рил, бывало, он, - что вот пришла удача, ан нет: за грехи всегда взыщется». Жесткий был человек, несгибаемый. Никогда в жизни я не видела, чтоб он смягчился.
Твой отец всего только раз и зашел ко мне, но дед даже на порог его не пустил: сказал, что он мне не подходит. Он ведь был из бедной семьи, да к тому же отец его сидел в тюрьме за избиение хозяина. А твой дедушка и представить себе не мог, чтоб рабочий мог на хозяина руку поднять. У него у самого было с полдюжины рабочих, и он правил ими железной рукой. Работу в ту пору не так-то просто было найти, и они не смели жаловаться. Вот и пришлось мне встречаться с твоим отцом потихоньку, когда удавалось сбежать из дому. Это было самое счастливое время в моей жизни. Он принес в мою жизнь радость и тепло, и я готова была идти за ним на край света...
Расписались мы у мэра, когда узнали, что ты должна правиться на свет. Твой дед к тому времени отступился от меня. Он не считал нас женатыми - мы, на его взгляд, жили во грехе, потому что во грехе зачали тебя. Но нам было все равно. Мы тогда были очень счастливы...
- Отчего же он так изменился? - спросила Ева. - Что сделало его таким, как сейчас?
- Многое меняет человека. Невезение, слабость характера. Когда с твоим дедушкой случился удар, от которого он и умер, отец твой сидел без работы. Мы еле-еле сводили концы с концами. А все деньги твоего дедушки пошли попам и на всякие благие нужды. Мы не получили ни пенни. Он сошел в могилу, не простив нас, и твой отец не мог ему этого простить. Он озлобился. Годы это были тяжелые для многих людей. И вся жизнь впереди представлялась твоему отцу безрадостной - гни спину в шахте, а в награду - испорченное здоровье или мгновенная смерть под землей. И вот он начал мечтать о легком заработке. Ему захотелось разбогатеть быстро, чтобы не тратить лишнего пота и сил. В него точно бес вселился и стал направлять его жизнь. Все остальное потеряло для него значение. Все могло пойти прахом. Ну, а сейчас уже поздно. Он теперь никогда не изменится. Но я дала обет, Ева. Я сказала, что буду делить с ним жизнь и в радости и в горе, а ведь нельзя выполнять свое слово, если это легко, и не выполнять, если трудно. Я сама выбрала себе такую жизнь, и никуда мне от этого не сбежать...
Под влиянием внезапного порыва Ева упала на колени подле кресла матери, схватила ее заскорузлую от работы руку и в приливе чувств прижалась к ней лицом.
- Ах, мама, мама, уйдем отсюда со мной. Уйдем сегодня же. Брось все это и поставь на этом крест. Я улажу все с Эриком. Он хороший, он поймет.
Миссис Скерридж тихонько высвободила руку и погладила дочь по голове.
- Нет, доченька. Спасибо тебе за то, что ты сказала, но мое место - рядом с твоим отцом до тех пор, пока я нужна ему.
Толпа, растекавшаяся со стадиона, где происходили собачьи бега, уносила с собой Скерриджа, разбогатевшего сегодня на шесть фунтов. Но его это мало радовало. Он знал, что на будущей неделе или через неделю он все снова потеряет, а может быть, потеряет и куда больше. Конечная цель у него была другая; эти мелкие выигрыши приносили ему лишь минутное удовлетворение, и лишь под влиянием беса, ни на минуту не оставлявшего его в покое, он из недели в неделю являлся сюда. В конце переулка он повернул направо и пошел по тротуару, нахохлившись, упрятав подбородок в воротник пальто, глубоко засунув руки в карманы, не выпуская потухшей сигареты изо рта. Щеки его запали, тонкий нос заострился, а светлые глаза слезились от колючего ветра, гулявшего по улицам, поднимая мусор на тротуарах и покрывая лужи льдинками. Одет он был так же, как одевался в скудные 30-е годы: потертое пальто, засаленная клетчатая кепка, на шее, скрывая отсутствие воротничка и галстука,- шелковый шарф. Эра благоденствия не оставила на Скерридже никакого следа.
Шел он в привокзальную таверну, где обычно проводил по субботам вечера, и, когда уже подходил к двери, услышал свое имя, произнесенное веселыми и слегка охрипшими от пива голосами.
- Фред! Эй, Фред! - окликнули его двое, приближавшиеся к таверне с противоположной стороны.
Он остановился, узнал их. И когда они подошли ближе, поздоровался с ними кивком головы.
- Привет, Чарли! Привет, Уилли!
Одеты они были лучше Скерриджа, хотя, как и он, принадлежали к углекопам - к тем, кто рубил уголь и зашибал большую деньгу, к элите шахты. Тот, которого звали, Чарли, повыше ростом, остановился, обхватив за плечи своего спутника.
- Это старина Фред, Уилли, - сказал он. - Ты ведь знаешь Фреда, правда, Уилли?
Уилли сказал, что да, он знает Фреда.
- Еще бы, черт побери, ты его не знал, - сказал Чарли. - Все знают Фреда. Душа общества у нас Фред. Каждую субботу бывает здесь, а все остальные вечера на неделе - в каком-нибудь другом кабаке. Если, конечно, не на бегах. Когда он не в кабаке, то на собачьих бегах, а когда не на собачьих бегах, то в кабаке. А если его нет ни там, ни тут, где, по-твоему, Уилли, он находится?
Уилли сказал, что он не знает.
- Тогда он на этой чертовой шахте, как и все мы! - сказал Чарли.
И расхохотался, согнувшись пополам, а под тяжестью его руки согнулся и Уилли. Но он тут же высвободился из объятий дружка и старательно поправил шляпу. Воспользовавшись минутой, Скерридж попытался было войти в таверну, но Чарли тотчас протянул руку и схватил его за рукав.
- Знаешь, в чем беда Фреда, Уилли? - сказал он, снова обхватив рукою Уилли за плечи. - Ну, так я тебе скажу. Есть у Фреда тайная болячка. Тайная болячка - вот что у него есть. А знаешь, что это за тайная болячка, Уилли?
Уилли сказал, что не знает.
- Нет, конечно, не знаешь, - торжествующе подтвердил Чарли. - И никто этого не знает. Он это про себя держит. Все держит про себя.
Чувствуя, что ему не отвязаться, и не очень радуясь этой компании, Скерридж попытался высвободить свой рукав, но Чарли вцепился в него с упорством веселого пьянчуги.
- Ну, что ты, Фред, не надо быть таким. Я ведь шучу! Я всегда, считал, что у тебя есть чувство юмора. Люблю людей с чувством юмора.
- Давай, зайдем внутрь, - предложил Скерридж. - Зайдем, выпьем по кружке.
-Вот это разговор, Фред, - сказал Чарли. - Вот это ты сказал дело!
Они поднялись вслед за Скерриджем по каменным ступеням и вошли в коридор, а там Скерридж, конечно, повернул бы в распивочную, если бы не рука Чарли, легшая ему на спину.
- Не туда, здесь лучше, - сказал Чарли. - Пойдем, где хоть есть жизнь. - И он распахнул дверь, которая вела в помещение, где шел дивертисмент. Сквозь облака табачного дыма они увидели низкую сцену и на ней комика, довольно полного молодого человека, в узком коричневом костюме и красном галстуке. Он рассказывал о том, как повез однажды свою девушку в Лондон, и, когда он дошел в своем рассказе до рискованного места, раздался хохот.
- Пошли туда, - сказал Чарли, подталкивая Скерриджа и Уилли к пустому столику. Не успели они сесть, как официант, обслуживавший компанию по соседству, повернулся к ним, и Чарли выжидательно посмотрел на Скерриджа.
- Что пить будете? - спросил Скерридж.
- Горькое, - сказал Чарли.
- Горькое, - сказал Уилли.
Скерридж кивнул:
- Горького.
- По пинте?- спросил официант.
- По пинте, - сказал Чарли.
Официант ушел, и Чарли спросил.
- Что, повезло тебе сегодня, Фред?
- Не могу пожаловаться, - сказал Скерридж.
Чарли подтолкнул Уилли.
- Слыхал, Уилли? Он, может, монет пятьдесят сегодня выиграл, да только нам не признается. Этот Фред слова лишнего в жизни не скажет - нипочем.
- Ну, и правильно делает, - сказал Уилли.
- Конечно, правильно, Уилли. Я и не виню его. Мы, шахтеры, всегда языком много треплем, направо и налево про свои дела рассказываем. Всякий знает, сколько мы зарабатываем. И все знают, сколько у нас в кармане. А вот сколько, у Фреда в кармане, никто не знает. Он держит рот на замке. Он из тех, кто крестиком отмечает свои футбольные ставки - поди разберись, когда он выиграл. Может, он уже миллионер, Уилли, а мы и знать не знаем.
- Ну, чего ты треплешься, - сказал Скерридж. - Думаешь, я стал бы гнуть спину изо дня в день, если б у меня монет хватало?
- Не знаю, Фред. Говорят, есть люди, которые работают так, для удовольствия.
- Черта с два - для удовольствия.
Официант поставил пиво на столик, и Скерридж заплатил. Чарли поднял свою кружку и, сказав: «Будь здоров подольше, дружище Фред!», надолго припал к ней.
Скерридж и Уилли молча выпили.
- Та-ак, - крякнул Чарли, ставя на столик наполовину опустевшую кружку и вытирая губы тыльной стороной ладони.- Вот теперь у меня будет что рассказать моим дружкам.
- Что же ты собираешься им рассказывать? - спросил Скерридж.
А то, что я пил пиво с Фредом Скерриджем. Они, черти, в жизни мне не поверят.
Эти намеки на его предполагаемую скаредность обозлили наконец Скерриджа, и он вспылил.
- Ты ведь получил свое чёртово пиво, так? - сказал он. Ну, так пей и будь доволен, потому что больше ты от меня не получишь.
- Я это знаю, Фред,- сказал Чарли с величайшим благодушием, - и поэтому с удовольствием пью. Просто припомнить не могу, когда еще я пил пиво с таким удовольствием.
Скерридж отвернулся от него и оглядел исподлобья комнату. Актер на сцене отбарабанил свой скетч и теперь под аккомпанемент пианино, за которым сидел пожилой человек, затянул балладу резким, немузыкальным тенором с псевдоирландским акцентом. Скерриджу все это было не по душе, и он еще больше насупился. Шум раздражал его. Он ненавидел музыку в кабаках, предпочитая пить в атмосфере мужского разговора и какой-нибудь тихой игры. Он поднял кружку и посмотрел поверх ее на Чарли, который, привалившись к Уилли, рассказывал ему какую-то смешную историю, приключившуюся утром на работе. Скерридж опустошил свою кружку и с грохотом отодвинул стул. Этот резкий звук заставил Чарли поднять на него глаза.
- Неужто уже уходишь, Фред? Не хочешь со мной еще выпить?
- Пойду в соседний зал, там потише, - сказал Скерридж.