— Да кто его знает. Говорят, как только выйдешь на сцену и начнешь говорить роль, так и про публику забудешь.
— А если не публику забудешь, а роль? Тогда как?
— Ну, так ее же надо сначала выучить. И будут репетиции и всякое такое. Роль-то небось не такая уж большая?
Олберт нащупал в кармане книжку.
— Одна страничка всего. Я прихватил ее с собой.
— Ах, вот оно что! — сказала Элис.
— Понимаешь, эта девчушка Люси Фрайер притащила ее мне, а я начал читать, ну и вроде показалось интересно. В самом деле, знаешь, неплохая пьеса. Им бы надо пустить ее по телику. Она два года не сходила со сцены в Лондоне.
Элис взяла у него книгу и поглядела на заглавие.
— Да, я тоже про нее слышала.
— Там, видишь ли, про одного парня, у которого очень богатый папаша, и старик в этом малом души не чает. Старику, понимаешь, кажется, что этот его сыночек прямо звезды с неба хватает, а на самом-то деле он сволочь, порядочная. Бездельник и прохвост.
— Ну а полицейский что там делает?
— Он появляется во втором акте. Дай-ка сюда, я тебе покажу. Этот малый сцепился с братом. Он, понимаешь, сбил кого-то машиной и не остановился, потому как был пьян вдрызг. А вот когда они там грызутся, вдруг появляюсь я и...
—
Ты появляешься? — перебила его Элис. — А я думала, что ты совсем не разохотился на это дело.
У Олберта был смущенный вид.
— А я и не сказал, что разохотился, — пробормотал он.— Просто я, когда читал, все старался представить себе, будто это я говорю. И все.
— Понятно, — сказала Элис.
— Ну да, и все... Чего это ты на меня уставилась?
— Гляжу и все, — сказала Элис.
Два дня спустя миссис Босток появилась снова.
— Итак, — с устрашающей деловитостью изрекла она, — вы обдумали?
— Он прочел пьесу, миссис Босток, — сказала, подходя к ним, Люси Фрайер. — Я давала ему свой экземпляр.
— Превосходно, превосходно!
— В самом деле занятная пьеска, — сказал Олберт. — Но чтоб играть, этого я вовсе не говорил. Уж больно, не по моей части, знаете ли. Вот Люси думает, справлюсь, да и моя хозяюшка тоже, а мне что-то не верится.
— Вздор, — сказала миссис Восток.
— Не гожусь я на это — чтобы выставляться перед такой кучей народу напоказ.
— Чушь, — сказала миссис Босток.
— Так небось это вам, актерам, просто. Когда не впервой, может, тогда и ничего. Привычка.
— В понедельник вечером приходите на репетицию, — распорядилась миссис Босток.
— Не знаю, право.
— Ко мне домой в половине восьмого. Не желаю ничего слушать, пока вы не познакомитесь с труппой и не попробуете, как у вас получится. Люси скажет вам адрес. — И она ушла.
— Настырная какая, а?
— Фурия.
— А ну ее к бесу, — сказал Олберт. — Не по мне все это.
Но в глубине души он был уже страсть как всем этим захвачен.
В понедельник вечером в семь часов двадцать пять минут, тщательно одевшись и вторично за этот день побрившись, он уже стоял у подъезда дома миссис Босток — большого, довольно мрачного с виду здания в викторианском духе, с огромными полукруглыми окнами, расположенного в конце длинной извилистой аллеи, ответвлявшейся от Галифакского шоссе, и почти тотчас к нему присоединилась Люси Фрайер.
Миссис Босток сама отворила им дверь и пригласила их в просторную, уютно-обветшалую гостиную, обставленную преимущественно небольшими диванчиками и креслами, а также книжными шкафами, вмещавшими такое количество книг, что Олберт не верил своим глазам: ему все время мерещилось, что он не в частном доме, а в публичной библиотеке. Его представили худому чрезвычайно импозантному мужчине с трубкой, который оказался мистером Бостоком, и тут же один за другим начали прибывать члены драматического кружка.
В пьесе было всего семь действующих лиц, но, помимо актеров, прибыли также те, чья деятельность протекает за кулисами, и вскоре в гостиную набилось довольно много мужчин и женщин, чрезвычайно схожих друг с другом в одном: все они говорили неестественно громко и словно бы старались перекричать друг друга. Олберт среди них чувствовал себя неловко, а когда миссис Босток, стоя на коврике у камина, хлопнула в ладоши и произнесла:
— Прошу внимания! Позвольте представить вам нашего нового коллегу, — и все глаза обратились на него, он готов был провалиться сквозь землю от смущения.
— Я пытаюсь уговорить мистера Ройстона сыграть роль полицейского в «Хозяйском сынке», и, хотя он еще не дал мне согласия, я надеюсь, что вы окажете ему теплый прием.
— Но Эффи, дорогая, вы же просто гений! — воскликнул молодой человек в твидовой куртке и ярко-желтой рубашке. — Форменный гений! Где, черт побери, вы его откопали?
Олберт стоял, застенчиво переминаясь с ноги на ногу, а они разглядывали его словно какую-то древность, которую миссис Босток раздобыла где-то на распродаже антиквариата и теперь давала им возможность полюбоваться своей находкой.
— Мистер Ройстон — помощник управляющего в «Мурендском бакалейном», — сообщила миссис Босток. — Я увидела его и сразу поняла: вот тот, кто нам нужен.
Наконец на Олберта перестали обращать внимание и ему удалось забиться в угол и наблюдать оттуда за всем происходящим, пользуясь тем, что его на некоторое время оставили в покое. Однако ненадолго. Приступили к первой читке пьесы. Олберту вручили его экземпляр, и он был немало поражен тем, что актеры, читая свои роли, забывались настолько, что произносили самые рискованный фразы без малейшего признака смущения.
— «Вы же знаете, что я люблю вас», — сказал молодой человек в желтой рубашке юной миловидной брюнетке, сидевшей рядом с Олбертом.
— «А вы, в самом деле, любите меня, — спросила сия девица, — или просто хотите со мной спать?»
Олберт покраснел.
Когда на сцене должен был появиться полицейский, в комнате воцарилась тишина и миссис Босток, управлявшая ходом действия, по-прежнему стоя на коврике у камина, объявила:
— Теперь, мистер Ройстон, ваш выход.
Ох, это было ужасно. Сердце у него мучительно забилось. Он поглядел, что ему надо произнести, и, помогая себе указательным пальцем, чтобы не потерять строки, сипло кашлянул, помолчал и проговорил упавшим голосом:
— «Кто из вас, господа, является владельцем этой машины, что стоит у подъезда?»
— Слабо, — сказала миссис Босток. — Ну-ка, мистер Ройстон, побольше уверенности. Постарайтесь представить себе, какое впечатление должны вы произвести своим появлением на всех?
— Ты только представь себе, Элис, — сказал Олберт, поднимаясь со стула с книгой в руке: — Тут, значит, этот паршивец, пьяный в дым, гнал машину как ненормальный, сшиб кого-то и удрал. Теперь он, значит, совсем одурел со страху и пристает к своему брату, заклинает его Христом богом, чтобы тот ему помог, и вдруг входит служанка и говорит, что там, дескать, полицейский пришел... и тут появляюсь я.
— «Кто из вас, господа, является владельцем этой машины, что стоит у подъезда?» — Ну тут, конечно, у этого малого уже совсем душа в пятки — он же думает, что за ним пришли. А на самом-то деле, понимаешь, я только хочу оштрафовать его за то, что он оставил машину без света. Ты представляешь? Это одна из самых... самых главных кульминаций в пьесе.
— Это страшно захватывающая сцена, Олберт, — сказала Элис. — И ты там у них сегодня вот так же вот, как сейчас, это говорил?
— Что это?
— «Кто из вас, господа, владелец машины, что стоит у подъезда?»
— Нет, понимаешь, получилось не совсем так. Когда ты одна меня слушаешь, тогда легче как-то. А перед этой шикарной публикой, знаешь, как теряешься! Прямо балдеешь от страха, что не так выговоришь какое слово или просто не то ляпнешь... Привыкнуть надо, тогда легче будет.
— Так ты, значит, всерьез решил согласиться?
— Да понимаешь, — сказал Олберт, почесывая в затылке, — у меня вроде и выбора-то нет. Уж больно она въедливая дама, эта миссис Босток. Ну и, надо сказать, — добавил он, — зацепляет это тебя как-то за живое, понимаешь.
Элис улыбнулась.
— Понимаю. А ты валяй, Олберт. У тебя пойдет.
Олберт поглядел на жену, и широкая улыбка медленно расплылась по его лицу.
— Вот и мне кажется, что пойдет, Элис, — сказал он. — Думается мне, что пойдет.
Связав свою судьбу с драматическим искусством, Олберт весь без остатка отдался делу самоусовершенствования на этом неизведанном поприще. Вечерние посещения дома миссис Босток по понедельникам открыли новую страницу в его жизни. Ему впервые пришлось столкнуться с таким явлением, как артистический темперамент, и он скоро обнаружил что очень часто сила этого темперамента находится в обратной зависимости от силы таланта. Это его потрясло.
— Ты таких людей и не видывала, — оказал он как-то вечером Элис. — Они пожимают друг другу руки, чтобы поглубже запустить когти, и обнимаются, чтобы сподручнее было всадить нож в спину.
— Да будет тебе, Олберт, — сказала Элис, добрейшее и кротчайшее существо на свете. — Быть того не может, неужели такие уж они все скверные?
— Нет, — признался он. — Есть и порядочные. Но кое-кто — не лучше сатаны. Мне что-то с такими людьми и сталкиваться не приходилось. И больше половины из них даже никакого отношения к нашему Кооперативно-промышленному не имеют.
— А как у вас дело подвигается? — спросила Элис.
— Да неплохо. На следующей неделе будем уже пробовать на сцене, с обстановкой и разными там входами и выходами.
Вечером накануне генеральной репетиции Элис услышала стук в дверь: на крылечке стоял полицейский.
— Олберт Ройстон здесь проживает? — резко прозвучал в её ушах бесстрастно-служебный вопрос.
Элис растерялась.
— Здесь, — ответила она, — но его сейчас нет дома.
Она отворила дверь чуть пошире, и луч света упал на лицо полицейского. Ее муж со смехом шагнул к ней.