Начиная с той самой ночи, когда мы, изнемогая от хохота, вчетвером брели по Парижу, наши отношения начали развиваться в неожиданных направлениях. Прежде всего, смех, а точнее юношеское — если не сказать детское — веселье, на которое мы оказались способны, полностью изменило отношения между Шамом, Алекс и мной. Это веселье, теперь-то мне все понятно, было одним из важных элементов, цементировавших их близость и единство. По воле случая этот элемент проявился, я бы даже сказал, вырвался на свободу совершенно удивительным образом во время нашей ночной прогулки по Парижу. И опять-таки случай позволил мне поучаствовать в этом веселье, я с радостью вошел в особый мир остроумия и находчивости, в который Шам до сих пор не впускал никого, кроме Алекс. Едва я подстроился под его манеры и начал подражать ему, как тут же был вознагражден совершенно особенным смехом Алекс, сводящим с ума своей чувственностью, и который до сих пор звучал только для него одного. И вот, под воздействием этого веселья, позволившего мне стать частью их единства, я почувствовал, как во мне начала слабеть образ молодого и красивого прусского офицера, который я придумал для себя несколько лет назад. Я понимал, что происходит медленная, но глубокая трансформация моей личности… а скорее — моей безликости, ибо, как я уже говорил, любой хороший актер — и это, бесспорно, мой случай — не должен иметь вообще никакой, чтобы, по мере необходимости, с легкостью заимствовать чужие… Нет ничего деликатнее подобного психологического анализа, но в нем заключен смысл этих хроник, которые оказались сложнее, чем я предполагал, и над которыми я работаю все более серьезно и тщательно последние месяцы. В первой части я показал себя таким, каким был: одеревенелый затылок, коротко подстриженные светлые волосы, непобедимый и высокомерный, самоуверенный, своенравный и, непреклонный. И вдруг, после случайной вечеринки и ночной прогулки с женой в компании с этой парой, которая, как выяснилось, оказалась далеко не такой, как я предполагал, я вдруг начинаю меняться. Да, для того, чтобы понравиться Алекс, я постепенно превращаюсь в Шама… только блондина. Какое ужасное осознание! Где ты, Строхайм? И ты, Дон Жуан? А был ли я настоящим Дон Жуаном? Кто я на самом деле? И кто мы с Мари?
Но именно между Мари и мной изменились отношения после той памятной ночной прогулки по Парижу, которая закончилась, как я уже говорил, вполне благопристойно в нашей старой квартире. Очарованная, надо полагать, привлекательным обликом «пары» в лице Алекс и Шама, Мари захотела, чтобы мы с ней стали немного ими… оставаясь, тем не менее, самими собой… она и я, я… и, тем не менее, мы… но уже не совсем те самые мы… Так сказать, серьезная проблема, известная всем прирожденным актерам. Под влиянием внешне спокойной чувственности, исходившей от Алекс, и женственности, которой был пропитан их союз, у нашей почти развалившейся пары внезапно открылось «второе дыхание». Можно сказать, что сущности Алекс и Шама отпечатались на нас… нет, правильнее будет сказать просочились в нас. Находясь поблизости от них, мы с Мари, как актеры, начали вбирать их в себя. С той ночи, которую они провели на диване в салоне по соседству с нашей спальней, Мари стала вести себя по отношению ко мне несколько необычным образом… скажем так, забытым. Прижавшись к моей груди с неожиданной нежностью, она шептала мне на ухо те милые глупости, которые диктует женщине только любовь или же великое желание любить. Я слишком хорошо знал свою супругу, чтобы поверить в это, и с восторгом увидел в ее неосознанной игре совсем другую Мариетту, которую сладкая дрема, казалось, овеяла малой толикой той потаенной страсти, что бушевала в душе Алекс и не осталась незамеченной для Мари. По ее поведению я понял, что она ощущает себя одновременно и Мариеттой, и Алекс, тогда как я… несомненно, я был для нее и Шамом, и самим собой, когда входил в нее… Но мне в полудремотном состоянии грезились стоны не Мари, а конечно же Алекс. Я мог бы сказать: мы трахались, как никогда раньше; я мог бы сказать и так: я трахал ее, как никогда раньше; а еще я мог бы сказать: она побудила меня трахать ее, как никогда раньше… Знаю, мне следовало бы написать: «Мы восхитительно занимались любовью». Но для меня слово «трахаться» обозначает взаимное проникновение и смешение наслаждения в большей степени, чем словосочетание «заниматься любовью», в котором, согласитесь, глагол «заниматься» сочетается со словом «любовь» как корова с седлом, ибо любовью не занимаются, в ней растворяются — особенно мы, мужчины. Ощущая себя этакими гибридами, мы с Мари трахались так, словно нас было четверо, и в раздвоении сознания испытывали странное ощущение удвоения наслаждения. Пока Алекс и Шам безмятежно спали, не раздеваясь, на диване в гостиной, хозяева-актеры, проникнувшиеся их духом, без всяких стеснений ловили кайф вчетвером. Восстановление сексуальных отношений с Мари было самым большим сюрпризом, который преподнесли нам Шам и Алекс. И чудо заключалось в том, что с тех пор, каждый раз, когда мы встречались вчетвером, нас с Мари всегда непреодолимо влекло друг к другу. Этому способствовал еще и перерыв в работе у Маридоны: фильм был закончен, а съемки следующего начинались в Риме через несколько недель. Так что она ненадолго избавилась от мучительных тревог и невыносимой лести, которые во время съемок фильма превращают звезду в капризную супер-стерву или, говоря по-простому — в сексуально озабоченную сучку.
— Мой милый Дени, — сказала она в ту удивительную ночь, когда мы опустились с небес на землю, — ты можешь пообещать мне одну вещь?
— Все, что пожелаешь, Мариетта, — настороженно ответил я, чувствуя, что она потребует от меня чего-то неприемлемого.
Мы лежали, прижавшись друг к другу и переводя дух, умиротворенные и примирившиеся. Мари накручивала на палец короткие светлые волосы, которые густо росли у меня на груди в виде своеобразного двухголового орла. Вообще, я заметил, что большинство женщин, приходя в себя после блаженства любви, развлекались так же, как и Мари. Нежная и смиренная, напряженная и требовательная, она произнесла:
— Я прошу тебя отказаться от нее.
— Как! Но, Мари, разве ты забыла наш договор?
— Я прошу тебя бросить эту затею.
— Но, Мари…
— Прошу тебя, не заставляй меня участвовать в этом.
— Но, Мари, вспомни, ты мне пообещала.
— Малышка Марс… любая другая… но не Алекс.
— Вот как? И почему не Алекс?
— Потому что… она, я этого не вынесу.
— Неужели? А другую можно?
— Всех, кого хочешь… но не ее. Я тебя умоляю.
— Ты ревнуешь? Мари, ты ревнуешь к Алекс?
Она замолчала, недовольно надув губы.
— Я не потерплю, чтобы думали, будто…
— Ты, Мари! Этого не может быть!
— Да, я! Представь себе, что иногда некоторые вещи по непонятной причине кажутся невыносимыми… тогда как другие…
— Ты хочешь сказать, что тебе будет невыносимо больно, если ты узнаешь, что мне удалось переспать с Алекс?
После продолжительного молчания Мари выдохнула:
— Да.
— А если я пересплю с ней, и никто об этом не узнает, тебе на это будет наплевать?
— Думаю, да…
«Вот так, подумал я, — вот еще одна причина, чтобы добиться успеха».
Спустя несколько дней я заехал за Алекс и Шамом, чтобы забрать их с собой в гости к Жоржу П. — знакомому актеру, который обосновался неподалеку от Парижа, рассчитывая в спокойной обстановке заняться поэзией. Он жил во флигеле одного из замков и между делом присматривал за ним. В тот день неподалеку от тех мест у Мари были натурные съемки — доснимались небольшие монтажные куски все для того же фильма Верне. Я должен был забрать Мари со съемочной площадки и отвезти в замок, где мы с Жоржем П. планировали устроить небольшой ужин. Во всяком случае, так было задумано… Но кроме того, я договорился с Жоржем П., чтобы он любыми способами на какое-то время отвлек внимание Шама от Алекс, чтобы я смог посадить ее в «Бьюик» одну и тем самым не только унизить Мари, приехав на съемочную площадку с Алекс без Шама, но и показать Верне, да и всем остальным, что дело в шляпе. Дон Жуан добился своего! Честно говоря, я ждал момента уединения с Алекс в «спальной комнате» — как она окрестила мою машину — в надежде воспользоваться таким удобным случаем. Почему бы Алекс, освободившейся от любовного гипноза Шама, не ослабить оборону, когда все в «любовном гнездышке», которым был мой «Бьюик», настраивает на мысли о том, что не стоит ни в чем отказывать тому, кто им… кто вами управляет? Я не могу удержаться от улыбки, используя здесь штампы фото-романа, но разве мы не живем в настоящем фото-романе… или, скорее, в киноромане? Если подумать, кто бы принялся за такое повествование, не предвидя, что в подходящий момент герои попытается соблазнить красавицу Алекс? Как бы там ни было, разве это не был удобный случай? С тех пор, как Мари с оскорбительной самоуверенностью осмелилась выставить меня из своей личной жизни, я больше всего на свете жаждал «унизить» ее. Сейчас мне ни в коем случае нельзя было потерпеть поражение. В случае провала придется врать… делать намеки… наводить на мысль… Не следует забывать, что для актеров главное — видимость.
К концу дня, выдавшегося теплым и солнечным, мы приехали к Жоржу П. Отправляться за Мари было еще рано, и мы, чтобы скоротать время, прогуливались по имению. На теннисном корте я взял ракетку, и мы с Жоржем обменялись несколькими ударами. В какой-то момент, встретившись с ним у сетки, я быстро шепнул: «Задержи его на корте». Мы продолжили игру, но я намеренно проигрывал все подачи… пока, наконец, не обратился к Шаму, протягивая ему ракетку:
— Давай, сыграй с Жоржем!
— Я никогда не играл в теннис, — ответил Шам.
— Да ну! Я уверен, у тебя получится лучше, чем у меня.
Я настоял на своем, и Шам, взяв ракетку, принялся отражать мячи, которые Жорж подавал так ловко, что его неопытный противник не допускал ни единой ошибки.
— Вот видишь, — крикнул я, — у тебя есть способности! Продолжай!