– Соня, как я могу тебе помочь? Как сделать так, чтобы ты сюда больше не приходила?
Я не говорю, что, если он меня бросит, я не переживу этого. Я не переживу, если в клинике от меня откажутся. Не говорю, что хочу приходить и к нему, и в клинику всегда, что это мой дом. Место, где я в первый раз в жизни почувствовала себя в безопасности. Мне было там так хорошо и спокойно, что, если бы мир снаружи вдруг собрался рухнуть, я бы осталась в стационаре и со мной ничего бы не случилось. Ничего плохого. Но, конечно, для врачей это работа, и они заботятся о том, чтобы процент выздоровевших увеличивался, старые пациенты выздоравливали, а на их место приходили новые.
Мы минуту молча смотрим друг на друга.
– Я же уже долго болею, да? – начинаю я тихо, едва слышно.
– Да.
– Я читала, что сколько времени ты болеешь РПП, столько же времени нужно на то, чтобы вылечиться.
– Ты готова к этому?
– Да, я готова. С вами готова.
Его прекрасное лицо мне улыбается.
– Ты сейчас ходишь на группы? – спрашивает он.
– Нет, у меня закончилась группа.
– А консультации с психологом?
– Тоже закончились.
– Если у тебя закончились консультации психолога и группы, не думай, что лечение закончилось. Это значит, что лечение будет продолжаться здесь. Будем работать с терапией. У нас ещё ничего не закончилось. Как со сном?
– Хорошо. Нормально. Я люблю спать.
– Конечно. Все любят. – Он снова расплывается в улыбке.
– Раньше я не любила.
– Раньше тебя тревога поднимала.
– И голод, – подсказываю я.
Он кивает и отдаёт мне рецепт:
– На сегодня всё. Если что-то в твоём состоянии поменяется, обязательно звони.
Я ухожу, окрылённая любовью, благодарностью и пониманием того, что в следующий раз приду уже со своей книгой. Но мне кажется, что я забыла что-то сказать, что-то важное. Закрываю дверь, но через секунду приоткрываю на маленькую щёлочку. Он сидит, положив локти на стол.
– Руслан Андреевич, спасибо за подарок.
Конечно, я хотела сказать не это.
Рецидив 2.0
На моей правой руке помолвочное кольцо с маленьким бриллиантом. Это прозвучит глупо, но, надев его, я ощутила в себе что-то новое. Что-то странное. Пока что я борюсь с желанием снять его, страхом случайно потерять и показать всему миру. Сразу вспоминаются все фильмы, где героини хвастались кольцами с огромными бриллиантами, знаменующими помолвку. Я смеялась над ними, закатывала глаза и думала, что со мной такого никогда не случится. И вот я здесь, верчу его на пальце, ищу наиболее удачный ракурс, чтобы сфотографировать и отправить сестре.
You’re unbelievable, —
поёт Лана Дель Рей:
I love you, honey, I am ready I am ready to go[16].
Он волшебный. Собрал все чудеса, которые только могут быть. Мне кажется, что это кольцо тоже волшебное. Как только я надеваю его на палец, оно делает меня невидимой для всех, кроме него. Я исчезаю.
Моя анорексия – это тоже не что иное, как желание исчезнуть. Самое мощное желание, что я когда-либо испытывала. Трудно сказать, как долго продолжалась моя болезнь. Я постепенно сползала в неё столько, сколько себя помню. Она развилась на фоне депрессии, и я не знаю, стоит ли отсчитывать её с момента, когда у меня впервые появились суицидальные мысли, или с момента, когда в детстве мне поставили диагноз ожирение и я стала думать, что со мной что-то не так, или всё-таки с того момента, как я начала терять вес?
Мне понадобилось десять лет, чтобы исчез голод. Я и сейчас не совсем его чувствую, не даю себе его почувствовать. Я знаю, что голодна, но мой мозг блокирует эти сигналы. Больше всего на свете я хочу не есть.
Я никогда не боялась. Всегда принимала болезнь с радостью. Но я пошла в клинику, потому что не могла упустить шанс, о котором буду жалеть всю жизнь. Шанс на нормальную жизнь, наполненную чем-то ещё кроме голода. Кроме голода и анорексии, у меня больше ничего не было. Болезнь стала чем-то – инструментом, с помощью которого я хотела отгородиться от всего мира и показать этому миру, как мне плохо.
В лечении РПП, наравне с психиатрией, используется специальный вид когнитивно-поведенческой терапии – не просто КПТ, а КПТ-У, где «У» означает усиленная. Обратите внимание на эту букву У – она требует усилий. Она требует терпения и веры в себя. Так мне сказала моя первая терапевтка. Она сделала концептуализацию моего случая, которая показалась мне слишком упрощённой. Но так и работает КПТ – вписывает тебя в схему повторяющихся поведенческих стратегий.
КПТ – сильный директивный метод. Метод, который имеет больше всего научных подтверждений в эффективности. В некоторых странах затраты на лечение у КПТ-специалиста входят в список покрываемых медицинской страховкой.
Мне нравится оперировать научными терминами, создавая впечатление, что я контролирую свою болезнь. Мне кажется, что, узнавая научные определения, я что-то делаю в сторону выздоровления, но это ложный эффект. Это подмена, но довольно элегантная.
Я испытываю гордость оттого, что лечение РПП требует усиленной терапии. Я верю, что можно излечиться от РПП, я верю, что КПТ-У эффективна, только со мной она пока не работает, отчего я начинаю сомневаться: действительно ли у меня анорексия? Наверное, у меня есть ещё какое-то расстройство, которому пока не дано название. Я спрошу об этом своего психиатра, когда пойду к нему через 4, 3, 2, 1 день.
Волнами меня захлёстывает прекрасное чувство ожидания снова оказаться в клинике. Я не была там больше двух месяцев. Это чувство так волнующе и приятно, что я не хочу с ним расставаться. Я считаю дни до назначенного приёма, а потом звоню в клинику (молюсь, чтобы трубку взяла медсестра) и прошу перенести мою запись.
Если бы трубку взял доктор, то он бы расслышал в моём голосе нотки обострения. Дело, конечно, не в том, чтобы продлить чувство ожидания. Я надеюсь, что за дополнительные десять дней успею ещё потерять вес. Ты говоришь себе это уже в течение последних двух месяцев, но на сколько ты похудела? На один килограмм? На два? А на сколько поправилась?
Если я не ошибаюсь, то, когда меня взвешивали в прошлый раз, я весила 56 килограммов. Сейчас весы показывают 54. Всего два килограмма, но какой огромный путь. Как тяжело, как муторно, как мучительно было от них избавляться. И приятно. Но и тяжело. Испытывать чувство голода приятно – то есть приятно чувствовать голод в желудке, который сводит и пульсирует крошечной точкой, но не удовлетворять его. В голове лишь азарт – и я буквально чувствую, как оживают старые нейронные связи в мозгу. Самые крепкие, самые сильные.
Я снова на крючке у голода. Как я могла попасться? Да, да, я читаю Фейрбёрна[17], да, я верю, что можно вылечиться, но есть я не буду. Да, я буду лечиться, но не буду есть. Я знаю, что это говорит больной голос. Что я научилась делать мастерски, так это различать больной и здоровый голоса. Могу гордиться, хотя от этого пока не так уж и много толка. Я хочу, чтобы этот голос замолчал. Я не хочу, чтобы он замолчал.
Мелькает мысль, что, возможно, ещё рано выбрасывать свои крохотные, детского размера вещи, которые я уже год как сложила на верхнюю полку шкафа, до которой не могу дотянуться. Возможно, они мне ещё пригодятся, и я представляю, как смогу надеть короткую юбку в стиле японской школьницы. Как смогу снова сомкнуть пальцы одной руки на своём предплечье. Как помолвочное кольцо будет соскальзывать с пальца.
Нельзя сказать, что болезнь стагнирует. День ото дня она преподносит всё новые сюрпризы. Ещё в начале лечения доктор спрашивал, использую ли я охлаждение в качестве компенсаторной стратегии. Я тогда даже не сразу поняла, о чём он говорит.
– Провоцируете замерзание, чтобы потратить больше калорий? – пояснил он.
Я с удивлением отвечала, что, конечно, нет – это дичь какая-то, я до такого ещё не дошла. Я не так безнадёжна. Но сейчас, в том состоянии, которое благодаря стабильно закрепившемуся индексу массы тела принято называть ремиссией, я делаю это. Я намеренно мёрзну и радуюсь, что сжигаю больше калорий. Открываю настежь балкон. Не достаю зимнюю одежду. И, выходя на улицу, надеваю под тонкое пальто одну только лёгкую футболку.
Я рада, что он не умеет планировать своё время и часто опаздывает. Я не захожу в метро, чтобы погреться, – я стою ночью на холоде, пишу в заметках и считаю, сколько экстракалорий могу потратить. Не помню, когда в последний раз я была так безраздельно счастлива. И это просто от холода, а какое счастье откроется мне, стоит только ограничить рацион? Конечно, я уже не помню, когда я его не ограничивала, но меня не покидает чувство, что я ем больше, чем могла бы. Мысль, которая постоянно крутится в голове: «Ты ешь, а могла бы не есть».
Я почти год в ремиссии – жду, когда уже смогу быть счастливой без Аны, но этого не происходит. Не перещёлкивает. Я ждала очень много от анорексии, но ещё больше ждала от здоровой жизни. А она этого не даёт и не может дать – надо брать это самой.
Здоровая жизнь – это сплошная головная боль. Но я улыбаюсь, зная, что мне всегда есть куда вернуться. Как бы ни было плохо, знаю, что во мне таится источник счастья и я всегда могу припасть к нему. Я возвращаю себя к этой мысли, когда мне тревожно, и мне становится спокойнее. Я знаю, чего хочу. Я хочу обратно в этот ад. И я знаю, что делать.
Он снова опаздывает. Я снова стою на улице возле метро и пытаюсь представить, сколько калорий сожгу прямо сейчас от холода. Представляю, как падаю в обморок. Я стою, опустив голову, смотрю вниз и улыбаюсь себе в воротник, как будто я одна владею тайным сокровищем.
Во мне столько энергии, но не созидательной, а нервной, угловатой, и я не знаю, как её выплеснуть. Я хожу взад-вперёд и кусаю себя за руку. Кажется, меня снова затягивает в рецидив. Я устала притворяться.