Как сумасшедшая, я изо всех сил дышу. Часто, рвано, громко. И задыхаюсь все сильнее и сильнее.
Три. Два. Один.
Все…
-28-
Самолет отрывается от земли, и зеленые леса, заснеженные поля, дороги и крыши домов постепенно превращаются лишь в точки, квадратики, линии и хитрые завитушки. Еще через несколько минут загадочная Россия кажется уже большим серым полотном с темно-синими водоемами, припорошенными густой ватой из облаков.
Где-то в салоне кричит ребенок, пожилой мужчина ворчит что-то себе под нос, стюардесса воркует с кем-то из пассажиров, а я перевожу наручные часы и просто закрываю глаза. Пытаюсь отстраниться от этих звуков.
Сквозь закрытые веки вижу Зою. Она остается стоять на месте, а я ухожу, в который раз оглядываясь. Ухожу. Ухожу… Скрываюсь за поворотом, сажусь самолет, зажмуриваюсь и все равно вижу ее. Вижу…
Клянусь, если бы она попросила остаться, я бы сделал это. Мне хотелось, чтобы Зайка сказала, что не отпустит. Но этого так и не случилось. «Если бы… если бы…» – да что об этом говорить, когда ты уже летишь обратно домой? Теперь остается только ждать, когда мы встретимся снова.
Под жалобный детский писк я стискиваю челюсти.
Оказывается, это еще больнее, чем получить удар в пах на футбольном поле. Привкус ее поцелуя еще на моих губах, а в душе такая пустота, будто меня в пропасть кинули, и я все лечу, лечу и не могу остановиться. Такая боль, словно сердце из груди вырвали, а на его месте рана зияет, через которую все внутренности видно.
Прикусываю губу, а ощущение такое, что меня через мясорубку проворачивают. Медленно, со знанием дела, смакуя каждое движение и наслаждаясь хрустом костей.
В самый центр груди здоровенным ледорубом ударяют. И с каждым разом все сильнее. Это невыносимо.
Меня буквально разрывает на части от мысли, что мы с Зоей больше не будем дышать одним воздухом. Открываю глаза и не вижу никого, кроме моей Зайки.
– Ну и жарища сегодня, не правда ли? – спрашивает худой незнакомец, когда мы, спустившись по трапу, устраиваемся в небольшом автобусе, который довезет нас до здания аэропорта.
– Да, – вымученно улыбаюсь, – жарковато.
– Два дня в командировке в России чуть не свихнулся. – Он картинно смахивает капельку пота со лба. – Как они вообще выживают в таком холоде?
Поворачиваюсь и внимательно оглядываю мужчину с головы до ног. Типичный американец: широченная улыбка, не самый модный, но дорогой костюм, швейцарские часы и легкий загар на ухоженной коже.
– Не знаю, – отвечаю.
У меня пропадает желание продолжать этот «непринужденный» разговор. Отворачиваюсь прежде, чем он произнесет еще хоть слово. Как только автобус останавливается, быстрым шагом иду к зданию аэропорта.
– Сынок, – легкое похлопывание по плечу.
Отец чисто выбрит, наряжен в очередные безумно дорогие брюки и голубую рубашку, каких у него, наверное, миллион, и пахнет одеколоном. Он даже не снимает солнцезащитных очков, чтобы поприветствовать сына.
– Привет, – бурчу себе под нос, поворачиваюсь к матери и заключаю ее в объятия.
То ли я вырос, то ли она уменьшилась. Все те же нелепые кудряшки в стиле Мерилин Монро, те же сладковатые духи и чуть припухшее лицо после очередной подтяжки, кажется, мама не изменилась. Но ее выражение лица при взгляде на меня трудно назвать привычным.
– Оу, милый, – щебечет она, хлопая ресницами, – тебе бы постричься… Так оброс…
– Надеюсь, не прямо сейчас?
Она разражается смехом.
– Нет, конечно!
Пока мы идем к машине, вспоминаю, как сильно меня тянуло сюда. Это сродни острому желанию увидеть и убедиться: да, это всё оно – то, чем я жил девятнадцать лет своей жизни. Мягкий, влажный океанский воздух, ласковое солнце, прохладный ветер, огромное светло-голубое, кажущееся почти бесконечным небо. Все, что я впитал с молоком матери и что неудержимо манило обратно.
Родина.
По дороге до дома я ощущаю себя туристом. Заново оглядываю здания буквально всех цветов радуги и совершенно разной архитектуры. Современные высотки, бетонные коробки, домишки, хранящие мексиканские, испанские и даже индейские традиции Южной Калифорнии.
Яркие красные трамвайчики, фонтаны, пальмы, клумбы с цветами. Музеи, рестораны, шумные ярмарки с палатками на колесах, церквушки. Сады, парки, набережные, памятники старины. Отовсюду доносится речь на родном языке.
Меня охватывает необъяснимое чувство. Я будто заново влюбляюсь во все это.
Особняк семьи Реннер встречает нас прохладой каменного пола, привычным уютом и радостным визгом сестры. Та бросается на меня с разбегу и виснет на шее.
– Джас, тебя не узнать! – смеется, заливаясь. – А какой ты бледный! Вот что значит солнца полгода не видеть!
– Да уж, ты тоже изменилась, – теряюсь я.
Кто-то подменил мою сестру. Эта девица, в которой я едва узнаю прежнюю Челси, пытается вести себя со мной так, будто мы сто лет знакомы.
– Брось! – отмахивается она и тут же кружится, позволяя рассмотреть похудевшие бедра, обтянутые коротенькими шортами, выгоревшие, словно облитые солнцем волосы и грудь, успевшая появиться в ее лифчике, прикрытом коротким топом.
– Уезжал, ты была зубрилой в растянутой бесформенной футболке и очках, – усмехаюсь, – а теперь… топ-модель!
Она снова запрыгивает на меня и смеется. Прижимаю сестру к себе, довольный тем, что хоть кто-то радуется моему приезду.
– Не надо, не дави на него, Ли, – доносится из гостиной. – Все завтра, хорошо? Пусть мальчик отдохнет с дороги. Неужели твой бейсбол не может подождать хотя бы денек?
Отпускаю Челси, беру сумку и поднимаюсь на второй этаж.
– Он все еще надеется, что ты вернешься в бейсбол? – спрашивает Челси, догоняя меня.
– Видимо, – хмыкаю я.
Открываю дверь и замираю. Вот она – моя обитель. Много света, воздуха, солнца. Все привычное и удобное. Как я без всего этого обходился?
Швыряю сумку на пол, вхожу и падаю на кровать лицом вниз.
Челси что-то говорит, рассказывает, что Стёпе разрешили продолжить обучение в Штатах, а у меня нет сил даже пошевелиться. Мне будто руки и ноги ампутировали. Чувства ампутировали.
Меня словно не существует. Вот эта оболочка лежит на кровати, что-то мычит в ответ на реплики сестры. Я заперт внутри нее, как внутри бутылки. Кричу, бью ладонями о поверхность, пытаюсь привлечь хоть чье-то внимание, но меня никто не слышит. Все звуки тонут в тишине. Тоска острым лезвием поднимается откуда-то из глубины желудка все выше и выше, разрезает меня напополам. Хочется в кровь искусывать губы, от боли корчиться, стонать, выть… но нельзя. Не поможет.
Вообще, не пристало мужику валяться и корчиться. Тем более реветь, как девчонке. Зубы сжал и терпи. Даже если сердце больше не хочет биться без нее. Пока не сдохнешь, терпи. Терпи.
Время около полуночи. Со мной сестра и ее парень.
Мы идем по пляжу. Песок под ногами светится белым в лунном свете. Кругом, куда ни глянь, тусовки. Костры, танцы, бочонки с пивом, музыка, еда, компании подвыпивших студентов на капотах машин, запах травки.
Мне непривычно душно после русских холодов. Расстегиваю верхние пуговицы рубашки-поло, взъерошиваю волосы. Меряю ногами пляж, фотографирую все, что еще можно сфотографировать в такой темноте, и отправляю снимки своей девушке.
– Привет! – от одной из компаний отделяется мощная фигура. Узнаю своего приятеля Брайана. – Чувак, как дела? – спрашивает он, сжимая мою ладонь в крепком рукопожатии.
– Нормально, – пожимаю плечами.
Смотрю в сторону их компании и замечаю Фло, которая стоит возле одной из машин в коротком белом платьице. Она отпивает из стаканчика и салютует мне, но больше не делает никаких движений в надежде, что я сам подойду. Я этого не делаю. Перевожу взгляд на Брайана, чье тело буквально лопается от мышц, обтянутых тонким хлопком майки.
– Ну, как? Вырвался наконец? – Он протягивает мне свое пиво, но я отказываюсь, вежливо мотая головой. – Здорово твой отец над тобой прикололся! Мы все переживали.
– Все хорошо, – прочищаю горло, – мне даже понравилось.
– А вот это интересно. – Брайан переворачивает кепку козырьком назад. – Эй. Ты чего такой серьезный?
– Что? – переспрашиваю задумчиво.
Языки костра, крики, музыка сливаются в большое шумное пятно света и звука.
– Ничего, – ржет он, хлопая меня по плечу, – похоже, тебе нужно немного прийти в себя. Посидишь с нами?
Поднимаю глаза и снова встречаюсь с Флоренс.
– Нет, спасибо, – сглатываю, – мы еще прогуляемся.
– Окей, братишка, – еще один толчок от пьяного дылды, – так когда ты возвращаешься?
Они все ждут, что я вернусь в команду.
– Ох, – вздыхаю, – посмотрим.
– Ну, ясно, давай, счастливо тебе! – бросает он и удаляется.
Никогда наши разговоры не были такими короткими, как этот, но меня, честно признаться, все устраивает. Разворачиваюсь и догоняю сестру со Стёпой.
Мы гуляем еще с полчаса. Рассказываем друг другу о своих приключениях и громко смеемся. Брата Зои почему-то очень забавляют истории об охоте, и он неустанно хвалит мою стойкость, а мне не совсем это понятно, потому что было скорее весело, чем трудно.
Наконец мы бросаем вещи и садимся прямо на песок. Я открываю бутылку пива, делаю несколько жадных глотков. Но долгожданное расслабление, которого я так ждал, не наступает ни через пятнадцать минут, ни даже через полчаса.
Сестра со своим парнем ложатся прямо на спины, смотрят на небо и болтают, перекидываясь шутками и забавными подколками то на английском, то на русском. Они сияют в свете луны ярче любых звезд.
Встаю, подхожу к кромке воды, куда налетают и разбиваются большие пенные волны. Меня обжигает ветер, соленые брызги хлещут по лицу. Задыхаюсь. Шум океана грохочет по мозгам. Мне нехорошо. Качаюсь, как тростинка на ветру. Над головой глаза Зои светятся в ночном небе.
«Как там она?»