Я открыла сумочку и достала потемневший от времени Георгиевский крест.
Приятель глянул на мою раскрытую ладонь и расплылся в довольной улыбке:
― Помнишь, значит, как мы с тобой из-за него подрались!
Еще бы не помнить, если в конфликт были втянуты обе семьи, я заработала фингал под глазом, а ссора была прекращена только благодаря вмешательству Колькиного отца.
История была следующей. Как-то раз мы с другом затеяли обследование нашего чердака, планируя на нем обосноваться и устроить штаб красных командиров. Николай никогда раньше наверх не поднимался и как только увидел, сколько самых разных вещей там навалено, напрочь забыл про все штабы. Охваченный азартом, приятель принялся рыться в ящиках, сундуках и чемоданах. Конечно, ничего ценного там не хранилось. На чердак сносили вещи, которыми уже никто не пользовался, в основном имущество маминых родителей. Но для Кольки весь этот старый хлам представлялся неизведанными сокровищами, которые он с энтузиазмом бросился разбирать. Сначала ничего интересного не попадалось, но потом на дне сундука с одеждой он нашел завернутый в тряпицу крест и сразу же объявил его своим. Мне самой крест нужен не был, но и разбрасываться семейным добром я не собиралась. Решив, что награда по справедливости принадлежит мне, выхватила её из рук дружка и сунула в карман. Возмущенный до глубины души приятель попробовал вернуть сокровище, но я решительно возражала и мотивировала это тем, что оно найдено в нашем доме, среди наших вещей. Николай же яростно доказывал, кто вещь откопал тот, значит, и имеет на неё все права. Сначала мы спорили на чердаке, потом спустились вниз, к общему мнению не пришли и слово за слово пререкания переросли в ссору. На шум выскочила сначала моя мама, потом прибежала тетя Сима, но разнять нас было невозможно. Каждый яростно отстаивал свою позицию и не желал слушать никаких доводов. Конец драке положило вмешательство Колькиного отца, но с приятелем мы не разговаривали дней десять.
Я тоже вспомнила эту историю и улыбнулась:
― Хоть и с большим опозданием, но дарю тебе его.
Колькины глазки превратились в щелочки и хитро блеснули. Помнится, они становились такими всякий раз, когда дружок проворачивал удачную, с его точки зрения, сделку. Именно этот блеск и убедил меня, что подарком я угодила.
Николай сунул крест в карман пиджака и предложил пройтись по зданию. Мы обошли сначала первый этаж, где была устроена приемная и кабинет хозяина, потом поднялись на второй. Я шла по коридору, заглядывала в комнаты и ничего не узнавала. Все было перепланировано, перестроено, перегорожено.
― Ну, как тебе? ― спросил Николай.
На мой взгляд, дом потерял былую прелесть и из старинного особняка превратился в офис средней руки. Однако приятель так гордился проделанной работой, что огорчить его не хватило духу и я, спрятав подальше собственное мнение, выразила восхищение:
― Великолепно! Просто великолепно! И как много людей у тебя работает! Ведь все эти кабинеты заняты, верно?
Слова были насквозь фальшивыми, но я надеялась, что друг не заметит моей неискренности. В конце концов, если не нравилось мне, вовсе не означало, что действительно было плохо. Просто у нас с ним представления о красоте разные, но отрицать, что он проделал гигантскую работу и вдохнул в старое здание новую жизнь, было невозможно. На мое счастье Николай принял слова за чистую монету и с довольным видом кивнул:
― В них сидят сотрудники фирмы, руководители подразделений. Я же говорил, что построил империю. Не поверила, да?
― Поверила! Просто не представляла, что это такое в действительности.
Наконец, осмотр был окончен, мы снова спустились на первый этаж и вошли в бывший танцевальный зал. Я помнила его большим, светлым, гулким от пустоты. Теперь же он стал значительно меньше и был превращен в столовую. Дальняя часть была отгорожена и, судя по аппетитным запахам, там помещалась кухня. Оставшееся пространство было заставлено круглыми столами под клетчатыми скатертями. Гости занимали не все из них, а только те, что стояли ближе к центру, и все равно показалось, что людей в зале много. Увидев, сколько народу собралось на празднование дня рождения моего друга, я удивленно замерла на пороге:
― Я думала, будут только свои!
― А здесь и так только свои! Пойдем, я тебя со всеми познакомлю.
― Не надо! ― испугалась я. ― Все равно никого не запомню, да и чествование именинника уже пора начинать. Народ пришел сразу после работы и умирает от голода.
― Ну, как хочешь, ― разочаровано протянул Николай. ― Собирался похвастаться красавицей-подружкой, но раз ты против...
― Против, ― твердо сказала я.
Провожаемая любопытными взглядами, прошла следом за хозяином к столу в центре зала. За ним уже сидели две женщины и мирно беседовали. Но, как только мы появились, они прекратили разговор и разом повернули головы в нашу сторону. Правда, смотрели по-разному. Если пожилая разглядывала меня просто с жадным любопытством, то в глазах молодой ясно читалась неприкрытая неприязнь.
― Моя жена, Рита, ― кивнул Николай на младшую.
― Очень приятно. Анастасия, ― улыбнулась я, а про тебя усмехнулась: ― А говорил, не женат! Ох, уж эти мужчины!
― Да знает она, как тебя зовут! Я ей сто раз на дню про нас рассказываю, ― отмахнулся приятель и указал на пожилую: -―Марина Ивановна. Мой главный бухгалтер и правая рука. Женщина незаурядного ума и железного характера.
― Ладно тебе, Николай Яковлевич! Вечно надо мной насмехаешься, ― колыхнула мощным бюстом бухгалтер, но по тому, как вспыхнули румянцем щеки, было видно, что похвала босса ей приятна.
Николай приобнял меня за плечи и торжественно сказал:
― Представляю подругу детства и мою первую любовь Анастасию Полоцкую. Я уж и надежду потерял, что она когда-нибудь вернется сюда, а Настя вдруг сделала мне подарок. Приехала, причем не в гости, а на постоянное жительство. И я этому, не буду скрывать, искренне рад. Да что там рад! Я просто счастлив!
Услышав такое, я дернулась и недовольно покосилась на приятеля:
― Что он несет? Совсем обалдел? Не видит разве, что его жена готова расплакаться, а у бухгалтерши от откровений шефа глаза загорелись алчным блеском. Ясно же, что она профессиональная сплетница и теперь его слова, приукрашенные и снабженные пространными комментариями, будут разнесены по всей округе.
Подвыпивший же Николай ничего не замечал и хвастливо продолжал:
― Между прочим, Настин отец был ведущим актером нашего драматического театра. Огромного таланта был человек!
Щеки Марины Ивановны вспыхнули ещё ярче, она прижала руку к необъятной груди в том месте, где, предположительно, должно было размещаться такое же необъятное сердце, и с придыханием вымолвила:
― Так вы дочь Ирины Васильевны!
Я привыкла к подобным восторгам, но обычно их вызывало упоминание о том, что я дочь Аркадия Полоцкого. Отец был красив, играл все заглавные роли в нашем театре и, как я подозреваю, разбил немало сердец местных дам. Подростком я часто ходила на его спектакли и в моей памяти до сих пор сохранились бурные овации, цветы и экзальтированные слезы на глаза женщин. Даже теперь, через много лет после его смерти, в городе ещё оставались поклонницы, помнящие актера Полоцкого. Мама же была врачом в местной больнице и, хотя считалась прекрасным специалистом, широкой популярностью не пользовалась.
Марина Ивановна с жаром выпалила:
― Ваша мама спасла жизнь моей дочери.
Она кивком указала на молодую симпатичную женщину за соседним столом с любопытством прислушивающуюся к разговору.
― Если бы не Ирина Васильевна, я бы потеряла Инночку. Она...
Я очень любила маму. Боль от её утраты ещё не притупилась, хотя со дня смерти прошло уже несколько лет. На глазах невольно навернулись слезы и приятель, который всегда чутко реагировал на перемену моего настроения, тут же заметил их.
Он бесцеремонно прервал излияния Марины Ивановны на полуслове, громогласно потребовав:
― Эй, кухня, поторапливайтесь! Хватит возиться, пора начинать.
Две женщины, суетившиеся между столами, услышав голос хозяина, засновали ещё быстрей. Особенно старалась одна, более молодая и шустрая Она успевала и закуски поднести, и на кухню за лишней тарелкой сбегать, и парой слов с гостями перекинуться. Николай заметил, что я наблюдаю за ней и довольно усмехнулся:
― Татьяна, жена нашего Мишки. Ловкая баба, все умеет: и работать, и мужа в руках держать и детей рожать. А Мишка вон он, рядом с Гришкой сидит.
Я глянула в указанном направлении, где за крайним столом расположилась компания из трех мужчин.
― Тот, голубой рубашке, Гришка, ― продолжал вводить меня в курс дела приятель.
Средним братом Сипягина оказался тот белобрысый, что спорил с крепышом. Был он таким же плотным, как Николай, только волосы чуть потемней и погуще, да усы с бородой отсутствовали. Судя по тому, что второму соседу по столику было за сорок, младшим братом мог быть только молодой парень, которого я тоже недавно видела в холле. Теперь он, сильно подвыпивший, сидел откинувшись на спинку стула и с хмельной улыбкой слушал, что ему втолковывает Григорий. Темноволосый и смуглолицый Михаил совсем не походил на своих братьев, и встреть я его на улице, никогда бы не узнала. С другой стороны, я и Кольку не узнала, хотя дружила с ним с младенческих лет, и все школьные годы просидела за одной партой. Что уж тут говорить о Мишке, который был на восемь лет младше и на которого я никогда внимания не обращала.
Кроме Сипягиных за столом находился мужчина с тонким, интеллигентным лицом, которое можно было бы считать даже красивым, если бы не сведенные к переносице брови и не горькие складки вокруг рта. Если двое братьев что-то горячо обсуждали, бросая время от времени короткие взгляды на соседей справа, то третий гость с отсутствующим видом смотрел в окно и, казалось, его мысли черным-черны и бродят где-то очень далеко и от этой комнаты, и от собравшейся в ней компании.