сегодня у власти. Когда же ему приходилось высказываться на эту тему, он всегда припоминал один случай.
Они брали главу подпольной ячейки ХАМАСА в Шхеме. Хасан, мужчина тридцати шести лет, уже успел организовать несколько террористических актов и отправить в Тель-Авив двух смертников, с поясами, набитыми взрывчаткой. Жил он в роскошном новом доме, вместе с двумя женами и дюжиной детей от этих жен, и пока не собирался лично насладиться обещанными утехами семидесяти райских девственниц.
В два часа ночи дом окружили двумя кольцами оцепления. Во внешнем стояли резервисты, с приказом стрелять, не раздумывая, а во внутреннем разместились курсанты школы Купермана. Прорваться сквозь первое кольцо у Хасана не было ни малейшего шанса, и второе поставили только потому, что так требовала инструкция. Ведь иногда случается и небывалое.
Полковник вежливо постучал в двери дома. Ответил недовольный мужской голос, Хасан, по всей видимости, не предполагал, что его обнаружат, и вел себя, как ни в чем не бывало. Конспирировался он тщательно, заметая следы, точно настоящий лис, но в ШАБАКЕ сидели опытные лисоловы.
— Отопри дверь и выходи, — приказал полковник. — Руки заложи за голову. Стреляю без предупреждения. Понял?
Тишина.
— Дом окружен, если ты не выйдешь сам, я прикажу взорвать дверь.
Прошло минут десять. Куперман подозвал курсанта и велел приготовить гранату. В это мгновение дверь распахнулась и Хасан в белой галабие, размахивая топором, бросился на полковника. Подбежав почти вплотную, он со всего маху запустил топор в его голову.
Полковник легко присел, пустив топор поверху, и вскочив, встретил прикладом автомата опускающийся нож. Затем перехватил руку и, используя инерцию Хасана, перекинул его через себя. Когда тело бандита переваливалось по спине полковника, он ощутил динамитные шашки, обвязанные вокруг его пояса. Медлить было нельзя, полковник, внезапно подломился, упал на землю, в падении выхватил пистолет и выстрелил прямо в голову Хасана. Пуля развалила ее на куски, кровь и белые ошметки мозга полетели во все стороны и набились в раскрытый рот Купермана.
— Я знаю, что такое вкус войны, — всегда говорил полковник, завершая свой рассказ, — и знаю, как пахнет труп врага. Тот, кто утверждает, будто это хороший запах — самый отъявленный лжец.
— Так вот, — продолжил командир базы. — Пришел приказ высоту освободить, вагончики убрать, площадку полностью очистить. Я послал туда бульдозер и роту резервистов, а они застряли. Там какая-то бешеная баба свирепствует, орет и плюется. Можешь разобраться, в чем там дело?
— Хорошо, разберусь.
Командир базы в свое время учился у Купермана, и звания был такого же, хоть занимал более высокую должность. Разговаривая с полковником, он никогда не позволял себе приказного тона, все его указания носили характер просьбы.
Спустя полчаса Куперман добрался до места, выключил двигатель, и слегка потянулся, пробуя, на месте ли второе сердце. Оно тут же отозвалось, тихонько тюкнув два раза. Полковник выскочил из машины и подошел к командиру резервистов. Увидев Купермана, тот вздохнул с явным облечением и принялся рассказывать. Рассказывать, впрочем, было нечего. Вагончики на вершине окружал высокий забор из колючей проволоки, а ворота были заперты на несколько замков. Поселенцы прятались внутри вагончиков. Рядом с забором стоял огромный бульдозер с поднятым ковшом.
— Она мне все лицо заплевала, — пожаловался командир резервистов. — Орет, как сумасшедшая. Я ей говорю, что сам из Маале-Адумим, тоже поселенец, но приказ есть приказ. А она… — он махнул рукой и еще раз провел пальцами по лицу, словно проверяя, не остались ли на нем капельки слюны.
— У меня, говорит, приготовлена канистра с бензином, если начнете ломать забор — подожгу себя и детей. Просто сумасшедшая и больше ничего.
— Пусть бульдозерист заглушит мотор и вылезет из кабины, — приказал полковник, направляясь к забору.
Стало тихо. Хлопал по ветру огромный израильский флаг, вывешенный на мачте посреди вагончиков, нестерпимо слепило глаза солнце, пересвистывались в низком кустарнике невидимые птицы. Между неплотно сдвинутых жалюзи на окне ближайшего вагончика блестели чьи-то глаза. Полковник приветственно помахал рукой и сделал приглашающий жест. Тишина. Он подождал еще немного и вдруг с необыкновенной ясностью, которая иногда опускается на человека, понял, что смертельно болен, и что жить ему остается совсем немного, и что эта тривиальная операция по выселению, возможно, его последнее задание в армии. Он стоял, оглушенный этой мыслью, когда дверь вагончика распахнулась, из него вышла женщина и решительным шагом направилась к полковнику.
Ей было давно за сорок. Волосы скрывала плотно сидящая на голове шапочка, брови почти отсутствовали, щеки слегка подрагивали от ходьбы. Крупный рот увял, хотя четко очерченные губы еще сохраняли форму, но морщинки уже разбегались вдоль углов и лучились под носом. Фигура женщины напоминала конус, начинающийся от горла. Просторный балахон синего цвета казалось, только подчеркивал этот конус.
— Как же она, бедняга, выглядит без одежды, — вразлад с предыдущими мыслями подумал полковник. — Родила, наверно, дюжину детей, да и что такое спорт давно забыла. Если знала когда нибудь.
Женщина подошла к забору и остановилась напротив полковника. Ее лицо было ему знакомо, он чуть было не сказал, — привет, как дела, — но имя, вертевшееся на языке, так и не всплыло из памяти.
— У меня приказ на ваше выселение, — сказал полковник, стараясь нарочито мягким тоном скомпенсировать жесткость слов. — Я прошу вас собрать вещи и покинуть вагончики.
Женщина только улыбнулась.
— А у меня приказ на заселение, — она ткнула пальцем верх, указывая, откуда получен приказ. — Эту землю Всевышний отдал мне и моим детям. По своей воле мы отсюда не уйдем.
— У вас не найдется стакана воды? — спросил полковник. Этим нехитрым психологическим приемам он обучал своих курсантов. Сбить, увести разговор в сторону, облечь его в одежды бытовой беседы. Разговаривая с противником на привычные темы, невольно перестаешь видеть в нем врага.
— Вы же сами перекрыли воду, — женщина ткнула рукой в черную змею шланга, струящуюся по склону холма.
— Это не мы, — сказал полковник. — Хотя не могу ручаться, я только что приехал из Реховота, еще не успел войти в курс дел. Траур по матери закончился сегодня утром.
Лицо женщины переменилось.
— Хаим! — крикнула она, обернувшись к вагончику. Из него выскочил парень лет двенадцати, похожий на мать, но с более резкими чертами лица.
— Помоги полковнику перебраться.
Хаим вытащил из-за вагончика две лестницы, одну приставил к забору, быстро взобрался на вершину и, перекинув вторую, спустился вниз.
— Прошу вас, — приглашающе кивнула женщина.
Куперман перелез через забор, стараясь не задеть за шипы колючей проволоки.
— Робинзон Крузо, — вдруг вспомнил он прочитанную в детстве книгу. — Просто Робинзон Крузо.
Между вагончиками оказалась уютная площадка, с белыми пластиковыми стульями вокруг такого же стола. От солнечных лучей площадку прикрывал тент, сделанный из старого парашюта. Ветерок приятно тянул по стульям.
Женщина уселась на один из них, полковник на другой. Хаим принес из вагончика бутылку запотевшей минеральной воды и одноразовый стаканчик. Полковник налил его до краев и с удовольствием выпил.
— Мне знакомо ваше лицо, — сказала женщина, пристально разглядывая Купермана. — Так вы из Реховота?
— Да.
— А зовут как?
— Арье Куперман.
Женщина всплеснула руками.
— Арик! Б-же мой, это Арик!
Полковник внимательно взглянул на лицо женщины.
— Не узнаешь? Вот дурной! Я Лея. Лея Шахар!
Он еле сдержал вскрик изумления. Да, конечно, это она. Но как изменилась. Кошмар, что с ней стало. Что стало со всеми нами!
— Лея! — он постарался не выдать удивления. — Сколько мы не виделись? Двадцать лет? Двадцать пять?
— Да, что-то около этого. Странно, как до сих пор не встретились!
Лея была королевой его класса. Да что там класса, всей школы, всего Реховота. Не было мальчишки, который не мечтал бы с ней дружить, но с Ариком она компанию не водила. Вокруг нее вились самые красивые и богатые ребята, ему оставалось только вздыхать, разглядывая ее волнующую фигурку во время ответов у доски.
Рыжие, играющие электрическим блеском волосы, она укладывала высокой башенкой, под Бабету, кофточки носила обтягивающие, так, что грудь выдавалась далеко вперед, а разлетающаяся от быстрых движений юбка, заканчивалась высоко над коленями. Ее круглые, покрытые светлым пушком икры, сводили Арье с ума.
В девятом классе они поехали всей школой в двухдневный поход по Негеву. Арик уже тогда выделялся среди сверстников своей неутомимостью, и к концу первого дня, когда все еле тащились, высунув языки от жары и усталости, он вызвался вскарабкаться на вершину горки, посмотреть, сколько осталось до лагеря. Вид с горки открывался совершенно фантастический: рыжие, с фиолетовыми прогалинами холмы, желтые горы на горизонте, черные промоины, оставшиеся от весенних потоков, полностью пересыхающих к началу лета. От восторга он запрыгал, замахал руками, приглашая одноклассников присоединиться. От группы отделилась одна фигурка и поползла по склону. Передвигалась она довольно быстро и через десять минут рядом с Арье запрыгала от восторга Лея, девушка его снов.
Лагерь с горки не был виден, они поохали еще немного, крутя головами во все стороны, а потом начали спускаться. Их группа тоже двинулась с места, огибая горку.
— Слушай, — предложил Арье, — зачем догонять группу понизу? Давай спустимся с другой стороны.
Они быстро оббежали вершину и начали спуск. Через сто метров путь преградила широкая расселина, и пришлось довольно долго идти вдоль нее, потом возвращаться, огибая слишком крутой спуск, потом Лея поскользнулась и минут десять сидела, поглаживая ногу, и надув от боли губки. В итоге группы внизу не оказалась. Позднее выяснилось, что инструктор решил, будто эти два резвых козлика поскакали прямо в лагерь, и даже послал вперед парней из одиннадцатого класса изловить беглецов и вернуть обратно. Когда же добрались до лагеря, и выяснилось, что Арье и Лея отсутствуют, инструктор вместе с десятком старшеклассников помчался назад. Поиски продолжались до темноты, но без всякого результата.