Сестра со своим парнем ложатся прямо на спины, смотрят на небо и болтают, перекидываясь шутками и забавными подколками. На английском, на русском. Они сияют в свете луны ярче любых звезд.
Встаю, подхожу к кромке воды, куда налетают и разбиваются большие пенные волны. Меня лупит ветер, соленые брызги по лицу хлещут. Нехорошо. Задыхаюсь. А шум океана по мозгам грохочет. Качаюсь, как тростинка на ветру. А над головой глаза Зои светятся в ночном небе.
«Как там она?»
Ноги дрожат, руки не слушаются.
Всё не такое. Меня душит раздирающая тоска. Всё не то. Без неё песок холоднее, воздух не такой свежий, ночь не такая яркая. Без неё для меня океан высох. Его больше нет. Всё потеряло свой смысл.
Кто-то осторожно касается моей руки. Я вздрагиваю, и сердце, как побитый пёс, прячется куда-то глубоко под ребра. Пусть это будет она… Она…
Но это всего лишь сестра. На фоне полыхающих костров ее изображение размывается и кажется почти нереальным. Не сразу понимаю, что это мои слезы всему виной, но когда осознаю, уже поздно — Челси прижимается к моему предплечью лбом и с силой стискивает пальцами руку.
— Однажды я на спор начала изучать русский язык. — Говорит и тяжело вздыхает. — Получалось не очень, но мне жутко хотелось себя преодолеть. Уметь что-то, чего не могут другие, удивлять. Со временем интерес рос, как и желание открывать для себя новые горизонты, и я записалась в программу. Мне дали адрес и номер русской девочки, которая должна была стать моей подругой по переписке и обмену.
Я медленно поворачиваюсь к сестре. Ее губы подрагивают, на них расползается улыбка.
— Думала, будет прикольно, если мы с ней пообщаемся, и получится съездить в гости. А потом я случайно увидела ее брата и… влюбилась. — Челси качает головой, вспоминая. — В тот день я позвонила Зое, но планшет оказался на кухне, и мне ответил Степа. Тогда мне не было известно его имя. Парень просто ответил на звонок, но его английский был настолько ужасен, а мой русский кошмарен, что мы почти не понимали друг друга.
Я оборачиваюсь. Степа все еще лежит на песке, заложив руки за голову. Кажется, он пересчитывает звезды. Или просто дает нам возможность поговорить.
Сестра продолжает:
— В общем, он забрал планшет, вылез на крышу, и мы проговорили несколько часов. Почти жестами. На странной смеси двух языков и фраз из фильмов. Степа показывал мне звезды и спящий город, а я, как завороженная, смотрела на него самого. — Она глубоко вдыхает и выдыхает. — Ничего не значащий разговор, о котором никто даже не узнал. Всего пара часов наедине с незнакомцем. Но я жила этим воспоминанием целый год, понимаешь? Я собиралась в Россию с одной главной целью — увидеть его. И даже не знала, что он сам едет сюда. Но обстоятельства… они сложились так, как сложились.
Челси отпускает мою руку, обходит меня, встает напротив и смотрит прямо в глаза:
— Люди, предназначенные друг другу, все равно встретятся. Океаны, границы, визы, законы, предубеждения — все это ничто перед движущей силой любви. — Она бросает взгляд на своего парня, и в ее глазах плещется тихая нежность. — Мы встретились. И бросать свою страну не было его мечтой. Но он здесь. Преодолевает все трудности как настоящий мужчина. Чтобы быть рядом со своей женщиной. — Сестра гладит меня по груди и задерживает ладонь на сердце. — Сила духа — это не национальность. Это вот здесь. Слышишь, как бьется?
От ее руки становится очень тепло и легко.
— Where there’s a will, there’s way. — Добавляет она с улыбкой, которая вселяет в меня надежду и дает разом ответы на все вопросы.
«Было бы желание, а возможность найдется» — повторяю я про себя несколько раз прежде, чем расцеловать ее и крепко обнять.
Зоя
Дом пуст без него. Мое сердце тоже. И я сама пуста.
Как зомби, на негнущихся ногах спускаюсь к завтраку.
— Доброе утро, зайка! — Весело приветствует мама.
И не подозревает, что мне эти слова, что ножом по сердцу. Потому что Он так меня называл. Или называет. Уже не понимаю. Всего сутки без него, но всё потеряло смысл.
— Привет, мам. — Отзываюсь.
И обрушиваюсь на стул, как мешок с картошкой.
— Привет, боец. — Папа чмокает меня в макушку и садится за стол.
Чай. Свежие оладьи со сметаной. Варенье. Мёд.
А мне кусок в горло не лезет.
Перед глазами Его завтраки: сэндвичи, яичница с беконом, тосты, панкейки, вафли, хлопья. Его шутки. Его поцелуи.
— Как настроение? — Наигранно весело спрашивает мама.
— Люд… — ворчит отец, понимая, что все это приводит меня в еще большее уныние.
— Миш, — голос мамы звучит надрывно, — у меня сын в Америке остался, и дочь собирается уехать! Не беси меня лучше!
— Не видишь, плохо ребенку?
— Вижу. Вот и пытаюсь поднять ей настроение. — Она бросает полотенце на спинку стула и садится.
— Не ругайтесь. — Говорю тихо, не поднимая глаз от тарелки. — Все хорошо, я в порядке. Правда.
— Да где уж в порядке? — Кружка в руках мамы дрожит, звонко ударяясь о блюдце. — Я сама по нему уже скучаю. Представляю, что с тобой творится!
— Люд, — просит папа, касаясь ее руки.
— Что Люд? Что Люд? — Не выдерживает она. — Он что, не мог побыть здесь все лето? К черту эти визы, документы, всю эту… — она запинается и, наконец, произносит то, что никогда раньше себе не позволяла: — Всю эту хрень!
— Мам, — вступаю я.
— И не мамкай. — Она всхлипывает, роняя ладони на стол. — Скажи ей, отец!
— Что сказать? — Вздыхает он, отодвигая от себя тарелку с оладьями.
Я внимательно смотрю на него.
— Скажи, как это старый хрыч…
— Да не старый он!
— Как этот старый хрыч, — не унимается мама, — просил тебя выгнать его сына обратно в Штаты! Как деньги предлагал, чтобы ты его уговорил вернуться! Он. Всё он! — Она разводит руками. — Разлучил их.
Папа смотрит на меня виновато.
— Мам, все нормально. — Пытаюсь улыбнуться. — Знаю я всё. И могла бы удержать Джастина силой, уговорить его не уезжать сейчас, а сделать это позже. Но… он же сам этого хотел, ведь так? Его отъезд в Россию в свое время был спешным, против воли. И он соскучился по всему, что оставил там. В Америке его дом, семья. Подумай об этом.
Я опускаю взгляд, беру чашку и маленькими глоточками пью чай с лимоном. Родители молчат. И лишь спустя минуту они снова приступают к еде.
Так мы переживаем утро.
— Отличного дня, заяц, — бросает мне на прощание отец, когда я выхожу из машины возле универа.
— И тебе, папа. — Наклоняюсь и прежде, чем закрыть дверцу, тихо говорю: — И спасибо тебе за всё. Знала, что ты не подведешь.
Он просто кивает.
А я закрываю дверь, разворачиваюсь и иду вверх по ступеням. В груди такая тяжесть, что с трудом удается дышать. Каждые две минуты проверяю телефон, ожидая новой весточки. Прохожу мимо Славы в коридоре. Мы с ним взаимно игнорируем друг друга.
Входя в нужную аудиторию, даже не пытаюсь натягивать на себя маску беззаботности. Мне плохо, мне больно, и я не пытаюсь этого скрывать. Душа висит на ниточке, которая цепляется за израненное сердце. Совсем недавно такое большое и окрыленное, сегодня оно свернулось до размеров наперстка и боится сделать лишнее движение, чтобы не рассыпаться у всех на глазах.
— Привет!
— Привет, Зоя!
— Ну, как ты?
— Он уже уехал, да? Вот беда.
Отвечаю на эти реплики коротко. Каждое новое напоминание о Джастине отрезает от моего бедного сердца по кусочку.
Всё вокруг то же самое. Люди все те же самые. Обстановка, столы, стулья, снег за окном и даже весеннее солнце. Но все равно пусто, потому что Его нет. И каждый новый вдох — испытание, каждый новый день — еще одна маленькая жизнь без него.
— Привет! — Маша выглядит такой обеспокоенной, что мне становится стыдно за то, что заставляю ее волноваться.
Она обнимает меня, а Димка кладет свою тяжелую руку мне на макушку. Благодарю Всевышнего за то, что не приходится рассказывать о том, что у меня внутри прямо сейчас, ведь начинается лекция.
— Hello, students, — приветствует нас Станислав Вячеславович.
А я мысленно отнимаю десять часов, чтобы понять, который сейчас час в Калифорнии.
Занятие продолжается. Оно кажется бесконечным. А я, глядя в тетрадь, продолжаю убивать свою грусть силой воли.
Джастин целует меня после вечеринки, мы сидим на крыше моего дома, поем песни на турслете, идем пешком в универ, катаемся на скейте, едим мороженое в кафе — эти воспоминания преследуют, они меня душат.
Слушаю вполуха, о чем вещает преподаватель. Продолжаю пялиться в белый лист бумаги, расчерченный клеточками. Изредка принимаю участие в разгоревшейся дискуссии по поводу грамматики, давая короткие, односложные ответы.
Головы не поднимаю. Мне не нужны их сочувственные взгляды.
— Зой, — окликает меня Вика на перемене, когда мы идем в столовую. — Постой, пожалуйста.
Сжимаю челюсти. Только ее ехидных издевательств мне сейчас не хватало.
— Что? — Оборачиваюсь.
Собираюсь с духом.
— Я… — Молчаливая в последнее время Старыгина теперь и вовсе выглядит растерянной. — Не подумай ничего плохого. — Она нервно поправляет прическу. — В общем, я просто хотела сказать…
— Говори. — Выдыхаю устало.
— Прости меня, ладно? — Девушка закусывает губу.
— Ладно. — Отвечаю спокойно. — Только я на тебя не обижалась.
— Все равно прости.
Киваю. Кажется, она вполне искренна.
— Прощаю.
— Спасибо. — Ее лицо проясняется.
— Всё? — Спрашиваю.
— Всё. — Подтверждает она.
Разворачиваюсь и иду прочь.
— Зоя! — Восклицает Вика.
«Ну, что еще?». Останавливаюсь, оборачиваюсь.
— Всё будет хорошо! — Добавляет она, складывая руки на груди.
— А… Ага… — Киваю я и иду обедать.
К концу занятий я истощена во всех смыслах. Ребята везут меня к себе в кафе, где пытаются напоить кофе с булочками и десертом.