– Папа… – сглатываю я, растерянно втягивая голову в плечи.
– А что? Будешь мне и дальше сказки рассказывать про скейт? Да его покатушки бы в двадцати метрах от дома закончились, до магазина по нашим дорогам не доехал бы.
– Миша… – Мама обмахивается салфеткой и виновато улыбается, косясь на американца. – Ты что такое говоришь?
– В чем дело? – аккуратно интересуется Джастин.
– Папа собирается взять тебя на рыбалку… – поясняю.
– Оу, круто, – он мотает головой, – мой папа только в офисе сидит. Да иногда в гольф играет. Рыбалка интереснее.
– Видишь? – улыбается отец. – Он рад. Молодец, сынок. Тебе у нас понравится. Мы с тобой еще на охоту съездим – вот это точно самое мужское занятие, которое только бывает, – бросает в мою сторону хитрый взгляд. – Давай, зайка, переводи.
– И на охоту… – добавляю я по-английски.
Лицо Джастина оживляется.
– Видел, как наш президент на медведе скачет? – Папа гордо выпячивает грудь. – Вот мы с тобой так же будем.
Мама отчаянно зарывается лицом в ладони и качает головой.
– Охотник хренов, – теперь она смеется, – да у тебя ведь даже ружья нет!
– Эх, Людка. – Он смотрит на нее по-отечески снисходительно. – В охоте же не ружье важно, а состояние души.
– Да. – Мама поджимает губы. – Толька твой сходил уже на охоту. Завалил лося, теперь до конца жизни будет штраф выплачивать.
Отец надувается, как мяч для фитнеса.
– Это не он. Это мы все завалили. Коллективно. Просто он мужик – взял на себя всю ответственность, иначе бы мы как организованная браконьерская группировка пошли под суд.
– Мужик, мужик… тьфу, – злится мама, возвращаясь к ужину.
– Запричитала… – закатывает глаза папа.
Я сгораю от стыда. Прямо чувствую, как на мне сейчас вспыхнет платье.
– А на футбол он меня не хочет с собой взять? – интересуется Джастин как ни в чем не бывало.
– Что? Что он сказал? – оживляется отец.
– На футбол с тобой просится, – вздыхаю я.
Лицо папы сияет, как у кота, который только что налакался сметаны.
– С удовольствием, сынок! Как раз сезон начинается!
– Знаем мы ваш футбол… пиво, семечки… – начинает мама и, уловив угрожающий папин взгляд, тут же прикусывает язык.
– Вообще-то, они любят друг друга, – говорю я гостю, опуская взгляд в тарелку. – Вроде…
Джастин кивает, и дальше мы едим молча.
Когда ужин подходит к концу, американец помогает нам с мамой убрать посуду со стола.
– Почему вы не пользуетесь? – удивленно интересуется он у нее, указывая на посудомоечную машину.
Я в замешательстве, но перевожу вопрос. Мама смотрит на Джастина так, словно он сморозил какую-то глупость.
– Потому что я вымою посуду лучше, – отвечает она и включает воду в раковине.
А что, все очевидно. И даже логика присутствует. Перевожу ее ответ американцу, и того он, кажется, тоже устраивает. Поблагодарив маму еще раз, парень поднимается к себе.
Я тоже иду в свою комнату. Со страхом открываю ноутбук и пытаюсь дозвониться Славе. Он не отвечает. Ничего удивительного, я бы тоже обиделась. Пишу длинное письмо, отправляю. Всю ночь ворочаюсь в постели, то проваливаясь в сон, то снова просыпаясь. Вот только снится мне не мой парень, а крыша в вечерних сумерках, розовый закат, желтоватые листочки яблони и нечаянные прикосновения Джастина к моей коже.
Когда утром я иду в ванную, в комнате брата тихо. Принимаю душ, одеваюсь и снова возвращаюсь к его двери, чтобы сказать, что нам пора на учебу. Набираюсь смелости, стучусь, но мне никто не отвечает. Открываю дверь – пусто. Американца уже нет. Я спускаюсь вниз и замираю на последней ступеньке.
Происходящее на кухне кажется идиллией. Джастин сидит на стуле, а перед ним большая тарелка с блинами, рядом стоят чашки со сгущенкой и вареньем. Выключив плиту, мама поворачивается к американцу и показывает, как правильно скатать блин в трубочку или сложить треугольником, чтобы потом макнуть в одну из чашек.
– Нравится? – спрашивает мама, нажимая костяшкой пальца на экран планшета.
– Do you like it? – отзывается электронным голосом онлайн-переводчик.
– О да, – кивает Джастин, прожевав кусочек, а затем (держите меня семеро) говорит: – Спа-сы-ба!
Мама чуть не подпрыгивает от радости. Пишет что-то в планшете, читает внимательно, а затем выдает:
– Ай эм вери хэппи!
Парень, сворачивая очередной блин, улыбается ей.
Круто.
Меня мучает только одна мысль: нужно научить его проговаривать букву «р». А маму – отучить.
– Всем привет, – говорю, тихо входя на кухню.
Оба поворачиваются ко мне.
– Привет, – отзывается мама.
– Привет, – вторит на английском Джастин.
Беру чайник, кружки, расставляю их на столе, кидаю внутрь чайные пакетики и заливаю кипятком.
– А теперь на русском, пожалуйста, – улыбаюсь, не глядя парню в лицо.
Он не обижается. Усмехнувшись, пытается произнести:
– П… Пуи… При… – С буквой «р» ему еще долго не удастся справиться, зуб даю. – При-вэт.
– При-вет, – подсказывает мама. – Приии-вет.
Я довольна. Еще минут двадцать мы пьем чай с блинами, пытаясь научить его произносить «привет», «спасибо» и «хорошо», хотя следовало бы начать с всемогущей фразы: «Извините, я не говорю по-русски». Но легкие пути ведь не для нас.
– Давай пройдемся пешком, Зоу… – спотыкается Джастин, желая, видимо, по привычке исковеркать мое имя и тут же исправляется: – Зоя.
– Пешком? – переспрашиваю, надевая обувь в прихожей.
Сегодня на мне джинсы, свитер и тонкий плащ – на улице прохладно.
– Да, – отзывается парень уже с крыльца и, поежившись, застегивает толстовку под самое горло. – Ты говорила, что здесь недалеко.
– Хорошо, – пожимаю плечами, беру сумку и выхожу за ним следом.
– Наконец-то собрались! – усмехается папа.
Они с мамой уже ждут нас в машине.
– Пап, мы сами дойдем, – говорю я, бросая взгляд на американца, – Джастин хочет прогуляться.
Тот в подтверждение моих слов отчаянно кивает.
– Правильно, – соглашается отец, – пусть посмотрит достопримечательности.
– Хорошего дня! – желает мама.
И они, помахав на прощание рукой, отъезжают от дома.
Надо признаться, без них мне как-то неловко в обществе Джастина. После вчерашнего разговора он кажется более расслабленным, будто решил открыться мне, довериться или что-то вроде того. А может, у него просто нет выхода? Рядом никого, кто мог бы помочь ему освоиться на новом месте и хоть как-то скрасить предстоящие несколько месяцев.
Указываю направление, и мы начинаем движение в сторону университета. Я – по бордюру, Джастин – рядом, слева. Спрятав руки в карманы, он задумчиво оглядывает дома, стоящие вдоль дороги. Идет, стараясь пнуть носком кроссовки каждый опавший листочек, встречающийся на пути, – ну, точно мальчишка!
– Ты поговорила со своим бойфрендом? – спрашивает он наконец после недолгого молчания.
Моя жизнерадостность моментально улетучивается. Кажется, что серые тучи, проплывающие над городом, улеглись мне на плечи и давят, давят.
– Нет, – отвечаю ему по-русски.
За завтраком мы договорились о том, что таким образом будем пополнять его словарный запас. Пусть привыкает.
– Нет, – категорично и жестко повторяет он. Его все еще беспокоит, что наш язык звучит достаточно твердо и строго, затем добавляет: – Да, я бы на его месте вообще с ума сошел. Такой красавчик, атлетически сложенный, подтянутый, в одних трусах врывается в комнату к его девушке.
Джастин говорит это очень серьезно, поэтому мне приходится вытянуть шею, чтобы убедиться – он улыбается. Я тоже расплываюсь в улыбке. Иногда его шутки выглядят излишне самоуверенными и даже пошлыми, но я ценю попытки поднять мне настроение.
– Все образуется, – отвечаю, пытаясь успокоить в первую очередь саму себя.
Вдыхаю ярко раскрашенный и увядающий запах осени, и мне почему-то жутко хочется узнать, каково это – идти и держать этого парня за руку. Я уже знаю, что его ладони большие и горячие, и то, каким он может быть: уютным, спокойным, рассудительным, когда никто не видит и не лезет ему в душу.
Реннер – настоящий раздолбай, но я уверена, что это просто маска. Потому что мне вчера случайно удалось заглянуть под ее завесу и увидеть там настоящего Джастина.
– Зоя, а что такое «zay-ka»? – Парень поворачивается, и его взгляд цепляется за меня тысячами маленьких невидимых крючков так, что становится невозможным отвернуться. Смотрю в его глаза и чувствую, как теряю над собой контроль.
– Это… – задумываюсь и тут же чуть не падаю с бортика. Не стоит забывать о безопасности, когда строишь глазки парням. Восстанавливаю равновесие и замечаю, что лицо Джастина уже совсем близко: всего в нескольких сантиметрах от моего. Он бросился, чтобы подхватить меня. – Это… брат так называл меня в детстве. Не Зоя, а «Зойка». Это вроде как… обидно. И мама с папой постоянно одергивали его, а потом стали называть меня созвучно – «зайка», что значит «заяц». Это слово в нашем языке звучит ласково, даже влюбленные часто друг друга так называют. Похоже на ваше «hunny bunny», не знаю, с чем еще сравнить… – Смущенно улыбнувшись, прячу взгляд. Выпрямляюсь и осторожно ступаю дальше.
Краснею. Жутко, дико, отчаянно краснею и ничего не могу с этим поделать.
– Значит, ты… zay-ka… – Парень странно прищуривается, и мне не удается понять, о чем он думает.
Прохладный ветерок, налетевший вдруг ниоткуда, кажется мне благословением. Надеюсь, хоть щеки немного остынут.
– А что такое… zad-nit-sa? – громко выдает Джастин, делая почему-то ударение на букве «i».
Проходящая мимо пожилая женщина вздергивает брови, сурово глядя на нас.
Я в недоумении пялюсь на Джастина.
– Что? – спрашивает тот. – Неправильно произнес? Ты вроде сама это слово говорила.
– Лучше скорей забудь его, – прошу я, хихикая.
– Так и знал, что это что-то оскорбительное, – наигранно обижается он и опускает взгляд на свои намытые до идеального блеска белые кроссовки.