— В таком случае, у меня, видимо, девочка. Ведь я почти ничего не чувствую. Разве что иногда небольшое щекотание и, как бы это сказать, трепет. Госпожа Гульда говорит, что я располнею внезапно и быстро, скорее всего, в последний месяц.
Эйлит не могла знать, что старая Гульда, часто навещавшая и осматривавшая ее, о многом умалчивала.
С момента переезда в монастырь состояние Фелиции значительно улучшилось… Две из тридцати монахинь были норманнками, а одна — фламандкой. К тому же мать-настоятельница не считала нужным скрывать, что ее родная сестра вышла замуж за нормандского торговца. В таком окружении Фелиция чувствовала себя не так одиноко.
Внешний мир вторгался в отлаженную, монотонную жизнь монастыря крайне редко. Почти все время монахини проводили в молитвах и тяжелом труде. От Фелиции, как от временной гостьи, не требовалось принимать участие во всех внутренних делах обители. Из-за ее деликатного положения сестры относились к ней с особым вниманием и чуткостью, как к любимице. Находясь в полной безопасности, Фелиция воспрянула духом и немного успокоилась. Страхи перед неотвратимо приближающимися родами остались, но она научилась скрывать их.
— Я назову его Бенедиктом, — сообщила она Эйлит. — В честь свекра.
Эйлит с трудом удержалась от язвительной реплики в адрес самого Оберта. Беспокоить Фелицию сейчас было бы жестоко и бессмысленно.
— А ты уже решила, какое имя дашь ребенку? — спросила подруга.
— Мальчика назовем Гарольдом, девочку Эльфред. — Эйлит встала с низкой скамеечки и подошла к окну, представлявшему из себя расположенное на уровне плеч квадратное отверстие в стене. Через него в комнату врывался свежий воздух и дневной свет, внизу виднелся чисто выметенный двор и хозяйственные постройки… Скрипнула калитка. На улицу, закатав рукава и подоткнув подол за пояс, вышла молодая монахиня с ведром воды. — Мои братья вернулись с южного берега домой. Гарольд не может долго держать армию на одном месте. Да и не похоже, что ваш герцог собирается выходить в море именно сейчас.
— Он не мой герцог. — Фелиция раздраженно поправила подушки за спиной. — Я хотела бы, чтобы он никогда не появился в Англии.
— Я тоже, — с тяжелым сердцем поддержала ее Эйлит. Монахиня пересекла двор и скрылась за высокой изгородью. Стоял тихий, серый день. День ожиданий. Эйлит резко отстранилась от окна. — Мне пора идти. Голдвину не нравится, когда я задерживаюсь надолго. — Наклонившись, она поцеловала подругу в щеку.
— Приходи еще, — попросила Фелиция.
— Если смогу. — Эйлит выдавила улыбку. — Будем надеяться, что Господь вскоре уладит спор между Гарольдом и Вильгельмом. — В ее словах прозвучала та искусственная бодрость, с которой смертельно больного заверяют в быстром выздоровлении.
Вернувшись домой, Эйлит, как и несколько месяцев назад, увидела привязанных у кузницы лошадей Альфреда и Лильфа. Скользнув по ним беглым взглядом, она определила, что кони подготовлены к походу: к седлам были приторочены пухлые мешки с провизией, поверх них громоздились аккуратно сложенные кольчуги и вышитые золотом рубахи. Сбоку зловеще поблескивали прикрепленные кожаными ремнями датские боевые секиры. У дверей кузницы стояли два прислоненных к стене круглых щита и пара копий. Неподалеку паслась еще одна лошадь, а рядом — до боли знакомый своим строптивым нравом вьючный ослик.
Охваченная беспокойством, Эйлит заглянула в кузницу, но никого там не нашла. Огонь в печи не горел, на рабочем столе не было инструментов. Почувствовав беду, она опрометью бросилась к дому и распахнула дверь.
За столом возле камина сидели Альфред, Лильф и Голдвин. Заметив Эйлит, все трое разом замолчали и посмотрели на нее как-то удивленно и в то же время виновато. На столе лежали остатки приготовленного на скорую руку завтрака. В углу зала, жалобно шмыгая носом и протирая глаза фартуком, застыла Ульфхильда.
— Что случилось? — требовательным тоном осведомилась Эйлит, взгляд ее расширенных от ужаса глаз остановился на Голдвине, вернее, на его стеганом жилете, который воины обычно надевали под доспехи. — Почему ты убрал инструменты из кузницы и погасил огонь? — Спустя секунду Эйлит заметила на стуле сложенную и перевязанную кожаным шнурком легкую кольчугу. — Значит, ты уходишь на войну, — охрипшим голосом, еле сдерживая рыдания, произнесла она.
— Эйли, я должен. На поле боя королю понадобится оружейник. — Вскочив на ноги, Голдвин торопливо обошел стол и обнял жену. — Если я останусь дома, то от напряжения просто взорвусь, как бочка с кипящей смолой. — Он судорожно сжал объятия.
Никогда прежде не пахло от него так сильно дымом кузницы и едким мужским потом. Эйлит с болью в душе смотрела на волнистую прядь волос, упавшую на одну из его бровей, на карие глаза и густые ресницы, словно запоминая их.
— Я не выдержу этого, — прошептала она, вцепившись в его рубашку мертвой хваткой.
— Любимая, я знаю, что ты чувствуешь. Но мне нужно идти.
— Для того, чтобы доказать, что ты настоящий мужчина? — воскликнула она. — Вот верное тому доказательство! Этого более чем достаточно! — Эйлит прижала руки мужа к своему выпирающему животу. — Вот что ты должен защищать! А не бросать меня в трудный момент так же, как Оберт де Реми бросил Фелицию.
Вздрогнув, словно от удара, Голдвин побледнел.
— Именно поэтому, ради нашего еще не рожденного ребенка, я иду на войну, — сурово ответил он. — Ради него и нашего будущего. Эйли, пойми. — Прикусив губу, Эйлит положила голову на грудь мужу, прислушиваясь к учащенному биению его сердца. Ее душа наполнилась безотчетным страхом.
— Неужели Вильгельм высадился в Англии? — тихо спросила она, проглотив застрявший в горле ком и подавив порыв разрыдаться.
— Нет, — вмешался в разговор Альфред, вместе с Лильфом поднимаясь из-за стола, — но брат короля Тостиг и Гарольд Хардгад Норвежский напали на нас с севера Йорк уже пал, войска других северных земель из последних сил сдерживают вражеский натиск. Если хочешь спасти своего ребенка, молись за то, чтобы ветра никогда… Не позволили Вильгельму Нормандскому пересечь море, а мы дали достойный отпор норвежцам. — Губы Альфреда, сжавшись, превратились в одну суровую линию. Он шагнул к двери. — У нас нет времени на разговоры. Мы должны отправиться в путь до полудня.
Эйлит всем телом прильнула к мужу. Ей так много хотелось сказать ему, но слова, казалось, застряли в горле. Осталась только жалкая, бессильная ярость.
— О, Голдвин! Береги себя! — проговорила она наконец.
Склонив голову, он поцеловал ее.
— Ты тоже береги… — Его голос дрожал от волнения.
Нет, это невозможно! Она не может отпустить его!
Но Голдвин разомкнул обвивавшие его шею руки жены и отстранился… Затем взял со стула собранные в дорогу вещи и вышел из дома.
Эйлит последовала за ним по пятам… Она молча наблюдала, как Голдвин садится на лошадь. Альфред и Лильф обняли сестру и тоже вскочили в седла.
Глядя на их удаляющиеся силуэты, Эйлит никак не могла прийти в себя, никак не могла поверить в случившееся.
Трое дорогих ее сердцу людей неслись по грязной дороге навстречу неизвестности, оставив ее одну.
ГЛАВА ДЕСЯТАЯ
Пятнистая шкура жеребца лоснилась от пота, побелевшие от страха глаза дико вращались. Рольф и двое конюхов с трудом удерживали его.
— Ричард, именем Христа заклинаю, скажи, зачем ты купил этого зверя? — возмутился Рольф, искоса поглядывая на Ричарда Фицскроба. — Да он в таком состоянии наверняка проломит борт судна.
Поморщившись, Ричард почесал макушку выбритой наголо головы.
— Со всадником на спине он ведет себя прекрасно. Просто ему не нравится подниматься наверх.
Рольф вполголоса выругался. Даже с испанским скакуном герцога Вильгельма не пришлось столько возиться при погрузке. Между тем дорога была каждая минута. Всех лошадей следовало как можно скорее разместить на палубах и до заката солнца, с вечерним приливом, отправить из Сен-Валери. Корабль герцога уже находился в полной боевой готовности. Второго такого удобного случая поймать попутный ветер могло и не представиться.
Холодный восточный ветер растрепал волосы Рольфа и заставил неистово крутиться флюгер на крыше церкви. Герцог намеревался выйти в море еще две недели тому назад, но упрямый ветер отказывался менять направление, пока на помощь не пришел божественный покровитель города, сам святой Валери.
В тот день чудотворные церковные реликвии были торжественно — в сопровождении кавалерии и под аккомпанемент барабанов, труб и рожков — пронесены по городу. Очевидно, мощи и молитвы не оставили святого равнодушным, потому что на следующее утро ветер резко поменял направление, устремившись на восток. Немедленно началась подготовка к отплытию.
Пронзительно заржав, скакун взбрыкнул и чуть не раздробил копытом череп одному из конюхов. Уловив запах страха, исходивший от перепуганного жеребца, конь, ожидавший своей очереди на берегу, начал беспокойно пританцовывать.
— Принеси шоры, — раздраженно приказал Рольф конюху. — Ричард, займи место Гамо.
Конюх побежал выполнять распоряжение, Фицскроб же, схватив жеребца под уздцы, почти повис на нем, стараясь удержать на месте. Тем временем Рольф велел конюшему вести следующую лошадь на судно. Оно представляло собой глубокую торговую галеру с бортами более высокими, нежели у быстроходных, остромысых герцогских кораблей, чьи строгие линии напоминали суда первых викингов. Личный корабль Вильгельма, уже полностью снаряженный, стоял на якоре в бухте, вдали от погрузочной суматохи. Сам герцог в настоящий момент прохаживался вдоль берега, внимательно наблюдая за ходом дел. Рольф очень надеялся, что Вильгельму не придет в голову мысль проверить прямо сейчас, как идет погрузка лошадей конкретно на этом судне.
— Тебя следует заставить сопровождать этого дьявола в течение всего пути, — бросил Рольф Ричарду. Веревка врезалась в ладони, казалось, поджигая их.
Когда наконец вернулся конюх с шорами, началась новая схватка не на жизнь, а на смерть: жеребец изо всех сил сопротивлялся, не позволяя закрыть глаза.