Розин вопросительно подняла брови.
— Не каждая девица владеет кинжалом и может наточить его на камне. Острый ум и хорошо развитое чувство юмора. Я не удивлюсь, если узнаю, что она вымазала жиром склон горы ради удовольствия посмотреть, как кто-то скатится по нему, кувыркаясь. Возможно, этим неудачником окажусь я сам. С ней не соскучишься, пока жив. Кое-кому из моих добрых соседей не терпится сплясать на моей могиле, так что у меня руки чешутся расквитаться с Беллемом и де Лейси, пока они меня не опередили.
Гайон взял руку Розин в свою. Розин подумала, что было бы хорошо, если бы ребенок унаследовал красивую форму его рук с длинными изящными пальцами. Так они и сидели, рука в руке, слушая частые ритмичные удары дождя о стены. Гайон закрыл глаза, чтобы немного отдохнуть, но вскоре заснул.
Розин высвободила руку и любовно смотрела на Гайона, комок стоял в горле при виде шрама на лице, кругов под глазами… Она вспомнила время, когда впервые узнала его.
Тогда ей было пятнадцать, она недавно вышла замуж, муж души в ней не чаял и постоянно привозил из Херфорда подарки. Это был веселый ребячливый парень девятнадцати лет, немного неуклюжий и застенчивый. Его добрые карие глаза с длинными ресницами как-то не вязались с жесткой линией губ и вызывающей формой челюсти. Тогда Гайон не обратил на Розин внимания. Не замечал и позднее, когда она приехала в Милнем с мужем и отцом. Четыре года назад — она уже овдовела — во время одной из сделок, когда она сама торговалась с ним о цене настрига, Розин вдруг поняла, что его невинный вид и манера убеждать загнали ее в угол, выход из которого можно обрести только одним путем — согласиться на его условия. Гайона называли черным леопардом, и как у дикой кошки, его мягкие руки таили острые когти, а невинный взгляд скрывал повадку хищника.
Тогда Розин не позволила поймать себя в сети и потом тоже, когда легла с ним в постель. Не позволит и сейчас. Практичный ум трезво мыслящей женщины всегда одерживал верх над эмоциями. Она развесила просушить плащ Гайона, приготовила еще бутыль вина. Через час она раз будит его, и он уйдет, их дороги снова разойдутся, как лезвия ножей, сверкая и отбрасывая искры.
Приготовив все к отъезду Гайона, Розин снова взялась за пряжу, прислушиваясь к ровному дыханию спящего и гадая, что привело его на чужую сторону границы таким таинственным образом.
Несколькими часами позже в двадцати милях от дома Розин другая женщина сдерживала беспокойство и гнев, вызванные долгим отсутствием Гайона. Нервы Юдифи были напряжены до предела.
Ночь кончалась. Скоро наступит рассвет, на востоке уже пробивались первые лучи зари. Внутри у Юдифи все дрожало, она едва сдерживала осуждающие слова, терзаясь в то же время виной, что может быть, адресует их покойнику, отправляя тем самым в ад. Мысль, что муж лежит где-то, проткнутый кинжалом, приводила в отчаяние, она в ужасе отскакивала от узкого проема окна и закрывала глаза руками.
Эрик и другие вернулись незадолго до полуночи. Юдифь не узнала бы, если бы Мелин не замяукала и не подскочила к двери, разбудив ее. Из окна она увидела, как свита Гайона, крадучись, въезжает в ворота. Она ждала, что Гайон тоже вернулся и войдет в спальню, но тот не появился. Пони, которых вели вассалы, внезапно исчезли, как дикие звери, скрылись среди холмов, словно за ними гналась свора гончих. Юдифь выпустила Мелин и спустилась к Эрику, но тот отвечал уклончиво и был обескуражен ее появлением. «У лорда Гайона дела в Уэльсе», — уверял Эрик и советовал лечь спать.
Юдифь знала, что впоследствии будет стыдиться своей несдержанности, но теперь ей было все равно. Эрик оробел при ее появлении. Но Гайона она заставит не просто опустить глаза. Он ничего ей не сказал, заставил волноваться, поступил с ней, как с ребенком, которому не дано понять забот взрослых.
— Я и не подумаю расспрашивать, — процедила девушка сквозь зубы, — если он сам не заговорит об этом.
Юдифь начала одеваться. Натянула чулки и белье, и теперь стояла на четвереньках, ища под кроватью туфли, когда в комнату неслышно вошел Гайон.
— Что это означает, дорогая? — скрывая улыбку, спросил он при виде ее вихляющегося задика, обтянутого панталонами.
Движение прекратилось. Юдифь на какое-то время замерла, попятилась, освобождая голову, встала, не скрывая своего гнева.
— Какой странный восход луны, — начала она саркастически, наморщив лоб. — Я места себе не находила от волнения! Эрик приехал еще до полуночи. Где ты был, Гайон?
— Заехал к Розин и уснул там, — не пытаясь скрыть правду, он сел на табурет и стал расшнуровывать ботинки.
— Заехал к Розин?! — Юдифь подавила желание швырнуть в него туфлями, извлеченными из-под кровати. — Ты же не собирался! Значит, передумал?
— Что передумал? Дай попить, будь умницей.
Юдифь бросила башмак и отвернулась, держась прямо, как натянутая струна. Ей едва удавалось сдерживать гнев.
— Ты говорил, у тебя больше нет любовницы.
— Я не лгал, любовницы у меня нет. Хью Сиор — близкий друг семьи Розин, я должен был сообщить о его гибели и предупредить об опасности. Извиняюсь, если заставил тебя беспокоиться, но считаю, что, в сущности, мне не за что извиняться.
— Беспокоиться — не то слово, — парировала Юдифь, наливая вино дрожащими руками. — Я готова была собственноручно убить тебя.
— Не сомневаюсь. Подай, пожалуйста, вон ту одежду.
— Эту? Но Гайон, от нее разит вином!
— Знаю, — он поморщился. — Пожалуйста, подсыпь в вино маку.
— Зачем?
— Чтобы я не сразу проснулся, когда Роберт де Беллем подъедет к нашим воротам.
— Зачем ему ехать сюда? — не поняла Юдифь. Она хотела сказать колкость, но сначала решила выслушать ответ, чтобы у мужа не создалось впечатления, что он имеет дело с полной дурочкой.
Гайон понял свою ошибку — он думал, что жена еще ребенок, смышленый, способный ребенок, чье общество развлекает, но кого можно не принимать всерьез. Очевидно, Юдифь соображала гораздо лучше и глубже, чем он поначалу предполагал. Ее гордость нельзя оскорблять безнаказанно, ее чувство собственности также сильно, как у взрослой женщины, Гайон физически ощущал его в вопросе.
— Он может подумать, что я замешан в налете на его караван отряда валлийцев, это случилось вчера по пути в Шрусбери, — Гайон старался говорить спокойно. — Я не сказал раньше, потому что не был уверен в успехе. По крайней мере, ты смогла бы искренне выразить непонимание.
— Ради чего это было затеяно? — снова спросила Юдифь, на которую сообщение мужа, казалось, не произвело должного впечатления. — Ты ведь знаешь, как поступает дядюшка с «непонятливыми», — она поджала губы, но причина крылась все же в другой женщине, в объятиях которой он находился, пока Юдифь высматривала его в окно и мерила шагами комнату в холодном поту от страха за его жизнь.
— Послушай, — сказал Гайон устало. — Я же не требую, чтобы ты мне подробно описывала, как ты готовишь разные блюда, просто хвалю результат, когда их подают на стол. И ты поступай так же. Я сказал все, что нужно.
— Что ты считал нужным.
Гайон терял терпение. Необходимость целый день притворяться, поединок с ненавистными людьми, ночь работы и только один час сна на жестком стуле — все это крайне утомило его.
— Юдифь, не вынуждай меня… — произнес он тихо.
Юдифь испугалась. Этот спокойный тон был гораздо хуже крика или занесенного кулака. Она отошла и занялась приготовлением макового отвара.
Гайон продолжал раздеваться.
— А что думают остальные в замке?
— Некоторые считают, что неплохо иногда выпить лишнего, чтобы снять напряжение, так делают все молодые люди. Другие утверждают, что всегда знали, как ты несдержан и бываешь иногда диким. Мама волнуется за мою безопасность. Отец, когда напивался, обычно дубасил нас обеих… Однажды разбил мне губу… Мама никогда не могла постоять за себя, я не решилась сказать ей правду…
— Горшок обзывает котел черномазым, — усмехнулся Гайон. — Сначала ты обвиняешь меня, потом нападаешь на мать.
Юдифь приготовилась объяснить, что это не одно и то же, но рассудок остановил ее. Кто знает, как близко от края пропасти, где кончается сдержанность, находится сейчас муж.
— Сожалею, что твоя матушка заблуждается относительно меня, но не могу помочь. Очень многое зависит от того, поверит ли де Беллем в мою непричастность к нападению, или, по край ней мере, невозможность сделать это, — Гайон взял отвар и нежно поцеловал жену в щеку. — Ты должна верить, котенок.
Губы его были мягки, как шелк, борода слегка уколола нежную кожу щеки. Что-то вдруг перевернулось в душе Юдифи, она отпрянула.
— Может, скажешь, как вернул свое серебро?
Гайон подумал, что не следовало открывать правду. Сказалась усталость и ее агрессивный тон. Баталии с одной женщиной за ночь вполне достаточно для любого мужчины.
Гайон покрутил чашу, чтобы отвар разошелся в вине.
— Игра стоила свеч, — он залпом выпил сладкую вязкую жидкость. Затем, повеселев, рассказал о схватке на дороге.
Роберт де Беллем подъехал к Ледворту в дурном расположении духа и потребовал, чтобы его впустили. Учтивость улетучилась, словно ее и не было. Он требовал хозяина.
— Он еще спит, милорд, — ответил Эрик, поигрывая мускулами. — Разбудить его под силу только дьяволу.
— Буди! — зарычал де Беллем. — Не то шкуру сдеру!
В устах иного человека угроза прозвучала бы манерно, но граф Шрусбери слов на ветер не бросал.
— Подождите, милорд…
— Поспеши, мужлан! — проревел Уолтер де Лейси.
Эрик отвесил низкий поклон и удалился, оставив гостям бутыль с вином.
Было уже утро, по дому сновали слуги. Запах свежеиспеченного хлеба щекотал ноздри. Служанка накрывала на стол.
— Так быстро вернулись, милорды?
Де Беллем повернулся на голос — перед ним стояла бывшая свояченица, Алисия де Монтгомери. Ведьма в голубом шелковом платье и несколькими нитями жемчуга на удивительно молодой для ее лет шее.