там. А ты, – стучит указательным по столу, – здесь.
Меня будто ледяной водой окатывают. Мурашки расползаются по спине, шее и рукам. «Это все неправильно. Нельзя привязываться, позволять себе испытывать чувства к этой девушке, разрушать ее отношения. Ведь это дорога в никуда – мне все равно придется уехать, и я не могу оставить ее здесь с разбитым сердцем».
– И этот говнюк мне никогда не нравился, – добавляет Дима, скривившись, – он ей не пара.
– Слышали, как они сыграли? – восхищенно спрашивает Зоя, падая рядом со мной на стул. – Потрясающе!
Ее глаза горят, а мои переполнены тревогой, но я стараюсь улыбнуться, чтобы не показать этого.
– Как тебе? А? – Она двигает свой стул ко мне и игриво толкает плечом.
«В ее планы и не входит флиртовать. Зоя просто дружески настроена. Я все это придумал», – успокаиваю себя.
– Супер! – выдавливаю тихо и перевожу взгляд на Диму.
Тот подает Маше бургер, ставит рядом колу, втыкает соломинку и ничем в своем поведении не выдает того, о чем только что узнал. Лишь короткий его взгляд, брошенный в мою сторону, блестит озорным огоньком. Черт, да этот парень мне не сочувствует, он яростно призывает к действию!
А я… я… не уверен, имею ли право.
Вечер был чудесный. Давно мы так весело не проводили время. Катались, смеялись, фотографировались. Домой вернулись еле живые. От еды мы с Джастином отказались, зато почитали учебники и обсудили домашку прямо в гостиной, пока родители готовили ужин на кухне.
Парень старается. И мне так приятно видеть это. А как он произносит русские слова – просто уморительно! Чего только его «добри дэн» стоит! Или «по-ша-луйс-та». Думаю, недельки через две постоянного повторения слова, чсато используемые в общении, будут произноситься идеально. Раз уж я за него взялась, то непременно добьюсь результата.
Или я буду не я.
– Очень скучаю, – говорю Славе, с которым мы разговариваем уже полчаса.
Слава богу, у нас все утряслось. Оказывается, он и не думал обижаться на меня – просто был занят. А рассказ Челси о том, каким невыносимым может быть ее брат, приглушил вспыхнувшую злость и примирил его немного с тем, что я живу теперь с американцем в соседних комнатах.
– Я тоже. – Слава зевает. У них сейчас семь утра. – Знаю, чем мы займемся, когда я вернусь.
Этот намек заставляет меня расплыться в улыбке. Он скучает, думает обо мне, хочет меня. Это мой прежний Слава – такой понятный, удобный, почти родной.
– Чем? – спрашиваю, делая наивное лицо.
– Сходим в мексиканский ресторан! У них потрясающие блюда, тебе понравятся!
Опускаю плечи.
– Угу, ладно. Сходим.
Почему-то эта фраза меня обижает. Провожу пальцем по экрану. Долго смотрю на сияющие глаза Славы и вижу, как загорела его кожа на жгучем солнце, как блестят теперь золотом волосы. Вот только взгляд у него такой скучающий, пресный, будто не рад меня видеть. Он все время смотрит на часы, словно торопится куда-то в такое время.
– Как учеба? – новый взгляд на часы.
– Как обычно, – пожимаю плечами. – А у тебя?
– Зой, ты уже спрашивала, – смотрит на меня, как на дурочку. – Все отлично, я говорил.
– И все?
– Ну, не рассказывать же тебе, о чем нам толкуют на лекциях, правда? – Привычным жестом он поправляет прическу. Вот только вместо светлых прядей у него теперь колючий ежик волос и выбритые под ноль виски.
А в остальном это все еще мой Слава. Вроде бы.
– Мне просто нравится слушать твой голос, – признаюсь.
Когда я его слышу, на время забываю того, о ком думать совершенно не должна. Забываю его смех, его шутки, то, как хорошо нам вместе, когда мы учимся, обложившись учебниками и словарями в гостиной. Забываю, как он два часа назад первый раз в жизни пробовал кефир и испачкал свою пухлую верхнюю губу, оставив над ней кефирные «усы», и как мы с родителями хохотали, сообщая ему об этом.
– А мне уже пора, – хмурится Слава, глядя на циферблат, – прости.
Выпрямляюсь.
– Давай прощаться, – предлагаю неохотно.
Он радостно наклоняется:
– Пока, Зоя. Люблю, целую, все дела, – и чмокает экран.
«Все дела»…
– И я. Люблю, целую, скучаю, жду твоего возвращения…
– Пока! – Еще три поцелуйчика на камеру, взмах рукой. – До связи, Зой!
И экран гаснет, а я так и сижу еще минут пять, таращась в него и пытаясь понять, что это было. Затем встаю и подхожу к окну. Настроения больше нет. Не хочется никого видеть или слышать. Ни Челси, ни Стёпку, которым обещала сегодня позвонить.
Приникаю к стеклу и смотрю вправо, туда, где растет яблоня. Из окна не видно этой части крыши. Отхожу, прикусываю костяшки пальцев, затем подхожу снова, открываю створку и выглядываю: никого. На крыше пусто, воет ветер, в комнате Джастина свет не горит. Выключаю лампу и ложусь на кровать. Лежу.
«Не думай, не думай, не думай о нем».
В эту секунду телефон на столе начинает вибрировать, я подскакиваю и хватаю его. Мигает голубой значок одной из соцсетей. Захожу и проверяю сообщения.
Justin Renner: Привет, Зайка.
Сердце начинает биться, как бабочка в закрытой банке.
Открываю его профиль. Он пуст, в нем нет фотографий, аватарки, а из информации указан лишь San Diego State University.
Я: Привет. Откуда ты здесь?
Отправляю и, с трудом дыша, жду ответа. Джастин не заставляет себя ждать.
Justin Renner: Дима сказал, что у вас это самая популярная социальная сеть. Решил найти тебя здесь.
Я: Поздравляю, нашел.
Justin Renner: Не хочешь подышать свежим воздухом?
«Да, да, да, да!»
Я: Не знаю…
Justin Renner: Одевайся теплее, жду.
Окутывающая меня радость какая-то дикая, безмерная. Начинаю метаться по комнате и лихорадочно натягивать на себя спортивный костюм, теплые носки, затем еще одну кофту сверху и набрасываю на голову капюшон. Можно было бы сбегать за курткой, но вероятность разоблачения перед мамой слишком высока, поэтому отметаю эту идею сразу.
Закрываю комнату на замок, залезаю на стол, открываю створку и… вижу Джастина. Его глаза блестят в лунном свете какой-то необыкновенной, почти сапфировой синевой, уголки губ приподняты в приветственной улыбке, обнажающей белоснежные зубы, а от тела доносится приятный, немного пряный аромат геля для душа.
У меня начинает кружиться голова. «Мамочки, что же со мной такое?..»
– А это становится хорошей традицией, да? – усмехается парень, подавая мне руку.
Опираюсь на нее и выпрыгиваю на крышу. С удовольствием отмечаю, что парень тоже одет как капуста. Не мне одной пугать его своим видом.
– Скоро настанет зима и выпадет снег, – с досадой замечаю я, – будет скользко и очень холодно.
Джастин отпускает мою руку и прикрывает окно.
– Придется вылепить из снега уютный домик, – вздыхает он.
Мы молча идем к яблоне и садимся на дощечку. Плечом к плечу, как и много раз до этого. Порыв ветра, налетая, сдирает с ветвей большую охапку листьев и заставляет нас поежиться. Прячу пальцы в рукава и крепче обхватываю руками колени, чтобы не закоченеть.
– Почему ты не спишь? – спрашиваю.
Джастин пожимает плечами:
– Звонил сестре.
– Правда? – удивляюсь я.
– Да, – он кажется довольным собой, улыбается, – мы хорошо поговорили, и я даже отправил ей фотографии, который сделал сегодня. У нас перемирие.
– Ты… скучаешь по дому?
Джастин опускает голову, упирается лбом в колени и долго молчит, а когда поднимает лицо, я вижу, что он выглядит серьезным, как никогда.
– Да, – признается парень, – очень.
Понимающе киваю. Иначе и быть не могло.
– Но здесь мне тоже хорошо, – добавляет он и пристально смотрит на меня.
Эти слова почему-то заставляют меня улыбнуться.
Две с половиной недели пролетели как один день.
Мучаю русский язык, он в свою очередь истязает меня. Бой пока кажется неравным, но я не сдаюсь даже после того, как выясняется, что чтение русских слов, на которые у меня уходит по несколько минут, – это только начало. Оказывается, нужно запоминать каждое из них: как пишется, как читается и почему в разговоре произносится совершенно по-другому.
Утром я слушаю лекции, из которых понятны лишь рисунки и графики, выводимые проектором на доску, а вечером Зое приходится объяснять мне все, что нам рассказывали, заново. С опасением жду, когда ее начнет бесить необходимость делать это ежедневно – пока, к счастью, этого не происходит, – терпению девчонки можно только позавидовать. Она постоянно успокаивает меня тем, что, повторяя материал, лучше его запоминает.
Днем у меня проходят занятия на английском языке по некоторым основным предметам. По их окончании я и группка таких же несчастных иностранных студентов идем в пыточную – к преподавателю, который учит нас русскому языку. Стресс, причиненный учебой, снимаю в кафе Маши и Димы – это стало уже почти традицией.
Мне нравится сидеть за столиком у огромного, во всю стену, окна и обсуждать случившееся за день. С этой позиции можно наблюдать за людьми на улице, проезжающими машинами, бойкими голубями на тротуаре, подбирающими крошки и подсолнечное семя, и любоваться редкими солнечными лучами, скользящими вниз по металлическим крышам домов.
Все непривычно. Все удивительно и интересно. Ничто не вызывает отторжения, а это самое главное. Мы пьем чай, много говорим и еще больше прикалываемся. Ребята часто просят меня произносить те или иные русские слова. Они не смеются над моими неудачами, и каждый из них отзывчив и старается мне помочь. Я вижу искреннюю радость от моих успехов на их лицах, и тогда все сомнения о том, что я делаю что-то не так или иду неправильным путем, растворяются вмиг.
После кафе каждый из нас занимается своими делами. Три дня в неделю я езжу с Димой по деревням на небольшом пикапе и не устаю поражаться тому, как там у людей устроена жизнь: большие фермы, современное оборудование, хорошие дороги, модно одетые люди. Бок о бок со всем этим – старые деревянные бунгало, тщедушные бабушки в платках, вынужденные ходить за водой с ведрами к гидранту, стоящему в отдалении на улице, отсутствие больниц в пределах населенного пункта, какого-то элементарного освещения на улицах и даже интернета. Немыслимо…