служба, кот. ты стараешься избежать.
У меня случилась очередная неприятность, о кот. ты меня предупреждала в Москве — из сумочки вытянули деньги (первый раз в жизни!) — денег было 250 р. — сюда на покрытие и пойдёт моя скромная премия. Вот написала и раскаялась. Детонька, должна тебе сказать, что долг постепенно я выплачиваю. Как хочется к отпуску (когда только он будет!?) быть чистой от долгов, чтобы спокойно с тобой провести время.
Сегодня получила (не почтой) письмо от новой знакомой (спутница по поездке) — приглашает на выходной день покататься за город с детьми и просит разрешения заехать за нами. Если б я даже и согласилась, то работа пред 1-м Маем поглощает всё, и эти дни я буквально валюсь с ног.
Голубка, если сможешь, скажи быстрей, какой воротник, манжеты и вообще фасон дать блузке. Целую нежно. Твоя Мура.
Пётр очень ждёт меня к июню м-цу или к концу мая. О впечатлении этих отрывков письма сообщи мне. Письмо порви — пересылать его не надо. Вот такими письмами он донимает меня.
[Как интересно было бы мне прочесть хоть одно письмо Петра! Но Ксеня выполнила Мурину просьбу — письмо отсутствует.]
22/IV.
Так ещё и не решила, когда идти в отпуск. Задерживает меня болезнь мамы, если она и к лету будет прикована к кровати, то я не смогу отсюда выехать. Сегодня вызвала профессора — он нашёл «стенокардическое» состояние сердца (термин мне не понятный), подниматься с кровати ей нельзя. По всему видно, что болезнь будет носить затяжной характер. Итак, мне трудно что-либо планировать. Состояние неопределённости, «раздумья и распутья» — очень неприятно. Готова гадать «на кофейной гуще» — ехать в Ленинград или оставаться здесь.
Прошлую ночь мама не дала мне заснуть — она просто теряла сознание, задыхалась, сейчас ей легче. Думаю, что спать мне она не помешает, и поэтому, хотя рано — 1030 ч., но сейчас же буду укладываться. Целый день тянуло писать тебе, хотелось передать тебе свою нежность, а сейчас вот и мысли не клеятся, выползают они серенькими рядами и убогонько говорят о себе, и конечно не следует продолжать дальше.
Радио я слушаю всегда у себя на службе, транслируется только Москва, чаще всего ст. Коминтерна. Наш радио-узел (этой военной территории, где работаю я) никогда не включает Киев. Слушая музыку, я представляю тебя в своей комнатке, около наушников с книгой или шитьём в руках. Вижу, как твоя золотая головка опущена, но лица, по обыкновению, не воспроизвожу. Смотрю на твой снимок и, останавливая на нём подолгу взгляд, я часто беседую с тобой. «Беседы» эти чаще печального оттенка.
23/IV.
После нескольких дней похолодания — снова у нас тепло, но я не решаюсь ходить в жакетке — простудилась снова.
Уложила Идуську спать и снова пишу. Эти дни она невероятно нежна со мной, доходит до того, что ночью поднимается и целует меня.
За газеты — очень благодарна. Кое-что «соображаю» в них. Моя новая знакомая знает весьма прилично и этот язык. Сегодня получила от неё письмо, написанное по-французски. Теперь вечерами вместо книг я читаю по неск. абзацев газеты. Чего бы только я не дала, чтобы такое чтение проводить с тобой, моя голубка…
Ида несёт тебе письмо на почту. Ну до чего весенне и солнечно! На обеде пойдём с ней на ярмарку. Жаль расставаться с этим письмецом — всё же так общаюсь с тобой…
24/IV.
Весна, выставляется первая рама,
И в комнату шум ворвался…
Тёплый яркий весенний день. Удрала от домашней работы, в перерыве между мойкой пола и приготовлением обеда — пишу тебе.
Утром идя на базар (Ида, между прочим, большая помощница мне в хозяйстве, — послала её снова на рынок… за мясом!), я зашла в оранжерею. Распустившаяся сирень, розы, левкои своими острыми запахами, как на машине времени Уэллса, отправили меня вглубь десятилетий — к ранней юности, перед окнами всегда была сирень и др. цветы и
«Воспоминания безмолвно предо мной
Свой длинный развивают свиток».
Но баловать себя такими отвлеканьями от моего «сегодня» — нельзя. Мне так хотелось бы тебе отправить кадочку с кустом сирени или роз, но навряд ли это выполнимо…
Вот уже 4 м-ца как болеет мама. Больше всего мучит сознание, что я не могу дать ей соответствующего ухода — а в уходе её спасение. Размышляя до конца, следует сказать, что, не давая ей нужного, я гублю её. Написала брату (в Д. Вост. Край) — ответа нет — туда долго идут письма. Как я тебе говорила — случилось самое страшное, чего я боялась — я свидетельница больших страданий и мучительного умиранья. Я не рассчитываю на её поправку, хотя врачи мне не говорят о безнадёжном состоянии. За это время я имела ещё больше возможность наблюдать их и начала презирать их и совсем уж не верить этим ремесленникам.
30/IV.
Утренник прошёл. День пройден. Было много гостей. Домой пришла рано, без сил свалилась с твоим письмецом на кровать и зарылась в подушки. Несмотря на бессонную ночь, от переутомления заснуть не могла. Встала и пишу тебе, дорогая. Дождь сильными ударами стучит в ставни. Приятно сидеть в это время дома. Сегодня целый день бушевал ветер. Любя его зимой и поздней осенью, я не переношу ветра весной и летом. Он несёт отвратительную пыль, забивающую все поры тела, порождает глухое раздражение, накопляет безотчётное озлобление и… даёт ломоту во всём теле.
Завтра не буду заниматься ни своими докладами, ни отчётами, а с утра пойдём с Идой на утренник к Юльке; по возвращении домой должна постирать, а к вечеру отправимся в город поглазеть на иллюминацию и зайдём к Дусе (лингвистка, аспирант Ин-та языковедения, о ней также говорила). Как видишь, завтра мы «закружимся в вихре удовольствий»…
Этими днями умерла у нас очень авторитетная (уже в преклонных годах) большого масштаба дошк. работница. Смерть человека, кот. является носителем тех или иных ценностей, дельщика ими с человечеством — особенно не мирит со смертью — этим неизбежным и ничем не предотвратимым концом всего живущего…
2/V.
Итак, майские дни уж позади. Сегодня Киев как никогда радостно, пышно провёл детский карнавал. Я представляю, что было в эти дни в Москве! У нас холодно сегодня, и даже моментами вместо дождя падал снег.
Сижу, окружённая письмами — написала Проценко, Кате (сестре) и Петру; эти строки, обращённые к тебе, оставила, как сладкое, на закуску.
Как счастлива я сознанием, что у меня есть ты, моя родная и любимая сестра. Действительно, как всё случайно, ведь мы могли бы пройти свою жизнь, так и не узнавши друг друга! И только моя любознательность, направленная на изучение ещё одного человеческого экземпляра, и дала тебя мне. А сколько нужных интересных людей мы часто пропускаем.
Как-то, перебирая письма, я снова перечитала, а перечитавши уничтожила их — письма старика профессора. Изучая его, я была заинтересована им. Он ко мне привязался и боялся, не хотел этой привязанности, зная (с моих слов) моё неустойчивое отношение к людям. Позже я резко, некрасиво резко, оставила его. О нём я тебе говорила ещё в Мисхоре. Мучительно иногда теперь встречать его. Он всегда считает нужным подойти ко мне и ничем не выдаёт свою обиду. Вчера у Юльки на утреннике я его встретила. Он провожал меня к дому, до чего неприятно, фальшиво чувствовала я себя с человеком, кот. презираю и кот. противен. Я всегда чувствую, что достаточно мне сказать ему тёплое слово и этот человек начнёт говорить мне о нанесённой ему обиде. Он умён, этот старый пролаза, и это его единственное достоинство. Чёрт меня знает, как могу я ошибаться в людях. Ведь когда-то, начавши с ним довольно интимную переписку, я ни одной минуты не представляла, что найду в нём такую клоаку отталкивающих свойств. Какой неприятнейший человек; он испортил (буквально!) мне день…
4/V.
Детонька моя! Если б ты только знала степень моего огорчения отсутствием известий о тебе! Неужели от 28-го ты не нашла возможности написать?
Родная, бывают времена, когда всё заволакивается тёмной завесой (к сожалению, эти времена тебе хорошо знакомы), когда из-за нея не видно просвета, вся жизнь выступает без иллюзий в том неприглядном состоянии, в каком она есть на самом деле. Нет надежд, а отсюда и нет дальнейшего пути. Тогда и человеческие отношения представляются ничтожными по своей незначительности, дряненькими от пошлости, меленькими. Никому не можешь верить, беспощадное чувство неверия заставляет сомневаться даже в материнской любви… Вчера я не находила буквально себе места. Сегодня это состояние рассеивается, и я могу хотя бы писать о нём…
6/V. 1 ч. дня.
Долгожданное письмецо сегодня утром получила и всё время за домашней работой мысленно говорила с тобой.
Родное моё дитятко, что с тобой? Как опечалила ты меня своим настроением, опечалила до того, что вывела из оцепенения тупого равнодушия. Я боюсь, когда у тебя бывают такие дни, и теперь сужу по себе, как страшны они. Нужно всеми силами своего жизненного инстинкта стараться уберечь себя от этой паутины. Знаю, что иногда стечение обстоятельств способствует такому упадку, но всё же бороться необходимо, иначе можно дойти до предела человеческого…
Иногда мама совсем умирает, особенно ей плохо вечерами, — я опрометью мчусь к профессору, и он даёт ей камфару. Этот профессор успокаивает меня, говоря, что от данной болезни она не умрёт… Соседка (старуха) также больна, стоны несутся с 2-х сторон. Как будто бы у неё рожа. От своей невозможности облегчить мамины страдания я не нахожу себе места. Ухода за ней нет никакого, утром сварю ей кашку и хорошо если днём могу заглянуть и что-либо сделать ещё. Тяжело приходится и Идочке, она выстаивает в очередях, ей-то я совсем не могу уделить внимания, она похудела, при раздеваньи неприятно смотреть на ея косточки, обтянутые кожицей. И наконец, на работе чувствую себя так, что стиснувши зубы встречаюсь с некоторыми людьми. Надо уходить, но что новое могу я предпринять, имея больную на руках? Чтобы ты поняла, скажу подробней: мои просьбы, указания, а иногда и требования в работе — принимаются как жалобы на начальника и ничто не выполняется. Здесь я отжила. Родная, ничего не преувеличиваю. Положение без выхода! Петру я ни о чём не пишу, опасаюсь, как бы он не приехал. Мама, смотря на такую бестолково-безрадостную жизнь, начинает убеждать ехать к Петру и не надрываться. Глядя на меня и на Иду, она тихо плачет (на мою «судьбу»!), и капающие слёзы человека, находящегося, по всей вероятности, уже по той стороне, доводят до истерики. Боже, что за мука!..