Одновременно я усердно трудился на поприще кур, а когда уход за птицами не требовал моего непосредственного участия, гонял мячики на поле для гольфа и плавал по соседству с портом.
Дела же на нашей сверхсовременной ферме шли ни шатко ни валко. Мелкие происшествия омрачали гармонию жизни на курином выгуле. Однажды курица — не Тетя Элизабет, должен я с прискорбием сказать, — упала в ведро с дегтем и выбралась из него в невообразимом виде. Укридж сунул запасные теннисные туфли в инкубатор просушиться и навеки положил конец будущему полдюжины яиц, которые расположились там первыми. Цыплята имели обыкновение забегать в чужие курятнички, обитатели которых беспощадно их клевали. Эдвин сразил парочку виандоттов, и только слезы миссис Укридж спасли его от эшафота.
Всем этим катастрофам вопреки Укридж ни на йоту не утратил брызжущего оптимизма.
— В конце-то концов, — изрек он, — птицей больше, птицей меньше, какая, в сущности, разница? Да, я знаю, что расшумелся, когда зверюга-кот подзакусил этой парочкой, но дело в принципе. Я не намерен платить огромные суммы за куриц, чтобы кот, который никогда мне не нравился, подзакусывал вволю, когда пожелает. Однако их у нас осталось еще в избытке, а яйца откладываются усерднее, хотя тут нам предстоит выбрать еще немало слабины. Утром я получил письмо от «Уитли» с вопросом, когда им будет отправлена первая партия. Знаете, эти типчики совершают большую ошибку, дыша человеку в затылок. Это ему досаждает. Когда мы наберем темпы, Гарни, мой мальчик, я порву с «Уитли». Вычеркну их из моего списка и отправлю ящики предназначавшихся им яиц их коммерческим конкурентам. Немножко слишком множко. Работаешь тут не покладая рук, дирижируешь всем, а эти людишки имеют наглость беспокоить меня своими дурацкими претензиями. Идем-ка в дом, малышок, выпьем и обговорим, что к чему.
А на следующее утро я услышал, как он зовет меня голосом, в котором различались беспокойные нотки. Я прогуливался после завтрака по загону, как у меня было в привычке, грезил о Филлис и пытался привести мой роман в форму. Я только что отработал эпизод для начала книги, мутный более обычного, когда Укридж позвал меня из куриного выгула.
— Гарни, бегом сюда. Я хочу, чтобы ты увидел нечто.
— Что там еще? — спросил я.
— Чего не знаю, того не знаю. Посмотри на этих куриных, они вот уже полчаса так.
Я проинспектировал указанных кур. Бесспорно, что-то с ними было не то. Они зевали — и так широко, будто мы наводили на них зеленую скуку. Стояли поодиночке и группами, разевая и закрывая клювы. Жутковатое зрелище.
— Так что с ними происходит?
— А куры могут впадать в депрессию? — спросил я. — Если да, так они в нее и впали. В жизни не видел таких изнывающих от апатии кур.
— Ах! Да поглядите на эту палевую бедняжку возле курятничка, — сочувственно сказала миссис Укридж. — Ей, по-моему, дурно. Видите, она легла. Что с ней может быть такое?
— Вот что, — сказал Укридж. — Надо спросить Бийла. Одно время он жил у своей тетки, которая держит кур. Он сразу все поймет. Би-ийл!
Нет ответа.
— Би-ийл!
Коренастая фигура без пиджака возникла из кустов с сапогом в руке. Мы, видимо, помешали ему дочистить сапог.
— Бийл, вы знаете о домашней птице все. Что происходит с этими куриными?
Наемный Служитель оглядел кур, изнывающих от сплина. Его лицо сохранило деревянное выражение.
— Ну? — сказал Укридж.
— Загвоздка тут в том, — сказал Наемный Служитель, — что все эти птицы взяли да и подцепили хрип.
Я никогда о такой болезни не слышал, но, несомненно, ничего хорошего ее название не сулило.
— И от этого они зевают? — спросила миссис Укридж.
— Да, мэм.
— Бедняжечки!
— Да, мэм.
— И они все перезаразились?
— Да, мэм.
— Так что нам делать? — спросил Укридж.
— Ну, моя тетка, сэр, когда ее куры подцепляли хрип, она им давала нюхательный табак. Дает им нюхательный табак, — повторил он смакующе. — Каждое утро.
— Нюхательный табак! — сказала миссис Укридж.
— Да, мэм. Дает им нюхательный табак, пока у них глаза не запузырятся.
Миссис Укридж слабо пискнула, представив себе эту словесную картину вживе.
— И табак их вылечивал? — осведомился Укридж.
— Нет, сэр, — успокоил его знаток куриных болезней.
— А идите вы, Бийл, чистить свои проклятущие сапоги! — сказал Укридж. — От вас никакого толку. Погодите минуту. Кто может что-нибудь знать про этот ваш инфернальный хрип? Кто-нибудь из субчиков-фермеров, надо полагать. Бийл, отправляйтесь к ближайшему фермеру, приветствуйте его от меня и узнайте от него, что он делает, когда его птицы подцепляют хрип.
— Да, сэр.
— Нет, Укридж, лучше сходить мне, — сказал я. — Хочу поразмять ноги.
Я свистнул Бобу, который изучал кротовую кучку в конце выгона, и направился в направлении деревушки Верхний Лайм, чтобы проконсультироваться с фермером Ли. Вскоре после нашего приезда он продал нам несколько птиц, а потому мог сочувственно отнестись к их занедужившим подружкам.
Дорога в Верхний Лайм ведет через луга с высокими травами и часто натыкается на пешеходные мостики через ручей, который петляет по лугам, как извивающаяся змея.
И у первого же мостика я повстречался с Филлис.
Увидел я ее внезапно. Дальний конец мостика был скрыт от моих глаз. Я слышал, что кто-то идет по траве, но, только взойдя на мостик, понял, чьи это были шаги. К мостику мы подошли одновременно. Она была одна. Она несла альбом для набросков. Все благовоспитанные девушки делают наброски в альбомах.
Ширина мостика была рассчитана на одну персону, и я отступил, давая ей пройти.
Право узнавать или нет принадлежит женщине, и я ничего не сказал. Только приподнял шляпу вежливо-безразличным жестом.
«Вы повернетесь ко мне спиной?» — спросил я безмолвно. И она ответила на мой беззвучный вопрос так, как я надеялся.
— Мистер Гарнет, — начала она, сойдя с мостика. Последовала пауза. — Прежде мне не представлялось случая сказать вам, как я сожалею о происшедшем.
— Огромное спасибо, — сказал я, осознав в процессе, насколько беспомощен наш родной язык. В критический миг, когда я отдал бы свой месячный доход, лишь бы сказать что-то острое, афористичное и одновременно почтительное и чарующее, мне удалось выговорить только заезженное безликое клише, будто в ответ на приглашение какого-нибудь зануды перекусить с ним в его клубе.
— Вы, конечно, понимаете, что мои друзья должны быть друзьями моего отца.
— Да, — сказал я мрачно, — полагаю, это так.
— А потому вы не должны считать меня грубиянкой, если я… если я…
— Повернетесь ко мне спиной, — докончил я с мужской неотесанностью.
— …как будто бы вас не заметила, — докончила она с женской деликатностью. — Если рядом мой отец. Вы поймете?
— Я пойму.
— Видите ли, вы под арестом, как говорит Том. — Она улыбнулась.
Том!!!
— Вижу, — сказал я.
— Всего хорошего.
— Всего хорошего.
Я смотрел ей вслед, пока она не скрылась из вида, а затем продолжил свой путь, чтобы получить нужные сведения от мистера Ли.
У нас с ним завязалась долгая и крайне интересная беседа о болезнях, которым подвержены куры. Он был многословен и любил приводить примеры, ссылаясь на собственный опыт. Он прогулялся со мной по своей ферме, демонстрируя мне то доркингов с интригующим прошлым, то кохинхинов, которых вылечил от болезней, обычно смертельных, опираясь, насколько я понял, на целительные принципы Мэри Эдди, небезызвестной основательницы секты «Христианская наука».
В конце концов я все-таки ушел с указанием смазать горло больным птицам терпентином (задача неописуемой трудности, которую я намеревался предоставить исключительно Укриджу и Наемному Служителю), а также с легкой головной болью. Посещение волнолома, подумал я, пойдет мне на пользу. Утром я не ходил купаться, и мне требовалось подышать морским воздухом.
Был прилив, и с трех сторон волнолом окружала высокая вода.
В лодочке неподалеку профессор Деррик словно бы занимался рыбной ловлей. Я уже раза два наблюдал его за этим занятием. Общество профессора разделял только гигант лодочник по имени Гарри Хок, возможно, потомок джентльмена того же имени, упомянутого в известной балладе, когда в компании Билла Брюера и старого дядюшки Тома, а также всех прочих он отправился на Уиддикомбскую ярмарку и вместе с ними поспособствовал горькой судьбе серой кобылы Тома Пирса.
Я сел на скамью в конце волнолома и предался наблюдению за профессором. Это было поучительное зрелище, наглядный урок тем, кто утверждает, будто оптимизм в роду человеческом вымер полностью. Я так и не увидел, чтобы он поймал хотя бы одну рыбешку. И на мой взгляд, он вообще не принадлежал к тем, у кого есть хоть малейший шанс поймать ту или иную рыбешку. Тем не менее он продолжал удить.
Мало что дарит такое отдохновение, как зрелище кого-то другого, трудящегося под палящим солнцем. Пока я сидел там, затягиваясь своей трубкой без малейших помех с ее стороны — результат проведенной утром инспекции с помощью соломинки, — мои мысли лениво блуждали между важными и пустяковыми темами. Я думал о любви и куроводстве. Я размышлял над бессмертием души и над прискорбной быстротой, с какой испепелились две унции табака. Но всякий раз они вновь и вновь возвращались к профессору. Сидел я спиной к пляжу, а потому ничего, кроме его лодки, не видел. А в ее распоряжении был весь океан.
Я сосредоточился на профессоре. Мечтательно взвешивал, не изнывает ли он от жары. Пытался представить себе его детство и отрочество. Воображал его будущее, прикидывал, какие удовольствия извлекает он из жизни.
Но только когда я услышал, как он призвал Хока быть поосторожнее, так как резкое движение этого гребца расшатало лодку, я начал сплетать вокруг него романтические истории, в которых нашлось место и мне.
Однако, раз начав, я быстро продвинулся. Мне вообразилась внезапно перевернувшаяся лодка. Профессор барахтается в волнах. Я (героически): «Держитесь! Я плыву к вам!» Несколько стремительных гребков. Спасен! Следствие: присмиревший профессор, щедро роняя соленые капли морской воды и слез благодарности, умоляет меня стать его зятем. Обычная ситуация в беллетристике. И просто стыд, что в реальной жизни такое не случается. В пылу моей юности я как-то раз за один месяц разместил семь рассказов в семи еженедельных газетах, расходящихся по пенни за экземпляр, и во всех в основе сюжета лежала именно такая ситуация. Разнились только детали. В «Нет, он не трус» Винсент Деверн вынес графскую дочку из горящей виллы, тогда как в «Герое Хильды» Том Слингсби, наоборот, спас раздражительного папашу. И, как ни странно, от смерти в пучине морской. Иными словами, я — очень средний бумагомаратель — семь раз за один месяц свершил то, что Силы Вселенно