– Нет. Дурак, – отвечаю.
– Ясно… – бормочет американец.
Не верит.
– Ты осторожней будь, ладно? – прошу его. – Твоя задача – увезти их туда, присмотреть, чтобы пьяные на морозе не уснули, и вернуть домой в целости и сохранности.
– Окей, – кивает он.
– Говори «так точно». Дяде Толе это нравится, – показываю, как нужно отдавать честь.
– А он что, военный?
– Нет, просто контуженный.
Подаю ему болотные сапоги.
– У-ха! – радостно вопит отец, знакомя своего подопечного с новым русским словом. – Поймаем с тобой «фиш», будем варить уху!
Джастин с воодушевлением мотает головой. Ему трудно передвигаться в полном снаряжении, но он быстро привыкает. Благословляю его, рисуя в воздухе крест, едва парень ступает за порог. Никогда еще (и никому) такого не делала, но сегодня очень переживаю, как мой американец переживет суровую русскую забаву с безобидным названием «охота».
С умилением наблюдаю, как он усаживается в любимую папину «Ниву-вездеходку» и пытается приноровиться к управлению. Машина дергается, чихает, но все-таки выезжает из гаража. Мы машем им на прощание и неохотно заходим обратно в дом.
– Ну вот, – говорю я, закрывая дверь.
И мое сердце сжимается от тоски.
Мы идем на кухню, я беру телефон и отправляю ему сообщение. Пишу, что люблю и буду очень скучать. Сеть там, куда они отправляются, вряд ли ловит, так что будет замечательно, если он получит мое послание заранее.
– Чего улыбаешься? – недоверчиво спрашивает мама, разливая чай по кружкам.
Я инстинктивно прижимаю к груди смартфон.
– Я… – откашливаюсь, в надежде придумать что-то умное во время вынужденной паузы.
– Эсэмэс пишешь?
– Ага, – с удовольствием хватаюсь за предоставленную соломинку.
Которая оказывается хитроумной ловушкой.
– Славе? – тут же ввинчивает мать.
Шах и мат.
– Мам… – облизав губы, медленно выдыхаю. – Мы… мы… в общем, мы расстались со Славой. – Видя ее взметнувшиеся вверх брови, спешно добавляю: – Вообще-то, он изменил мне, а я полюбила другого, но самое главное не это. Главное, что все нормально и даже хорошо.
Она оседает, со звоном опуская чайник на стол.
– Ох, доченька. – Ее голос встревожен. Мама хлопает глазами. – А я-то уж вся извелась. Думала, что же теперь со Славиком будет? Жалко мне его так было, аж сердце щемило.
– А что его жалеть? – наклоняюсь к ней и ставлю локти на стол.
– Как… – она взмахивает руками, – ты и Джастин. Вы…
– Что мы? – старательно изображаю невозмутимость. На моем лице ни один мускул не дергается. Полнейшая непоколебимость. Да из моего лица кирпич выходит получше реального кирпича.
– Мама же не слепая, – миролюбиво выдает она. – Зой, давай уж сознавайся.
Нас накрывает теплое, уютное молчание. Мы смотрим друг на друга и потихоньку расползаемся в улыбках.
– Так ты всё знала… – выдыхаю.
– Да. И папа.
– Папа? – подскакиваю на стуле. – О, бедный Джастин!
Закрываю рот ладошкой.
– Нет, – усмехается она, – ничего такого он не знает. Ни того, что вы по ночам по крышам шастаете, ни того, что милуетесь по углам.
Я медленно, как в мультиках, покрываюсь краской с ног до головы. Закипаю, как чайник. Боже, это же мама. Мама! И она говорит эти вещи, глядя мне в глаза. Интересно, об остальном она тоже в курсе?
– Он даже рад, что со Славиком покончено, – мама подвигает мне кружку с чаем, – а вот Джастинушку жаль. Хороший парень, мне нравится.
– Почему? – не своим голосом мычу я.
– Ну, как? Теперь папу ничто не останавливает. Возьмется он за американца, как за своего сына. Воспитывать будет.
– Только не это…
Удивительная машина. Дороги нет, а она везет. На каждой кочке я подлетаю так высоко, что задеваю головой обшивку крыши. Дядя Миша обсуждает что-то важное на заднем сиденье со своим другом. Они громко переговариваются и по очереди отпивают из фляги. В ней какой-то напиток – наверное, чай.
На пассажирском сидит пёс с непроизносимым именем «Zyama», его тоже болтает из стороны в сторону, пока мы едем по бездорожью. Он только и успевает впиваться длинными когтями то в сиденье, то в переднюю панель.
В течение всего пути я недоумеваю, откуда же у пса столько слюны. Она капает прямо на резиновый коврик или брызжет в разные стороны на кочках, но ответ приходит сам собой и довольно быстро: собаку укачивает. Как только мы останавливаемся, пятнистый зверь с коричневой башкой выпрыгивает прямо через окно, и его долго рвет на траву. Затем пёс идет, шатаясь, к маленькому прудику неподалеку, чтобы попить.
Пока мужчины разбирают вещи, я оглядываюсь по сторонам. Несмотря на холод, осеннее солнышко ещё приятно ласкает кожу. Прохладный ветерок шелестит травой и опавшими листьями.
Гуляю, все разглядывая, пока дядя Миша со своим другом сети ставят и разводят костер. Собаке палку швыряю, он ее обратно приносит. Любуюсь, как по темным стволам деревьев скачут неуловимые солнечные зайчики. Разглядываю грибы, попадающиеся среди жухлой листвы.
– Уху ел! Уху ел! – спорят друг с другом мужчины.
Наверное, насчет ужина соображают.
А я читаю сообщение Зои и улыбаюсь. Делаю для нее несколько фотографий. Вот небольшой прудик, заросли какие-то возле него, вот лес, кустарник, вот маленькая деревенька вдалеке.
– Антидепрессант! – подает мне рюмку дядя Миша, когда мы собираемся посидеть возле костра в сумерках.
Нюхаю.
«О, знаем мы ваши антидепрессанты, пробовали».
Пытаюсь отказаться, но не выходит. Приходится пить. Меня хвалят. Сидим. Дым костра поднимается в небо. Красиво. На решетке жарится шашлык. Спокойно так на душе, мирно, безмятежно.
Друг дяди Миши веселеет с каждой новой рюмкой. Разговаривает все громче, размахивает ружьем, смеется. Пытаюсь спросить, когда начнется охота, и они оба стараются что-то объяснить. Догадываюсь, что на рассвете. Согласно киваю.
Спустя еще пару рюмок, мне становится совсем тепло и хорошо. Как ни странно, начинаю понимать почти все разговоры охотников. Отвечаю. Дискутирую. Спорю. Рассказываю анекдоты.
Вдруг слышится оглушающий хруст в кустах. Мужчины успокаивают меня тем, что это волк перед атакой кругами ходит вокруг своей жертвы – то бишь вокруг нас. Беру фонарь и вдруг вижу: два глаза из темноты на меня смотрят.
– Кабан. Можно не бояться, – объясняют мне охотники.
Ну уж нет. Даже Зяма мне на колени запрыгнул. Сидим, дрожим с ним. По сторонам опасливо оглядываемся.
Еще через пару рюмок я отказываюсь пить дальше. А то мне уже ничего не страшно. Ни кабан, ни медведь.
Вот и дяде Толе тоже. Мужчина встает, чтобы отлить. Идет в заросли, прислоняется к дереву, курит, дела свои делает. Тут Зяма у меня на коленях как заскулит! Смотрю: в траве кто-то серый, лохматый стоит, не крупный такой. Хрюкает. И вдруг как понесется галопом прочь.
Дядя Толя в этот момент как раз голову хотел почесать, а увидав его, со страху роняет окурок в широкий ворот своего свитера. Тут такой цирк начинается! Он с расстегнутыми штанами на колени падает, на пузе по земле катается, руками машет. Даже в той церкви, куда мы с Зоей на экскурсию ходили, никто так поклоны не отбивал, как этот усатый охотник. Пытался даже на голову встать, да не вышло. Кое-как вытряхнул, обжегся весь, но все равно ему весело. Ржет, сидит у костра.
Потом мы едим мясо и дружно бежим ловить какого-то зверя: что-то черно-серое шевелится в кустах, и дядя Миша говорит, что это монстр местный. Хватает ружье, целится. Хорошо, что у меня фонарик с собой. Свечу на чудище, и оказывается, что это Зяма – рюкзак с едой уволок в заросли камышей и там все сожрал. Материм его, возвращаемся к огню. Мужчины разговаривают, а он лежит у костра, брюхо набитое вывалил и хозяйство свое лижет.
Когда светать начинает, дядя Толя идет в лес «по большому делу». Ветер в деревьях воет, на небе солнышко встает, и тут слышим мы, как он орет:
– Фазан! Фазан!
Дядя Миша за ружье. Зяма в стойку. Я встаю, глаза протираю. Подходим ближе.
– Вот он! – радостно указываю пальцем, завидев в зарослях шикарного петуха.
«Бах! Бах!» – дядя Миша дает два залпа и командует собаке. Пес резво ныряет в заросли. Видим: фазан отлетел метров на тридцать от нас и бежит среди травы. А Зяма не может сквозь густые колючки продраться. Тут и дядя Толя выбегает как был – без штанов.
Бежим все вдоль кустов за петухом в сторону деревеньки. Фазан впереди, мы, как ни стараемся, все сильнее отстаем от него. Зяма замечает на одном из огородов белых куриц. Видимо, выпустили их подкормиться после уборки урожая. Пес останавливается, думает пару секунд, решает, видимо, что куры на открытом пространстве – это добыча лучше, чем петух в кустах, и пулей бросается в огород.
Дядя Толя свистит, дядя Миша матерится, но собака уже в азарте, ничего не слышит. Бросаемся за ним. Начинается настоящая курино-собачья битва: вопли, визг, белые перья летят во все стороны. Почти настигаем их, когда Зяма вдруг замечает невдалеке добычу поинтереснее и покрупнее – из небольшого двора на шум выходят полюбопытствовать индюки.
Мы задыхаемся, путаясь в высокой траве. Мужчины орут, размахивают кулаками и ружьями. Но пес не думает. Что тут думать?! Индюк – вот это добыча, а не ваша дурацкая курица! Бросает полупридушенную птицу и пускается за приблизившимися индюками.
Разгорается новая битва: вопли теперь индюшиные, визг собачий, перья уже серые летят. Большие птицы кое-как разворачиваются и неуклюже бегут домой, обратно во двор. Зяма – за ними. Мы к этому времени только подбегаем к границам огорода. Раздается оглушительный собачий лай, затем визг.
Смотрим: две козы гонят Зяму назад, по очереди бодая в зад, за ними – огромный оскаленный белый кот и маленькая, но очень звонкая собачонка, все больше отстающая от этой карусели. Последней из ворот выбегает полусонная грузная женщина в длинной ночной рубахе и с веником в руках.
Зяма подбегает и прячется в ногах у дяди Толи, спешно пытающегося натянуть свои спадающие штаны. Козы и кот разворачиваются обратно, а собачонка бегает по кругу с оглушающим лаем. Видим: в нашу сторону с криками стартует сама хозяйка, по пути собирая своих кур, и мы, как обезумевшие, срываемся и несемся со всех ног обратно. Шапки набекрень, сапоги с ног слетают, падаем, встаем, снова бежим. Зяма – впереди всех.