аду и не возлагали особых надежд в медицинской стезе, то Юля была единственным ребёнком, и на её творчество осуждающе смотрела вся династия до седьмого колена. Причём часть родни – откуда-то из врачебного рая. Во-вторых, с началом учёбы в разных институтах их отношения пошли под откос. Видеться они стали всё реже и реже, всё общение свелось к паре слов в переписке. Последний раз, когда Мирослав попытался позвать Юлю куда-то, та ответила, что у неё уже есть планы на вечер – посидеть со своей лучшей подругой в кафешке. Мира тут же почувствовал что-то неладное, но решил задвинуть свою никому не нужную ревность на задний план. А потом с этой подругой он встретился в парке, пока гулял с Арли. Та девушка никогда не умела врать и сдала Юлю с потрохами. Мира сделал вид, что не знает о другом парне и предложил своей девушке остаться просто друзьями, не называя никаких причин. А через пару дней увидел во всех её соцсетях фотографии с новым парнем. Это был чуть ли не единственный раз, когда их родители оказались не правы – ничего у них с Юлей не вышло. Кто был виноват в этом расставании, никто так и не узнал, да и нужно ли это, если дети остались друзьями, пусть и прекратили всё общение чуть ли не на следующий день, словно никогда и не были знакомы. Мирослав не стал предавать огласке неверность своей «первой любви», потому что ей и так ежедневно доставалось от родителей из-за рисования, зачем подливать масло в огонь и давать новый повод для упрёков. Он надеялся, что Юля наконец-то стала счастлива. Мирослав решил, что никакой любви тогда и не было: просто привязанность, привычка и подростковая глупость, но неприятный осадочек на сердце всё же остался и иногда противно поскрипывал. Он не испытывал ничего похожего на муки разбитого сердца, но внутри у него осталась какая-то пустота. Она не была особо ощутима, не мешала жить, не возвращала все мысли к Юле, возможно, потому что они уже давно отдалились и он привык к тому, что её уже давно нет рядом, хотя в школьные годы всё было иначе.
А потом на экзамене по биологии он увидел Еву. И она, как электрон, заняла свободную орбиталь во всех атомах его души. Возможно, если бы вместо Евы за столом сидела другая первокурсница и так же сосредоточенно грызла ручку, вспоминая классы простейших, или улыбалась, заправляя прядь за ухо, или рассказывала очень забывчивой преподавательнице трижды одни и те же два предложения про пролиферацию и дифференцировку, эффект был бы тот же. Химический элемент без одного электрона пытается притянуть к себе всё, что оказывается рядом. А потом Мирослав начал невольно искать Еву в толпе и всегда находил. Об этом он ей не стал сообщать, но если бы был чуточку смелее, то узнал бы, что он стал для неё точно таким же электроном.
С каждым вечером, проведённым на кухне или в переписке допоздна, Ева и Мира находили всё новые и новые точки соприкосновения. Да и, если вы оба ставите учёбу в медицинском на первое место, найти их совсем не сложно. Оба ходили на одни и те же пары, видели одних и тех же преподавателей, писали одни и те же контрольные. У обоих были бесячие старосты, думающие о себе, а не о группе. Как оказалось, их лучшие друзья погрязли в отработках и совсем не думали о предстоящих экзаменах. Возможно, как раз они и были самыми обычными, нормальными студентами, которые в лучшие годы своей жизни не хотели видеть только книжки.
Бабушка с дедушкой Мирослава были такими же заядлыми огородниками, как и родители Евы. Ностальгии по детству среди грядок, цветущих роз и ромашек они с Евой посвятили несколько часов. По времени, когда можно было бегать босиком по тёплой земле, качаться на качелях среди ветвей деревьев, есть ягоды прямо с кустов, прятаться в теплицах, разбрызгивать воду из шланга в сторону солнца, чтобы сделать радугу, невозможно было не скучать. Ева не помнила, что за их забором часто пробегали, гавкая, беспризорные собаки. Мирослав забыл о вечных старческих ссорах бабушки и дедушки, которые бывают, когда люди живут вместе не один десяток лет.
Но самое интересное в их общении начиналось за пределами сходств. Конечно, приятно осознавать, что человек по ту сторону экрана такой же, как и ты, но куда более ценно узнавать его всё с новых и новых сторон, искать отличия, удивляться, иногда негодовать. Противоположности притягиваются, вот и их тянуло друг к другу какой-то безумной силой. Мирослав не понимал, как Ева может всё свободное от учёбы и посиделок в кафе с Лизой время находиться дома в четырёх стенах и на дух не переносить занятия спортом. Он сам регулярно выходил на пробежки в парк с Арли. Эти минуты помогали ему ненадолго отвлечься от мыслей на медицинские темы. Когда родители даже за ужином обсуждают необычные клинические случаи, бег становится жизненной необходимостью. Из-за Евы он начал слушать аудиокниги во время пробежек. «Преступление и наказание» уже давно закончил, поэтому и не обижался, что она слушала главы без него. Ева в ответ негодовала, как можно пить такую гадость, как чёрный кофе, и любить лакрицу.
Она когда-то писала стихи, он, как и сестра, рисовал, но никто из них пока не спешил делиться своим творчеством. Рисовать Мирослав начал, когда этим увлеклась Юля. Он был готов разделить любое из её многочисленных и быстротечных хобби, но краски и кисти, карандаши и клячки, холсты и бумага остались в жизни обоих дольше, чем на неделю. Юля всегда придумывала что-то: новых персонажей, бесконечные эскизы костюмов, мифических животных. Мирослав же пытался отразить на бумаге всё прекрасное, что когда-либо видел. Хотел остановить и поймать мгновения счастья и умиротворения. Одно лето он устроил себе пленэр на даче. Это было одновременно самое счастливое и самое печальное лето. Он был рад, что все детские воспоминания обрели материальную форму и украшали теперь стены в квартире его бабушки и дедушки, но бесконечно грустил, когда осознавал, сколько времени прошло с его последнего приезда и как бесповоротно постарели бабуля с дедулей. Быстротечность времени его пугала. Вдруг не успеет оглянуться, как пройдёт не один десяток лет, а он так и не сможет ничего достичь. Юля всегда говорила, что он страдает от недостатка фантазии и с тем же успехом мог бы фотографировать. Натюрморты и пейзажи она презирала. Но разве могут безжизненные пиксели передать эмоции и настроение, как хаотичные, но в то же время выверенные мазки? Может, он был слишком консервативен, но считал, что плотные мазки гуаши, рельеф масла и полутона акварели не передаст ни один экран компьютера. Кроме того, Мира был из немногого числа студентов, у кого не было проблем с рисованием альбомов по биологии и гистологии. Пока другие возмущались, что поступали не в Суриковское училище, он молча и медитативно рисовал. Даже если задача на паре стояла невыполнимой: нарисовать за полтора часа три клопа, два паука, двух мух и парочку комаров со стадиями их развития.
Портрет Евы лежал в столе и увидел свет только один раз, когда сестра Мирослава искала в его комнате маркеры. Во всех ящиках, даже там, где их и не могло быть. Лада ещё долго пыталась узнать, что это за таинственная незнакомка. Ставить своего старшего брата в неловкое положение ей очень нравилось.
Ева же писала стихи каждый раз, когда ей было плохо или ей делали больно, причём, чем хуже ей было, тем легче из глубин души поднимались слова, чтобы отпечататься на бумаге и затем затеряться среди тысячи листков в царившем всегда на её столе хаосе. Илья стал катализатором практически всех её стихотворений. Наивных, немного детских, с рифмой невпопад. Она писала, обливаясь слезами, в день расставания с Ильёй. Писала от одного вечера в клубе до другого, сидя затворницей дома. Карандашом, на любом клочке бумаги, который только мог ей попасться под руку. Писала в старых тетрадках, на оборотных сторонах чеков. Произошедшее на кафедре не оставляло её, сколько бы бумаги она ни измарала, ни порвала, ни сожгла в немом крике о помощи. Возможно, её стихи уже давно стоило собрать где-то в одном месте и выпустить сборник. Если бы была чуточку смелее и сильнее, то так и сделала бы. Но она никогда не перечитывала, что пишет. Отпускала боль и переживания, когда очередные строчки куда-то пропадали по необъяснимым и абсолютно случайным совпадениям каждый раз, как только за ней заходила Лиза. О дальнейшей судьбе своей писанины Ева не хотела даже знать.
К сожалению, и Ева, и Мирослав были в первую очередь студентами медицинского и своими увлечениями в полной мере могли насладиться только на каникулах, которые были слишком малы для того, чтобы уместить в них целую жизнь, которую у них отбирал институт, но это был их выбор. В первую очередь это касалось Евы, которая каждый раз под конец семестра превращалась в зомби, который на обычный вопрос «Как дела?» мог начать рассказывать один из вопросов к экзамену. Декабрь обещал быть весёлым. А потом… так далеко она ещё не заглядывала. Сейчас ей хотелось больше всего на свете закрыть долги по биохимии, сохранить автомат по анатомии, не слететь со стипендии и, самое главное, наконец-то выспаться. Бессчётное количество бессонных ночей, большая часть из которых была проведена с учебниками, а другая, чуть поменьше, – с Мирославом по ту сторону экрана телефона, давало о себе знать. Но не всем мечтам дано сбываться.
Мирослав ещё раз взглянул на надпись «была в сети вчера в 23:54», примерно подсчитал, сколько часов Еве предстоит спать, и прикинул, сможет ли она выспаться перед контрольной, после чего погасил свет в своей комнате и сам лёг под звуки рвущейся акварельной бумаги, раздававшиеся из соседней комнаты. «Опять Лада не в духе», – подумал он. Кажется, та переживала очередное расставание. Мирослав решил, что сон подождёт. Хорошо, что родители сегодня на сутках и никто не узнает, что они всю ночь будут смотреть «Сумерки. Затмение», её любимую часть, и есть мятно-шоколадное мороженое ложками прямо из пластикового ведёрка.
Глава 14Упуская что-то важное
Ева вышла из душной аудитории, наполненной взволнованным шёпотом повторяющих нервные сплетения студентов. Первой, как это всегда и было. Она подумала, что эта комната – самое большое нервное сплетение, которое она когда-либо видела, и хихикнула про себя от этой немного глупой шутки. Её не покидало ощущение, что она могла бы наговорить преподавательнице всякий бред, никак не связанный с анатомией, даже ещё хуже – называть надколенник коленной чашечкой и предложить провести чаепитие в духе Мартовского кролика и Безумного шляпника, и ей бы всё равно поставили высший балл не глядя. Она так и не смогла привыкнуть к тому, что успела завоевать авторитет перед всеми преподавателями… кроме Ильи Александровича. Помимо этого, ей предложили поучаствовать в вузовской олимпиаде по анатомии. Ева колебалась, потому что была уверена, что совсем не помнит материалы первых двух семестров обучения, но всё же согласилась. Победителю и призёрам обещали «отлично» за экзамен автоматом. Приз не очень интересовал Еву, ей хотелось зарыться с головой в учебники, чтобы не было времени на мысли о всяком: о чувствах, о биохимии, об Илье Александровиче и произошедшем между ними, наконец. Процесс был куда важнее результата. Подготовка к олимпиаде была отличной возможностью, её тихой гаванью, в которой будут только она, анатомия и Мирослав.