- О, мы будем с ним очень осторожны, - говорит Зельма. - Все дело в отце - он уперся насчет этого своего крикета, а мама не хочет ехать без него.
Я знаю старика Бейнза и его любовь к спорту. Это единственное, где мамаша Бейнз не властна над ним.
Зельма видит, что мне вовсе не нравится идея насчет транзистора, и говорит:
- А почему бы тебе не поехать с нами? Тогда ты бы сам смотрел за своим транзистором! Мы поедем в Колыбельный лес. Там сегодня будет чудо как хорошо.
Да знаю я, что там будет хорошо. Я сам думал махануть в ту сторону, когда налажу мотоцикл. Но такая поездка вовсе меня не устраивает. Живу я у Бейнзов недавно и все это время старался не слишком сближаться с ними. Когда ты с людьми на короткой ноге, рано или поздно начинаются неприятности. Я думаю, мир был бы куда лучше, если б каждый знал только себя и занимался своим делом.
Но я вижу, у Зельмы появилось такое выражение, как у ребенка, которому хочется в зоопарк.
- Понимаешь, у меня было совсем другое на уме, - говорю я, все еще пытаясь как-нибудь отвязаться от нее. - Я хотел почистить мотоцикл.
- Почистить! - говорит она. - Да он же совсем чистый. Посмотри, как он сверкает!
- Это только с виду, - говорю я. - А на самом деле на нем уйма грязи - только в таких местах, где не видно.
- Но ведь его можно и потом почистить, правда? Неужели упускать такую чудную погоду?
Я вовсе не собирался ее упускать, у меня была задумана премилая поездочка. Но эта девчонка загнала меня в угол. Вот так оно и бывает: пришпилят тебя и не выберешься. Я уже представляю себе, как обидится мамаша Бейнз, если я не одолжу им транзистора, а я вовсе не хочу, чтобы она обижалась. Пойдут неприятности. А я люблю тихую жизнь. И потому сдаюсь.
- Ну ладно, так и быть, поеду. Когда же вы трогаетесь в путь?
Лицо у Зельмы засветилось, точно елка зажглась.
- Да часа в три, я думаю, - говорит она. - Я им сейчас скажу...
Тут взгляд ее стекленеет, она смотрит на что-то, находящееся позади меня, и забывает докончить фразу.
- Ты только погляди на Лотти Шарп.
Я оборачиваюсь, смотрю: по соседнему двору идет девица, этакая вертлявая тоненькая штучка, вся в нейлоне, на высоких каблучках и даже в смешной маленькой шляпке.
-Как бы я хотела так выглядеть, - говорит Зельма очень тихо и даже как-то грустно, и я понимаю, что она говорит это себе, а не мне.
Я смотрю на нее -она стоит со мной рядом, почти такая же большая, как я, и лицо у нее как пудинг, смазанный салом. Я понимаю, почему она так говорит, но молчу.
- В будущем месяце Лотти замуж выходит.
Вот оно - все они одинаковы. Выскочить замуж, а потом пускать по ветру мужнины денежки - только об этом они и думают. Я ничего не говорю.
Зельма провожает глазами Лотти, пока та не заворачивает за угол и не входит в дом; тогда она глубоко вздыхает, очень глубоко.
- Ну, пойду скажу, чтоб они были вовремя готовы.
Она пересекает двор. Короткие брюки плотно обтягивают ее толстый зад, и я вижу красные пятна у нее под коленками.
Хватит на сегодня, решаю я, и собираю свой инструмент.
Мы шагаем по улице к автобусной остановке. Мамаша Бейнз, в белых парадных туфлях, идет впереди, неся в клетчатой сумке бутерброды. Старик Бейнз, в новой кепке и спортивной рубашке, вышагивает с ней рядом, посасывая трубку и не говоря ни слова. Я иду сзади вместе Зельмой и несу транзистор. Зельма переоделась в тонкое бумажное платье, такое же короткое и узкое, как и брюки, которые были на ней утром. Интересно, есть у нее вещи, которые не выглядели бы так, точно она выросла из них? Время от времени я поглядываю на свои новые туфли. Они светло-коричневые, длинноносые. Я уже несколько недель пялил на них глаза и еще на одни - с каучуковой подошвой в дюйм толщиной - и все никак не мог решить, на которых остановить свой выбор. Ну эти, конечно, наряднее - потрясная пара. Со временем, когда с них сойдет новизна, они станут еще лучше. Тут они вдруг начали поскрипывать - в какой-то момент Зельма посмотрела на них и хихикнула. Я бросаю на нее злой взгляд и делаю шаг в сторону - так, чтобы не выглядело, будто я с ними, и точно ненормальный все думаю о том, чтобы нам не налететь на кого-нибудь с завода.
Мы усаживаемся в автобус на первом этаже. Не думая о приличиях, я препираюсь со стариком Бейнзом о том, кто будет платить, но довольно быстро сдаюсь, увидев, что пассажиры начинают оглядываться на нас.
Пускай платят Бейнзы, вовсе ни к чему мне привлекать к себе внимание, чтобы все считали, будто я Зельмин ухажер. Она сидит рядом со мной у окошка. И все время болтает с матерью, которая сидит впереди, и подпрыгивает, точно маленькая. Юбка у нее задирается выше колен, и я чувствую, какая у нее горячая нога, когда она задевает меня ею, поэтому я отодвигаюсь на самый краешек сиденья и смотрю на покрасневшую шею старика Бейнза - у него раздражение после парикмахерской.
Минут через двадцать мы оказываемся уже за городом; и мы выходим из автобуса, и пересекаем дорогу, и движемся по тропинке, которая вьется через поле пшеницы с тяжелыми, налитыми колосьями, застывшими в неподвижности, точно на снимке. Жара стоит такая, что можно живьем изжариться. Мы огибаем ферму и углубляемся в лес. Деревья окружают нас и заслоняют солнце, дорожка становится узенькой и крутой. Мы идем гуськом, следом за мамашей Бейнз и то и дело спотыкаемся о корни, которые торчат из земли, крепкие и вздутые, как вены на руке старика. Немного спустя мы выходим на полянку. У подножия холма виден ручей, в котором отражается солнце. На том его берегу - поле для гольфа, где играют два-три субъекта. А дальше - поля, раскинувшиеся на многие мили, и мачты электропередач шагают по ним, как некие существа в научно-фантастическом фильме.
- Вот здесь мы и остановимся, - говорит мамаша Бейнз, бросает свою сумку на землю и сама плюхается на траву, словно полтонны песку.
Старик Бейнз стреляет в меня глазом, и я передаю ему транзистор. Он вынимает его из футляра, включает и, растянувшись на траве, приставляет к самому уху, точно боится, что приемник слишком маленький и он ничего не услышит.
Мамаша Бейнз снимает туфли и откидывает волосы со лба. Потом опускает руки на колени, переплетает пальцы и с довольным видом озирается вокруг.
- Надо бы нам приезжать сюда почаще, - говорит она,- а не торчать в этом пыльном городе. - Она как-то странно смотрит сначала на Зельму, потом на меня. - Мы с твоим отцом частенько бывали здесь, когда он за мной ухаживал, - говорит она. - Правда, Джордж?
Старик Бейнз изрекает только: «М-м-м?», в ответ на что мамаша Бейнз поворачивает голову и бросает на него такой взгляд, от которого кому угодно станет не по себе.
- Надеюсь, ты не собираешься влезть внутрь этой штуки? Или так и прилипнешь к ней на весь день? - говорит она. - Если ты ничего умнее придумать не можешь, сидел бы дома.
А я и хотел сидеть дома, - говорит он и постукивает пальцем по приемнику. - Что-то ничего не слышу. - Он берет приемник в обе руки и встряхивает.
- А ну, - говорю я, - дайте-ка мне.
Мамаша Бейнз тяжко вздыхает.
- Ну вот, выехали, называется, на природу, а они ничего лучшего не придумают, как крутить свое радио!
Немного погодя она посылает Зельму на ферму за кипятком. К этому времени мы со стариком Бейнзом извлекли из приемника такое количество деталей, что теперь остается только развинтить его отверткой. Все его внутренности лежат на моем носовом платке, разостланном на траве, и я ошалело смотрю на них, начиная сомневаться, не слишком ли далеко мы зашли.
А старик Бейнз уже потерял к этому делу всякий интерес и сидит в сторонке, смотрит на поляну, жует травинку и чего-то бормочет про себя. Похоже, он говорит: «Интересно, как там они...» Чертовски его волнует этот крикетный матч.
Скоро возвращается Зельма с кипятком, и мамаша Бейнз вытаскивает кружки.
- А ну, идите сюда, мужчины. Давайте выпьем чайку.
Мы вовсю уписываем бутерброды с рыбным паштетом. Говорить, в общем-то, не о чем. Выезжать за город, конечно, очень хорошо, но вот вопрос: что там делать? Настроение у меня начинает потихоньку портиться, и я вспоминаю про свой мотоцикл и как бы я сейчас на нем гонял, если бы не околачивался здесь.
Когда мы покончили с чаем, Зельма берет кувшин из-под кипятка.
Я могу это отнести, если хотите, - говорю я. А сам думаю: все-таки прогуляюсь, глядишь - и время пройдет.
Мамаша Бейнз поднимает на нас глаза.
- А почему бы вам пе пойти обоим?
Я-то предпочел бы идти один, но я пожимаю плечами.
- Пожалуйста.
Мы пускаемся в путь по дорожке, вьющейся под деревьями. Здесь немного прохладнее, но я уже основательно вспотел, и рубашка прилипла у меня к телу. Зельма тоже. Платье у нее и без того было узкое, а сейчас кажется, будто оно прямо-таки наклеено на нее. Солнце бьет нам в глаза, когда мы у фермы выходим из тени деревьев, - оно слепит, отражаясь от белых стен. Тишина стоит мертвая, вокруг никаких признаков жизни - только несколько кур клюют зерно, да большой красный петух расхаживает среди них, точно владетельный князь.
-Тут можно было бы бифштекс зажарить, - дотронувшись ладонью до каменных плит крыльца, говорю я Зельме, когда она выходит из дома, говорю просто так, чтобы поддержать разговор.
-Ну и жарища, правда? - говорит она и хлопает руками, точно разъяренная старая наседка крыльями. - Хотела бы я быть у моря. Даже и не у моря, а прямо в море.
Мы снова входим в лес и идем по дорожке. От нее ответвляется другая, более узкая и крутая, ведущая через заросли папоротника вниз, к ручью.
-Пойдем туда, - говорит Зельма и сворачивает на дорожку, прежде чем я успеваю сказать «да» или «нет». Она бежит впереди, - я следом, и, когда я выхожу на поросший травою берег в том месте, где ручей делает излучину, она уже сидит и снимает сандалии.
- Пойду пошлепаю по воде, - говорит она. - А ты?
Я не люблю бродить по воде, поэтому отрицательно качаю головой и вытягиваюсь на берегу, а она уходит. Я жую травинку и смотрю на то, как она резвится в воде, подобрав юбку и давая мне возможность вволю налюбоваться ее ногами выше колен.