Карстен стремительно шагал впереди, размахивая легким чемоданом, за ним Йенс и в конце процессии, едва поспевая за ними обоими, я. Я очень устала после перелета и скверно себя чувствовала, но присутствие Карстена мобилизировало меня, и я бодрилась, как могла, стараясь не показывать ему своего состояния.
Мы побывали и в Джобцентре, и в Ведомстве по делам иностранцев (ауслендерамт, или АБХ), и везде Карстен заходил с нами в кабинет. Это не вызывало никаких вопросов у чиновников. В кабинете господина Рихтера, чиновника ауслендерамта, Карстену не хватило стула, и он присел прямо на корточки сбоку от меня, подперев голову руками. Поворачиваясь к нему, я ловила внимательный и ласковый взгляд его больших серых глаз, устремленных на меня. Я совсем не понимала, в чем цель этих визитов. Я просто сидела и улыбалась, полагая, что все делается для моего же блага.
Как выяснилось позднее, я подписала в Джобцентре в тот день договор, по которому, с одной стороны, немецкое государство, обязалось выплачивать мне ежемесячное пособие по безработице в размере около 400 евро, но, с другой стороны, накладывало на меня такие обязательства, что я фактически оказалась пленницей этой страны. Отныне я не имела права покинуть Германию, не получив подписанный в Джобцентре отпуск, который был строго ограничен тремя неделями. Я была обязана также записаться на языковые курсы и регулярно посещать их без права пропустить даже один день без уважительной причины, то есть без официальной справки от врача. Джобцентр параллельно занимался поиском работы для меня, и, поскольку я не владела языком и никакой пригодной в этой стране профессией, я обязана была соглашаться на любую предложенную мне работу, даже если это означало заниматься уборкой улиц или батрачить на кухне в какой-нибудь кафешке, таская тяжелые кастрюли. Мой диплом преподавателя французского языка здесь совершенно не котировался. Несмотря на то, что это был диплом МГУ, я должна была подтвердить его в Германии, и только тогда я могла быть допущена к работе по профессии, не говоря о том, что уровень моего знания немецкого должен быть не менее B1. А пока я оставалась кем-то вроде гастарбайтера, вроде тех узбеков, которые метут мусор на улицах в России. Не то чтобы я гнушалась такой работы, но, если честно, это не соответствовало моим амбициям. Я всю жизнь проработала в офисе, используя только мой ум и знания, я никогда не работала руками, и я была абсолютно не приспособлена к такой жизни. Но, учитывая, что даже за такую работу здесь платили больше, чем за квалифицированный труд в России, с этим можно было смириться. Тем более что, как объяснил мне Йенс, мне вряд ли найдут работу первое время, пока я не окончу языковые курсы. Получать же пособие просто за то, что я живу в этой стране и хожу на занятия, было совсем неплохо, если бы не одно «но» – все мои деньги от государства Йенс оформил на себя, они полностью переводились на его счет, и лично я не получала ни цента.
Но все эти открытия свалились на мою голову позднее. Сейчас я была слишком утомлена дорогой и в то же время счастлива, предвкушая вечернее свидание с Карстеном.
В Бад Бодентайхе на станции мы на время распрощались. Карстен отправился в мастерскую, где должен был забрать свой велосипед, находившийся в ремонте после того, как в феврале его сбила машина. Тогда он отделался синяками, но велосипед был сильно поврежден. А мы с Йенсом пришли домой, и я, искупавшись, пообедав и отдохнув несколько часов, почувствовала новый прилив сил и приготовилась встречать моего возлюбленного, пообещавшего прийти к нам вечером. Впереди меня ждали не очень хорошие времена, но пока я этого не знала.
21. Противостояние
Конечно, секс между нами в «критические дни» был невозможен, и мы ограничились просто объятиями и поцелуями. И хотя в ноябре эти дни не помешали Карстену, когда он убеждал меня, что «блут ист блут» («кровь это кровь»), неважно откуда, и он привык видеть ее на службе, но я имела потом большие проблемы с остановкой этой самой крови, а проще говоря – кровотечение. К счастью, в этот раз он и не настаивал. В качестве компенсации он остался с нами почти на всю ночь, и мы очень хорошо провели время.
Проспав следующие полдня, я решила наконец ознакомиться с документом, подписанным мной накануне. И вот тут-то я и пришла в ужас. Я перевела строчку, выделенную сотрудницей Джобцентра желтым маркером: в случае нарушения договора я могла быть подвергнута штрафу в 1000 евро. Теперь страх по-настоящему охватил меня. Самым нелепым и несправедливым в этой ситуации казалось то, что моё пособие поступает на конто (счёт) моего мужа, но расплачиваться с государством в случае нарушений должна я сама. Мысль о том, что теперь я не могу покинуть страну по собственному желанию, когда пожелаю, тоже пугала меня. Я чувствовала себя попавшей в капкан. Мой младший сын Ваня должен был поступать этим летом в университет, и это было для меня важнее всего на свете. Я планировала поехать с ним в июле в Москву подавать документы и участвовать в конкурсе. Конечно, на прежней работе мне бы тоже не дали отпуск более трёх недель, но в данном случае меня охватил страх, что Джобцентр может не пожелать предоставить мне отпуск в нужное мне время. Кроме того, перспектива вернуться сразу после Москвы в Германию, так и не побывав дома с моими близкими и не повидавшись с моим старшим сыном, который учился в Санкт-Петербурге и приезжал на каникулы только два раза в году, тоже удручала меня. Ещё в начале нашего знакомства я много раз обсуждала с моим будущим мужем вопрос, сколько и как часто я смогу видеться с моими близкими, если все-таки выйду за него замуж. Йенс заверил меня, что я могу делать это тогда, когда это мне необходимо, а мой отпуск в России этим летом сроком два месяца даже не подвергался сомнению. Теперь я поняла, что он заведомо мне лгал. Йенс так же, как и я теперь, как и все соседи, и как Карстен в том числе, состоял на учете в Джобцентре и получал социальное пособие. Естественно, он не мог не знать, что отпуск в Джобцентре предоставляется только на 21 день, но он намеренно ввёл меня в заблуждение. Когда я указала ему на это, Йенс сделал большие глаза и сказал, что он впервые это слышит и огорчен этим известием. Я рвала и метала, загнанная в ловушку его ложью. Но что я могла сделать, ведь договор уже был подписан. Более того, с ехидной улыбкой мой муж сообщил мне: «Вы же сами подписали этот договор в присутствии переводчика».
Действительно, на встрече в Джобцентре меня соединили по коммутатору с переводчицей, и она переводила мне наш разговор с сотрудницей центра. Однако, не понимая, во что я ввязываюсь, не зная сути договора, я не могла задать нужных мне вопросов. Они просто не приходили мне в голову.
Сколько ещё таких подводных камней встречалось и встретится на моём пути! Когда не знаешь языка, не знаешь законов другой страны, так просто угодить в ловушку. Я была вынуждена полагаться на моего мужа, однако, как показали события, он действовал вовсе не в моих интересах, бесстыдно пользуясь моим неведением. Ситуация осложнялась тем, что в Германии совершенно нормальным считается отправка документов в виде скан-копии и решение вопросов через электронную почту. Как я узнала потом случайно, Йенс, следуя своей обычной практике, создал фальшивый почтовый ящик и от моего имени вел переписку со всеми инстанциями.
Ещё во время нашей переписки в России Йенс Хаас упомянул, что он всегда добивается своего. Тогда я посчитала это хорошим признаком. Но я не догадывалась даже, что этот человек добивается поставленной цели любой ценой, не гнушаясь ничем.
Для моего мужа я оказалась средством зарабатывания денег. Моё пособие из Джобцентра, в полном объёме поступавшее на его конто, покрывало половину аренды его квартиры, другая половина уходила на продукты и бытовые расходы. При этом моей части пособия хватало на содержание нас обоих. Половина его пособия оставалась его чистой прибылью. Женитьба на мне также улучшала его налоговый статус, а перспектива получать в Фамиленкассе пособия на моих детей («Киндергельд»), оформлением которого он так настойчиво занимался, принесла бы ему дополнительный ежемесячный доход в 600 евро. И это помимо того, что в перспективе он предполагал отправить меня на работу, после чего по закону я обязана была бы полностью оплачивать аренду, как член семьи, получающий боле высокий доход. Все эти его планы на меня были полностью противоположены тем обещаниям «сладкой жизни», которыми он потчевал меня в своих ранних письмах до того, как я вышла за него замуж. Он требовал моего увольнения, чтобы я оказалась в полной зависимости от него и не могла сорваться с крючка, и уверял меня, что мне больше никогда не придётся работать, высылая для наглядности картинки счастливой улыбающейся женщины, которой утром приносят апельсиновый сок с крекерами в постель.
Я понимала, что я стала для моего мужа «дойной коровой», однако все попытки изменить ситуацию хоть немного в мою пользу, вернее, в пользу моей семьи, натыкались на его жесткие манипуляции и отрицание очевидного. Когда же мне удавалось припереть его к стенке фактами, я получала в ответ агрессию. А припугнув его тем, что я уеду в Россию, если он будет продолжать так себя вести, я лишь получила тотальный контроль во всем, и у меня были отобраны ключи от дома. Йенс сначала пытался упрашивать меня остаться, потом он попытался манипулировать мной через мою любовь к Карстену. И наконец, увидев, что я уперлась в моем решении, он показал свое истинное лицо: он объявил мне, что, если я уеду, он опубликует мои фотографии с Карстеном, где мы занимаемся сексом, и отправит их моей семье и по электронным почтовым адресам компании, где я раньше работала. Я была шокирована. Я даже не подозревала, что он делает такие фото. Впрочем, это было вполне возможно: поглощенная объятиями и поцелуями своего возлюбленного, я не могла видеть того, что творится за моей спиной. Йенс имел сотни возможностей фотографировать нас во время наших занятий любовью, так что мы бы этого даже не заметили.