Произнесенное Ольгой имя девушки моего сына резануло слух. Вот как можно было два раза убить одну и ту же Соню Винник? И почему все это, пусть и косвенно, задевает именно меня? Автомобиль угнали чей? Мой. Соня Винник чья невеста? Моего сына. В чей дом постучалась той роковой ночью Ольга? В мой дом!
– Скажи, Оля, – подал голос Ефим, – ты не видела, чтобы прошлой ночью в дом к Марку кто-то заходил?
– Видела. Не то что заходили, нет, просто несколько человек в разное время подходили к двери бара, заглядывали в окна. Выпить, наверное, хотели. Но это нормально, все-таки бар.
– А на машине никто не приезжал?
– Я слышала шум автомобиля, вернее, несколько машин заезжало в лес, но все они разъезжались по разным дорогам, а в вашу сторону – нет, никто не проезжал. Я почему так уверенно говорю – я же следила за домом, ждала, когда вы, Марк, приедете. – Мне показалось или на этот раз она сжала мой локоть? – А что? Должен был кто-то приехать?
– Нет. – Мы с Фимой ответили ей одновременно.
– Думаю, что с вас хватило и того светопреставления, которое тут устроили полицейские. Я, честно говоря, испугалась. Сначала подумала, что и вы тоже вместе с ними и приехали искать меня, но потом поняла – нет, вас же нет, значит, приехали по вашу душу. И судя по тому, что полицейские вошли к вам в дом, я догадалась, что они что-то ищут и что, возможно, это обыск. Короче, я уже и не знала, что думать. Если бы и вы там были, то можно было подумать, что приехали за мой. Но раз вас там не было, значит, их приезд связан лично с вами. Но, с другой стороны, они же обыскали дом Макса и наверняка нашли мои следы, да и вещи. Думаю, что кто-то, возможно, увидел меня у вас или то, как я шла к вам ночью. Я даже предположила, что после того, как я к вам тогда пришла, ночью, к вам мог прийти кто-то из соседей, чтобы попросить открыть бар или просто купить бутылку. Здесь все пьют, это я знаю точно. И если при допросе ваших соседей выяснилось, что какая-то девушка пришла к вам ночью, то было бы логично сравнить следы, оставленные в доме Макса, с теми, что были в вашем доме.
– Оля, скажи, как долго ты намеревалась пробыть еще в доме доктора? – спросил Фима. Мы уже въезжали в Москву.
– Не знаю.
– Но какие-то планы, мысли были?
– Я думала, что поеду к Осипу. Больше мне ехать некуда.
– А что тебе известно о твоем бывшем муже?
– Ну, во-первых, он не бывший, мы же не развелись. Я предполагала, что он знает, где я находилась эти два года. Макс… Он был таким человеком, правильным, что ли. И очень добрым. Сколько раз он говорил мне, что я не должна была так поступать с мужем, что я причиняла и продолжаю причинять ему боль. Что надо бы ему сообщить, что я хотя бы жива. Думаю, что Макс встречался с ним и рассказал ему про меня. Возможно, после этого он забрал заявление из полиции.
– А откуда тебе известно, что это заявление было? – спросил я.
– Я знаю Осипа, он бы искал меня. Сначала бы постарался встретиться с Германом, а потом обратился бы в полицию.
– А с Германом ты больше не встречалась? – Это был скорее мой личный вопрос. Я должен был знать, испытывает ли она к нему прежние чувства или нет.
– В той истории я поставила точку, – ответила она мне с раздражением, как если бы я этим вопросом предал ее. Мы же с ней уже беседовали на эту тему раньше. Помнится, говоря о любви, отвечая на мой вопрос, не были ли они с Максом любовниками, она ответила достаточно откровенно и резко: «Мне хватило и Германа! Я не такая, вы меня просто не знаете! Я не хочу больше любить, я не могу больше любить. Меня так отравили, что я едва осталась жива».
Но сказать-то можно все что угодно.
Вспоминая эти ее слова о том, что она не сможет больше любить, я, с одной стороны, испытал чувство разочарования и тревоги, с другой – улыбнулся. Она же так молода, откуда ей знать, полюбит ли она еще или нет. Меня так сильно тянуло к ней и мне так хотелось ее обнять, что я едва сдерживался. Там, в машине, когда она сидела совсем рядом со мной, и я слышал ее дыхание и чувствовал нежность ее руки, я на время забывал о том, какие трудности предстоят мне в связи с обрушившимися на меня проблемами. Я не хотел думать о том, что после того, как меня посадят, мой сын, единственный наследник, продаст, очевидно, мой дом, что не станет бара, и что жизнь в нашей лесной республике изменится, и что еще долго мои соседи и друзья будут вспоминать эту историю, убийство доктора, мой арест, суд… Да, на суд придут точно все и будут бросать на меня из зала сочувствующие взгляды. Наверняка придет и тот, кто подставил меня, тот, кто убил молодую девушку Соню Винник. Во второй раз.
Я замотал головой, стараясь избавиться от незаметно подкравшихся ко мне мыслей и страшных картин суда и тюрьмы.
Я смотрел на затылок Фимы. О чем он думает? Наверное, о том, как ему сообщить Ракитину о трупе Зои в доме Селиванова. В сущности, я был к тому времени уже готов и сам встретиться с ним и во всем признаться, обо всем рассказать. Но сделать это так аккуратно, чтобы ни словом не обмолвиться об Ольге. О том, чтобы рассказать ему стопроцентно правдивую историю, не могло быть и речи. Собой-то я мог еще рисковать, и эти последствия касались бы лично меня, но рассказывать об Ольге не имел права.
Итак, что мы имели на тот момент? В моей жизни внезапно появилась девушка Оля, в которую я влюбился и которой очень хотел помочь. Пусть это звучит довольно грубо и просто, как-то обыкновенно, на самом же деле я испытывал к ней весьма нежные чувства, она волновала меня (что, однако, не мешало мне «изменить» ей в постели ее двойника и соперницы, занявшей место в ее московской квартире и супружеском ложе – Второй Ольги). Мою машину угнали и тем самым подставили меня. То есть у меня завелся вполне конкретный враг, которого мне еще только предстояло вычислить. Ольга, запутавшись в своей любовной истории и, образно говоря, наломав дров, продолжает их ломать. Не поверив в мои искренние намерения помочь ей, она сбежала из моего дома и спряталась в доме погибшего друга Макса, и ее внезапное появление вызвало, скорее всего, сердечный приступ, инфаркт (возможно) у не совсем здоровой и подвыпившей любовницы доктора Селиванова, Зои, забравшейся в его дом, чтобы немного помародерствовать, поискать там деньги.
Так что в нашем общем деле появился третий труп – Зоин. Волею судьбы она погибла так же, как и Макс, случайно. Вместо того чтобы отсыпаться после обильных возлияний в постели одного их своих «лесных» любовников-художников, она решила (по старой привычке) забраться в карман (жестяную банку из-под печенья) уже мертвого любовника. За что и поплатилась.
Дома, накормив Ольгу ужином, мы уложили ее спать, надеясь, что, проснувшись утром, она не исчезнет.
– Фима, я должен встретиться с сыном, – сказал я перед тем, как отправиться спать. – Может, я что не понимаю, но эта Винник… Я должен узнать о ней как можно больше.
– А я постараюсь достать дело, – произнес Фима. – Но я точно знаю, что она погибла. Я же разговаривал тогда со следователем. Правда, документов не видел. Может, она Винних или Винниг… Я тоже, как ты понимаешь, не верю в такие совпадения. И главное, черт возьми, все опять же крутится вокруг тебя! И что ты за человек такой? Кому ты успел так насолить?! Уверен, что все дело в твоих бабах.
На этом мы в ту ночь и распрощались.
Утром я проснулся от вкусного запаха горячего теста. Ольга в мужской рубашке и спадающих с нее джинсах (вечерний презент Кострова) жарила оладьи. Кухня была залита солнцем, в распахнутое окно вливался птичий гомон и шелест листвы. И снова, в который уже раз, я посетовал на то, что какой-то случай выдернул меня из спокойной и нормальной жизни (которую я сам с таким старанием создал) и заставил по уши окунуться в уголовщину!
Моя любимая (которая ничего не знала о моих чувствах) накрывала на стол и выглядела вполне умиротворенной. Должно быть, впервые за два года она почувствовала себя в безопасности.
– Оля, ты не хотела бы встретиться с мужем? – спросил Ефим, и за этот дурацкий вопрос я чуть не ударил его по его круглой и полной счастья голове.
– Да мне все равно. Уверена, что он никогда не простит меня, да и мне не хочется уже досаждать ему. Надо бы нам развестись, и дело с концом, – улыбнулась, быть может, впервые моя любимая, чем, сама того не осознавая, сильно обрадовала меня. Мысленно я уже раздевал ее и целовал, словом, она, в этой длинной голубой рубашке и широких нелепых штанах, давно уже принадлежала мне, о чем сама, понятное дело, даже не догадывалась.
Однако, помня вкус новой гражданской жены Осипа Туманова, я понимал, что сам нейрохирург мог думать и чувствовать иначе. Больше того, я почему-то был уверен в обратном – что он давно уже простил свою легкомысленную птичку и готов принять ее, стоит ей только появиться перед ним. Кто знает, может, он на правах ее мужа сумеет уговорить ее вернуться к нему. Все-таки они не чужие люди. К тому же он любил ее. А может, и до сих пор любит. Возможно, это (гипотетически) самый лучший вариант для них обоих. Правда, тогда Туманову надо будет выдержать, пережить скандал со Второй Ольгой, которая так просто не пожелает с ним расстаться. Корыстная и лживая (такой она представилась мне тем солнечным утром), она потребует возмещения морального ущерба, и, скорее всего, это будет выражаться в круглой сумме. Если я только пойму, что Ольга примет решение вернуться к мужу, я, конечно, не стану ей препятствовать, помня о ее хрупкой нервной системе, и помогу ей в этом, продолжая, однако, любить ее. И помогу доктору Туманову избавиться от Второй Ольги.
Вот так, испытывая гордость за собственные благородные мысли и намерения, я и пережил тот знаменательный завтрак в загородном доме Кострова.
Знать бы тогда, что нас всех ожидало…
Я позвонил сыну (с трубки Кострова) и, с трудом скрывая волнение, сказал, что у меня к нему дело, очень важное, и он (я едва слышал его сонный голос в трубке) неожиданно легко и без лишних слов и сарказмов, как если бы между нами не было долгого периода молчания и ссоры, согласился встретиться со мной. Сердце мое радостно забилось. Я всегда верил, что когда-нибудь Гриша все же повзрослеет и поймет меня, простит. Хотя знать бы еще, за что он меня тогда так возненавидел? Думаю, что его накрутила моя жена Майя, наговорила ему лишнего, настроила против меня. Просто у них обоих было тогда большое горе – погибла Сонечка, невеста Гриши, а я, уже тогда находившийся в опале из-за романа с молоденькой и дурно воспитанной поэтессой, выглядел предателем.