– Пойдем, – говорю, а сам уже спешу к ветке яблони, где валяется плед.
«С ума сойти можно, у нас с ней уже есть свое собственное тайное место».
– Не спится? – спрашивает она едва слышно.
– Да, – поднимаю плед, несу его к дощечке, служащей сиденьем, кладу поверх и жду, когда Зоя подойдет, – садись.
Держу плед так, чтобы она села и еще хватило длины накрыть ее плечи. Мог бы согреть и своим телом, но эта девочка не из таких. Она вообще другая. Только с ней, впервые за последние месяцы, я не чувствую себя неудачником и не вспоминаю о Фло или об отце.
– Спасибо за кофе, – тихо благодарит Зоя, и я вижу, как ее щеки розовеют в отблесках лунного света.
– Не стоит.
Сажусь рядом и укрываюсь другим концом пледа.
Молчим. Мне впервые ужасно неловко наедине с девушкой. Это очень интимный момент, вот так сидеть вдвоем, в опасной близости под теплым пледом, вдыхать свежий, почти морозный воздух, любоваться только появляющимися на небосводе звездами и чувствовать рядом ее горячее плечо.
– Прости, что… – начинаю неуклюже.
– Не надо, – отвечает она, касаясь губами края кружки, – все в порядке.
– Мне просто стыдно было признаться самому себе, что я нуждаюсь в твоей помощи. Без тебя я вообще вряд ли здесь выживу.
– Это тебе. – Зоя наконец достает то, что прятала все это время под мышкой.
Это маленькая баночка колы.
– О… – восклицаю я, – вау… спасибо…
Беру банку, открываю и жадно пью. Напиток прохладный, вкус мало похож на колу со льдом, которая продается у нас, но я этого почти не замечаю. На пару секунд оказываюсь на берегу океана с доской для серфа. Мне хорошо. Я слышу плеск волн, щурюсь от лучей обжигающего солнца и улыбаюсь. Широко и искренне улыбаюсь.
Еще глоток, я снова рядом с ней – в России, и мне почему-то все еще хорошо.
– Вот, – она протягивает мне что-то маленькое и черное, – тоже тебе.
– Что это? – разглядываю штуковину, кручу в руках и вдруг понимаю: – Адаптер для моего смартфона? Но как…
– Пока ты был на занятиях по русскому, сходила и купила. Подумала, тебе пригодится.
Мне очень хочется ее поцеловать, но я опять сдерживаюсь. Зоя отворачивается и смотрит на небо, будто тоже боится, что я могу это сделать.
– Спасибо, Зоя. – Продолжаю разглядывать ее кожу, белую от лунного света, и колышущиеся на ветру пряди волос.
– Пожалуйста.
Сидим. Пьем каждый свой напиток. Молчим.
– Зоя, а что такое «yopani nasos»? – решаюсь спросить.
И зря. Кофе сразу идет у нее носом. Она трясется, не в силах сдержать смех, и вытирает руки и лицо пледом.
– Что? – спрашивает, хихикая.
– Дима велел у тебя это спросить вечером, когда мы останемся вдвоем.
– Он такой, он может, – кивает она и продолжает смеяться.
– Прикольный чувак, – соглашаюсь.
И мы хохочем вместе.
Наконец Зоя признается:
– Это непереводимое выражение. Нецензурное. Вроде того, что, по-вашему «черт, как это могло произойти» или «вау, вот это да»… не знаю… Русский мат можно перевести десятью разными способами, но в то же время практически невозможно передать весь смысл.
– Зачем он просил меня сказать это тебе?
Она так резко поворачивается и смотрит мне в глаза, что сердце перестает биться.
– Наверное, хотел, чтобы я посмеялась. Ты ведь сохранил интонацию, поэтому вышло очень забавно.
– Рад, что все получилось, – выдыхаю с трудом, – и что ты… улыбаешься.
Она, конечно же, прячет взгляд, а я думаю о ее парне. Что еще за парень? Меня совершенно не волнует наличие какого-то там парня, кем бы он ни был.
– Я сегодня разрезал банковскую карту отца, – признаюсь.
– Ого, – произносит Зоя, – тогда у тебя нет обратного пути.
– Да. Теперь мне придется подрабатывать на руднике или валить лес.
– Ну… это вряд ли. Здесь для тебя все бесплатно, – высоко поднимает кружку, – в том числе и кофе.
– А если я захочу пригласить тебя в кафе, например?
Она не успевает скрыть удивление, ее брови взлетают вверх.
– Тогда рудник, другого выхода нет, – отшучивается, быстро взяв себя в руки.
Но я уже видел в ее глазах то, что хотел: она не против, даже если станет это отрицать.
– Зоя, а что такое… ту…т… – тщетно пытаюсь воспроизвести услышанное утром слово, – этот выезд на природу, о котором все говорят.
– А-а-а, – она легко произносит его и затем пожимает плечами: – Это такое мероприятие, вроде тимбилдинга, чтобы студенты сплотились, пообщались. Мы выезжаем на природу, живем сутки в маленьких деревянных домиках, участвуем в конкурсах: полоса препятствий, армрестлинг, ориентирование и прочее. Поем песни, жарим мясо на костре, много гуляем. Не переживай, это весело.
– Скаутинг? Что-то вроде, да?
– Хм, – Зоя хихикает, – лучше один раз увидеть, чем сто раз услышать.
– Наверное.
– Меня беспокоит другой вопрос. – Она потягивается, выгибая спину совсем как кошка, и зевает. – Во что мы тебя оденем? Нужно что-то похуже, и явно не эти твои белые сникерсы. Точно испачкаются.
– Да, я уже думал, что мне нужна новая одежда, у вас тут становится холодно.
– Да погоди ты с новой. – Зоя встает. – Можно взять что-то у Стёпы, у него полно… – подбирает слово, – барахла. Пошли!
Она идет к моему окну. Я заворачиваюсь в плед и думаю только об одном: «Эта девушка хочет зайти ночью в мою комнату. Как не наброситься на нее? Связать, что ли, себе руки за спиной?»
Через полминуты мы стоим посреди комнаты. Горит свет, и Зое уже не так комфортно. Быстро осознав, что предстает передо мной полураздетой, в пикантной пижамке, она выхватывает из моих рук плед и накидывает сверху.
– Так, посмотрим, – говорит шепотом, открывая шкаф. Слева висят мои вещи, справа – ее брата. Зоя быстро перебирает одежду и выносит приговор: – Не то. – Садится на корточки и выдвигает ящик. – Вот здесь была куртка. Держи, – подает мне. – Сейчас поищем еще.
Бросаю куртку на кровать.
– В другом шкафу я видел обувь, может, там что найдется? – Иду к противоположной стене, открываю створки шкафа и вытаскиваю несколько коробок.
– Черт, – доносится вдруг со спины.
Но я уже снял крышку с нижней коробки и в недоумении уставился на ее содержимое.
-6-
Вцепляюсь пальцами в плед, который прикрывает мои плечи.
«Стёпа, Стёпа…»
Я тоже та еще балда. Нужно было проникнуть в комнату, пока никого не было, перепрятать вещи, как просил брат, а еще лучше – сжечь их. Эти волнения из-за Славы, который не берет трубку, из-за учебы и, что уж тут скрывать, из-за парня, который поселился у нас, заставили забыть о его просьбе.
Джастин садится на пол, складывает ноги по-турецки и продолжает рассматривать содержимое коробки одними глазами, не прикасаясь и ничего не говоря. Опускаюсь рядом на колени, и улыбка испаряется с моего лица, как огонек свечи, задутый ветром.
Не то чтобы было стыдно. Понятное дело, у каждого имеются свои скелеты в шкафу, но меня начинают накрывать с головой неприятные воспоминания прошлых лет. Съеживаюсь и с трудом выдыхаю. Мой брат – такой, какой он есть. Его ничто не оправдывает. Так что Джастин может реагировать на увиденное так, как сочтет нужным. Но я не хочу, чтобы родители наткнулись однажды на эти штуки и скандал разгорелся с новой силой.
– Это… принадлежит твоему брату? – хмурится американец.
– Да, – признаюсь.
И мне хочется закрыть коробку крышкой, чтобы больше не видеть ее содержимого.
– Полагаю, он не играет в бейсбол… – надломленно говорит он, косясь на шкаф.
Слежу за его взглядом и с огорчением замечаю в глубине, за коробками, длинную деревянную рукоять. Это Стёпкина бита… Та самая…
У паники неприятный, металлический привкус. Мне становится плохо, в висках пульсирует, дыхание перехватывает.
– А это… – Джастин снова смотрит внутрь коробки.
Слышу, как он сглатывает. Мужчин обычно не пугают такие вещи, и держится он ровно, но кричащие в глазах непонимание и смятение заставляют меня чувствовать себя виноватой, хотя я тут совершенно ни при чем.
– Это… в прошлом, – говорю и сама себе не верю. Мне страшно, что этот ужас может повториться, вернуться в нашу жизнь, как непрошеный гость. От этих мыслей по спине пробегает холодок. – И мама с папой не должны этого видеть. Не знаю, зачем Стёпа это все хранит… – бормочу себе под нос.
– Можно? – парень протягивает руку к коробке.
Его глаза излучают спокойствие, и мне даже удается медленно и осторожно выдохнуть. Киваю.
Джастин перебирает вещи, которые лежат внутри. Не торопясь, внимательно разглядывает и негромко хмыкает.
Одежда с символикой футбольного клуба, с тщательно замытыми бурыми пятнами, шарф болельщика, армейские ботинки на толстой подошве, массивный кастет и балаклава с изображенным на ней оскалом черепа.
– Ультрас… – тихо говорит парень. – Да?
И это слово режет меня, как острое стекло. Кажется, что, произнесенное почти шепотом, оно вдруг разрывает тишину дома, словно взрыв. Судорожно прислушиваюсь, и мне уже мерещится топот ног по коридору, а перед глазами встает взбешенный отец, который, задыхаясь от бессилия, снова и снова орет на брата. И мама рядом – плачет, и ее слезам, таким горьким и безнадежным, нет ни конца ни края.
Невольно оглядываюсь на дверь. Там никого, она плотно закрыта. Но кровь все равно отливает от моего лица. Мне страшно, неприятно и мерзко.
– В первый раз мы услышали об этом два года назад… – гляжу, как Джастин примеряет кастет, и замираю, – я услышала, – понижаю голос до еле слышного шепота. – Стёпа пришел домой поздно, весь в синяках, лицо было разбито. Я зашла, чтобы что-то спросить у него, и увидела, как он в спешке раздевается и прячет испачканную одежду в шкаф. Думала, случилось что-то серьезное, но он был так весел… энергичен…
Парень сжимает руку в кулак, а ладонью другой руки гладит неровную поверхность кастета, ударяет легонько, потом сильнее. Останавливается, смотрит на меня виновато, снимает железяку и бросает обратно в коробку.