Как утверждал посол Флоренции в своем донесении, «король пролил слезы». По сообщению венецианского посла, король заявил:
– Я испытываю большое горе. Я любил его, потому что он любил меня, хотя у него и были некоторые недостатки.
Показательно поведение Людовика после смерти фаворита. Гроб усопшего в полном одиночестве отправили в его замок, по пути сопровождавшие солдаты играли на гробе в карты (или в кости, свидетельства разнятся). Король недолго предавался горю. Уже через пару дней он отправился в Париж через Бордо, участвовал в различных празднествах, по-прежнему часто охотился. В Париже 25 января его встречали особенно радостно. Атмосфера напоминала всеобщее ликование после убийства Кончини. По рукам ходили карикатуры, в которых де Люинь изображался в качестве трупа, пожираемого червями, а его братья – повешенными. Предварительно в соборе отслужили торжественную благодарственную мессу за взятие замка Монёр, который сровняли с землей в назидание гугенотам, осмелившимся покуситься на королевскую власть.
Короля со всех сторон принялись осаждать люди, взывавшие к правосудию из мести или корыстных побуждений, требовавшие возмещения ущерба, случившегося при царствии де Люиня, либо чего-то, что не получили тогда, но надеялись получить теперь. Людовик приказал учинить точнейшую инвентаризацию имущества покойного и допросить в парламенте секретаря коннетабля, некого Монсиго, управлявшего его делами, на предмет выявления злоупотреблений, имевших место при жизни усопшего. В ходе инвентаризации выяснилось, что во владении покойного неведомым образом оказались несколько украшений из числа драгоценностей короны, но ничего противозаконного обнаружено не было. За Монсиго заступился принц де Конде, секретарь отсидел год в тюрьме и был выпущен на свободу.
Де Люинь в последние дни жизни направил письмо королю с просьбой не оставить своими заботами его семью. Король сохранил малолетнему сыну де Люиня все должности и титулы отца (кроме коннетабля). Дядя малыша, герцог де Шольне, исполнял от его имени обязанности губернатора Пикардии.
Братьев и сестер де Люиня обязали покинуть их покои во дворце Тюильри. Братьев вывели из состава Государственного совета, но терпели их присутствие при дворе. Впрочем, те мудро повиновались желаниям короля и постарались держаться подальше от всякого рода интриг, дабы не потерять то, что им удалось приобрести за время недолгого фавора их старшего брата.
Как сообщал посол Венецианской республики, «король ничуть не опечален этим событием [смертью де Люиня], но чрезвычайно удовлетворен, кажется, будто он сбросил с себя это ярмо, что он вырвался из-под опеки, пребывает без воспитателя на свободе».
Супруга покойного, прекрасная Мари, находилась на последнем месяце беременности, но нашла в себе силы присутствовать на похоронах супруга в соборе Тура. Людовик не только не появился лично, чтобы проводить в последний путь своего верного друга, но даже не послал никого представлять свою королевскую особу.
После смерти де Люиня произошло сближение Людовика ХIII с матерью. Если раньше Эроар отмечал в своем журнале, что король «пошел к г-ну де Люиню», то теперь пишет «пошел к королеве-матери», причем теперь эти визиты наносятся еще чаще. Надо сказать, что это сближение отрицательным образом сказалось на отношениях короля с собственной женой, ибо свекровь не стеснялась всячески порочить свою невестку.
Впрочем, Анна Австрийская в ту пору не особенно обращала внимание на мелкие происки свекрови: она была беременна, и предстоящее рождение дофина должно было сделать ее положение неуязвимым. Она любила общество Мари де Люинь, и потому Людовик, который, как было сказано выше, без особого шума удалил от двора многочисленную родню фаворита, пока не стал трогать гофмейстерину супруги, тем более что та должна была вскоре рожать. Правда, ему не нравилось, что та, по доносу ее собственного отца, снабжала Анну книжками с весьма вольными стихами, но пока он лишь сурово хмурил брови и молчал.
15 марта 1622 года королева, Мари де Люинь и мадмуазель Габриэль-Анжелика де Вернёй (сводная сестра короля, дочь Генриха IV и Катрин-Генриэтты д’Антраг) находились в покоях принцессы де Конти в Лувре. Собралось веселое общество, и гости не заметили, как пробило полночь. Пора было расходиться. На обратном пути дамы проходили по огромному залу, погруженному в полный мрак. Мари и Габриэль-Анжелика подхватили Анну Австрийскую под руки и со смехом заскользили по истертым до зеркальной поверхности плиткам пола. Разогнавшись, они наткнулись в темноте на помост, на котором устанавливался трон в дни торжественных церемоний. Анна упала, в результате чего у нее случился второй выкидыш.
Это разгневало короля, который потребовал, чтобы мадам де Люинь немедленно покинула двор. Эта изобретательная дама, однако, сумела убедить его не спешить проявлять немилость в отношении беременной женщины. По-видимому, он все-таки был настолько резок в высказываниях, что в душе герцогини зародилась ненависть к королю, не утихавшая в ней до самой смерти монарха. Людовик потребовал, чтобы она переселилась в помещение в отдаленной части Лувра и не виделась с королевой. Как ни плакала и ни умоляла мужа Анна Австрийская отменить этот запрет, он не уступил. Тем не менее она встречалась с подругой тайком, и можно представить себе, как та настраивала ее против столь жестокого супруга.
Мари родила своего третьего ребенка, дочку, и через четыре месяца после смерти де Люиня, 20 апреля 1622 года, вышла замуж за красавца Клода Лотарингского, герцога де Шеврёз, лицо, весьма приближенное к королю. Безутешная вдова состояла с ним в любовной связи еще до смерти мужа, и современники затруднялись сказать, кто же на самом деле был отцом ее новорожденной дочери. Герцог был невероятно родовит, имел самых высокопоставленных родичей по всей Европе, и без особого труда уговорил Людовика разрешить своей жене возобновить исполнение обязанностей гофмейстерины.
Естественно, потеря дофина сказалась на отношении Людовика к своей жене, тем более что Мария Медичи не переставала всячески охаивать невестку.
5 сентября 1622 года епископ Люсонский становится его преосвященством кардиналом де Ришелье. Ныне на его пути нет никаких препятствий к власти. Процарствовав два года самостоятельно, Людовик ощутил всю тяжесть бремени власти, осознал незаурядные качества кардинала и конце 1624 года по просьбе королевы-матери назначил его главой Государственного совета. Началось фактическое правление Ришелье, которое продлилось до самой его смерти 4 декабря 1642 года – он с детства отличался слабым здоровьем. Нельзя сказать, чтобы король совершил этот столь значимый шаг по велению сердца, но он чувствовал, что, передав бразды правления в руки этого надежного человека, может спокойно предаваться любимому занятию – охоте. Ради нее Людовик был готов до нитки мокнуть в болотах и под дождем, так что с него невозможно было снять сапоги и приходилось их разрезать, ночевать в самых неприхотливых условиях и питаться омлетами, которые стряпал самолично. В 1624 году он принял решение построить относительно скромный охотничий домик неподалеку от Сен-Жерменского дворца, деревень Марли и Версаль. Место было болотистое, ветреное, нездоровое, но изобиловало дичью и вообще нравилось Людовику. Он и представить себе не мог, что полвека спустя по велению его старшего сына домик превратится в сказочный чертог, окруженный дивными парками и садами, символ абсолютной королевской власти, попасть куда будет заветной мечтой любого европейского дворянина. Плохое здоровье слишком часто отражалось на настроении Людовика, который то беспричинно гневался, то впадал в меланхолию, во всех случаях люди раздражали его. Король сам превыше всего ценил общество лошадей, собак, ловчих птиц – и подручных, которые с полуслова понимали его.
Слабости королевского сердца
Нельзя сказать, что в течение длительной связи Людовика и де Люиня внимание короля не привлекали другие мужчины. Фаворит бдительно следил за своим повелителем и вовремя улавливал весьма красноречивые взгляды, которые тот бросал на молодых людей, чем-то прельщавших его, поспешно стараясь удалить их из окружения короля. Эта судьба постигла лейтенанта легкой кавалерии Лакюре, которого де Люинь вынудил отказаться от должности в пользу одного из своих братьев. Когда король обратил слишком пристальное внимание на красивого и приятного Бассомпьера, тот немедленно предпринял попытки наладить хорошие отношения с фаворитом, но был вынужден согласиться на должность посла в Мадриде. Впоследствии он писал в своих воспоминаниях, как во время беседы с де Люинем тот не стал скрывать, «что подобен мужчине, который боится, как бы ему не наставили рога и не желает видеть, как весьма порядочный человек ухаживает за его женой». Далее он добавляет, что де Люинь и король были довольны, когда он согласился покинуть двор. Монпуллена, сына герцога де Лафорса, постигла та же судьба. По свидетельству венецианского посла, «он занимает первое место в любви короля после де Люиня». Но у Монпуллена был тот крупный недостаток, что он являлся гугенотом, а его отец имел неосторожность поднять восстание против короля. На Людовика насел не только де Люинь, но и его духовник отец Арну, поэтому расставание с этим юношей было поистине душераздирающим, и король не мог сдержать слезы.
После смерти де Люиня Людовик официально заявил, что у него не будет ни фаворитов, ни коннетабля, и в течение двух лет самое вожделенное место при особе короля действительно оставалось вакантным. Лишь в октябре 1624 года венецианский посол сообщает, что одним из главных любимчиков короля стал де Туара, которому он поручил защиту форта Луи близ Ла-Рошели и в ноябре вызвал ко двору. Но тут внезапно возник Франсуа Баррадá, хорошо сложенный девятнадцатилетний юноша, служивший у маршала де Шомберга первым пажом малой конюшни. К всеобщему удивлению, он настолько понравился королю, что тот провел пятнадцать дней в его компании в Лувре, не выезжая на охоту, – явление необычное для короля. Дело в том, что Баррадá не скрывал, что предпочитае