Позднейшие греческие авторы относились к этому рассказу, который Платон вложил в уста Алкивиада, скептически, считая, что он был нужен только для самооправдания. По словам философа Биона, если Сократ «желал Алкивиада и воздерживался, то это глупость, а если не желал его и воздерживался, то в этом нет ничего особенного». По мнению Псевдо-Лукиана, «и Сократ был любовником, как всякий другой, и Алкивиад, когда лежал с ним под одним плащом, не встал нетронутым… Мне мало смотреть на возлюбленного и, сидя напротив, слушать его речи; любовь создала целую лестницу наслаждений, и зрение в ней — только первая ступень…».
Сам Платон в конце жизни, явно по политическим мотивам, писал, что вообще «мужчины не должны сходиться с юношами, как с женщинами, для любовных утех», потому что «это противоречит природе». В его идеальном государстве допускаются ласки и поцелуи между мужчинами и мальчиками, но одновременно существует «закон о том, чтобы соитие, предназначенное для деторождения, происходило лишь сообразно природе. От мужского пола надо воздерживаться и не губить умышленно человеческий род: не надо также ронять семя на скалы и камни, где оно никогда не пустит корней и не получит естественного развития». По мнению философа, такая «победа над удовольствиями» сделает человеческую жизнь «блаженной».
Сомнения педагогического и этического порядка высказывает и Аристотель. Хотя сама по себе педерастия для него совершенно нормальна и естественна, философ обеспокоен возможностью совращения мальчиков. Чтобы избежать его, в своей «Политике» он рекомендует воспитывать мальчиков до 7 лет дома, не давать подросткам смотреть непристойные картины и скульптуры, за исключением религиозных, не позволять им посещать слишком вольные театральные представления и т. д.
Для поэтов и философов эпохи эллинизма любовь к мальчикам — дело сугубо индивидуальное. Сравнивая, вслед за Платоном, достоинства и недостатки любви к женщинам и к мальчикам, Плутарх признает их, в отличие от Платона, равноценными.
По мнению автора знаменитой книги «Толкование снов» Артемидора из Далтиса (второй век нашей эры), все зависит от того, что, с кем и как ты делаешь. В отличие от З. Фрейда, истолковывающего любой сон в сексуальных символах, Артемидор переводит сексуальные знаки в социальные. «Нормальные сношения», которые хорошо видеть также и во сне, это сношения с женой, любовницей или с рабом, независимо от его пола. Но во всех этих случаях мужчина должен занимать «верхнюю», активную позицию. Если во сне человек отдается старшему и более богатому мужчине, это хорошо, потому что получать от таких людей — нормально. Если же в активной роли выступает младший или бедный, независимо от возраста, сон плохой, потому что таким людям принято давать. Заниматься сексом со своим рабом, независимо от его пола, хорошо, потому что раб — собственность спящего. Зато если свободным мужчиной в сновидении овладевает раб, это очень плохо и свидетельствует о презрении со стороны раба. Такая же плохая примета, если это проделывает брат, независимо от его возраста, или враг.
Отношение эллинистических авторов к однополой любви зависит главным образом от их отношения к чувственности. Философы, признающие право человека на удовольствие, обычно, с теми или иным оговорками, признают и правомерность любви к мальчикам, которая кажется им более рафинированной. Для тех же, кто отрицает чувственные радости, она абсолютно неприемлема. По словам философа Плотина (III в. н. э.), истинные мыслители одинаково презирают красоту мальчиков и женщин.
А как обстояло дело с любовью между женщинами? Фаллократическое греческое общество не придавало женской жизни самостоятельного значения. В сферу публичной жизни женская сексуальность не входила, а что происходило на женской половине дома, если при этом не нарушалась святость семейного очага, никого не интересовало. В эротических и порнографических изображениях женщина выступает только как объект мужского вожделения. Ни одной сцены лесбийской любви искусствоведам до сих пор найти не удалось.
Единственная древнегреческая женщина, которая воспевала женскую любовь и чье имя стало нарицательным — Сафо (Сапфо). О ее жизни известно очень мало. Она родилась на острове Лесбос, принадлежала к аристократической семье, почти всю жизнь прожила в городе Митилене, имела троих братьев, была замужем и имела дочь Клею. Предполагают, что Сафо была наставницей группы молодых незамужних аристократических девушек, которые приезжали из разных концов Греции учиться красоте, музыке, поэзии и танцам. Из девяти книг лирики Сафо, сохранилось около 200 фрагментов, многие — всего из нескольких слов.
Страстная поэзия Сафо целиком посвящена женской любви, описанию юной девичьей красоты, нежного тела, радости встреч и горести разлук.
У меня ли девочка
Есть родная, золотая,
Что весенний златоцвет —
Милая Клеида!
Не отдам ее за все
Золото на свете.[5]
Сафо часто призывает на помощь Афродиту, ее любовь откровенно чувственна:
Эрос вновь меня мучит истомчивый —
Горько-сладостный, необоримый змей.[6]
Воспеваемый Сафо тип любви не вписывался ни в греческий, ни, тем более, в христианский канон. Одни христианские авторы считали безнравственными и даже сжигали ее книги. Другие пытались гетеросексуализировать Сафо, утверждая, что в конце концов она отказалась от женской любви и влюбилась в мужчину, но из-за своего безобразия не смогла привлечь его и покончила самоубийством, бросившись со скалы в море. Третьи выхолащивали эротическое содержание ее поэзии, изображая ее воплощением «чистой», асексуальной любви. Тем не менее Сафо стала родоначальницей «гинерастии», женской эротической любви, которую позже стали называть «сапфизмом», а затем лесбиянством.
Древний Рим
В классической Греции однополая любовь была частью публичной жизни, потому что уходила своими корнями в древние традиции мужских союзов и инициаций, а затем была облагорожена философским «педагогическим эросом». В Риме не было ни того, ни другого.
Хотя, по мнению ряда ученых, у древних этрусков, которым наследовали римляне, когда-то существовали предполагавшие гомосексуальные контакты мужские инициации, они отмерли слишком рано, чтобы римляне успели их унаследовать. Царский и ранний республиканский Рим был сельским консервативным обществом, на социальную структуру которого наложилась затем мощная военная организация, требовавшая от граждан строгой дисциплины и порядка.
Иным было и древнеримское отношение к телу и эмоциям. В отличие от греческих гимназий, где нагие мужчины занимались спортом и воинскими упражнениями, знаменитые римские бани, единственное место, где римляне общались нагими, предназначались исключительно для расслабления и удовольствия. Римское понятие любви также отлично от греческого. Греки классического периода поэтизировали любовные чувства, на кого бы они ни были направлены. Напротив, многие влиятельные римские философы, например, Марк Туллий Цицерон, считали любовь расслабляющей и опасной. Наконец, римляне гораздо строже и последовательнее греков разграничивают сферы и понятия публичной и частной жизни.
Если в архаической и классической Греции любовь к мальчикам считалась мужественной и пользовалась уважением, то в Риме она ассоциировалась с женственностью и считалась культурно чужеродной. Ее носителей обозначали исключительно греческими словами, причем все они имели отрицательный, оскорбительный смысл или оттенок, подразумевая изнеженность, женственность, пассивность. Мужчину называли «кинедом» и «патиком» не потому, что он спал с другими мужчинами, а потому, что он не обладал мужскими телесными или поведенческими качествами. Консервативные римляне времен поздней Республики и Империи считали «греческую любовь» проявлением разложения.
Это не значит, что однополого секса в Риме не было или что его преследовали. Наоборот, он был распространен очень широко, но это был совершенно другой секс. Если в Афинах он был привилегией свободных людей, то в Риме его законными объектами были только зависимые, подчиненные лица, — рабы и проститутки, стоявшие вне официального общества. В древнеримском календаре был даже специальный праздник мужской проституции, отмечавшийся 25 апреля, на следующий день после аналогичного праздника женщин-куртизанок.
Греческий мальчик, за которым ухаживал прославленный воин или политический деятель, чувствовал себя польщенным. Для юного римлянина и его семьи такое внимание было бы оскорблением. Свободнорожденные римские мальчики и юноши носили на шее специальные амулеты — буллы, одна из функций которых, по Плутарху, состояла в том, чтобы все видели, что этот мальчик не может быть объектом сексуальных посягательств. Ни в какой момент своей жизни и ни в какой социальной ситуации римлянин не должен был чувствовать себя объектом. Совращение свободнорожденного мальчика наказывалось смертью. Известен эпизод, когда отец сам убил сына, который допустил, что его соблазнили.
Зато с рабами можно было делать все, что угодно. Одним нравились юные мальчики, другие предпочитали молодых атлетов. Единственное, чего следовало, безусловно, избегать, это рецептивной позиции. По словам Сенеки-старшего, отца философа, для свободного мужчины рецептивная роль — позор, для раба — самый безусловный долг по отношению к хозяину, а для вольноотпущенника — добровольная моральная обязанность.
Гай Юлий Цезарь одинаково любил и женщин, и юношей, и был, по ироническому выражению Куриона-старшего, «мужем всех жен и женой всех мужей». Но того, что он в двадцатилетием возрасте позволил себе, видимо, за большие деньги, переспать с царем Вифинии Никомедом, ему не забывали всю жизнь. Даже собственные легионеры в шутку называли его «царицей Вифинской». Надо было обладать талантами Цезаря, чтобы этот позор не воспрепятствовал его политической карьере.