– Ты не задумывалась, почему незначительные дефекты на гладкой кристальной глазури превращаются в молчаливый символ старины и благородства? Почему мы с восхищением любуемся этими жестокими изъянами времени? На каком фарфоре есть трещинки и сколы? – он поставил тарелку на место и внимательно посмотрел на меня. – На каких из наших тарелок есть сколы?
– На старых?
– Не просто старых. Дефекты есть только на тех тарелках, которые берегли, трепетно хранили и о которых заботились долгие столетия, понимаешь? А те чашки и сахарницы, которые не любили, разбились вдребезги и забыты давным-давно… Они так и не дождались своего кракелюра…
Я задумалась – аналогия «тарелка – любовь» была более чем прозрачная.
– Ты думаешь, что и с отношениями так же? Не нужно бояться трещин и сколов, потому что они помогают сохранить чувство в первозданном виде?
– Конечно, это ведь очевидно… А мы эгоистично разрушаем все быстро и навсегда: сворачиваем горы, рискуем… А потом вдруг оказывается, что любви больше нет, не сохранили…
Кайгана томилась под крышкой, распространяя по дому волшебные ароматы маленького домашнего счастья. Дип снова молчал, а я, пораженная чудесным открытием, сидела рядом. Сообщения, которые только что отправила Фюсун, я немедленно удалила: теперь нравоучения, что я бесцеремонно и не имея на то никакого права на нее обрушила, казались пустыми и приземленными.
Кайгана, как и обещала Бурджу, получилась нежной, словно ее тонкая стамбульская душа, а простоты в рецепте было столько же, сколько и в наших отношениях с Дипом.
На соседней террасе через дорогу парочка громко выясняла отношения: вероятно, они разыгрывали бурную сцену для любознательных соседей, увлеченно наблюдавших за происходящим. Прижавшись плотно к окнам, те жадно хватали каждое слово ссорившихся влюбленных, чтобы потом в деталях обсудить несговорчивый характер новоиспеченной пары. Кстати, об окнах, которые играют важную роль в межсоседской коммуникации: традиционно их редко прикрывают шторами, и они всегда идеально чисты. Хорошие хозяйки в Стамбуле моют окна один раз в неделю! И так круглый год. Что ж… видимо, женщины знают, что для чистоты окон, как и для чистоты отношений, нужно приложить усилия…
РецептКайгана из баклажанов – нежная, как душа у радушной Бурджу из Джихангира
(из расчета на две порции)
• 2 средних баклажана
• 3 зубчика чеснока
• 3 яйца
• Пригоршня кедровых орехов (можно заменить очищенными фисташками)
• 1 чайная ложка топленого масла
• 1 столовая ложка оливкового масла
• Щепотка соли и сахара
• 0,5 чайной ложки молотого черного перца, кориандра и корицы
• Несколько веточек кинзы и/или петрушки (для любителей)
Запеканки, столь популярные в детских садах, непременно ассоциируются с рассыпчатым творогом и ложкой жирной сметаны, с которой следует подавать классический детский завтрак. Французы именуют похожее блюдо грате-ном и чаще готовят его из картофеля с мускатным орехом под золотистой сырной корочкой. Османская кухня не стала исключением и также обзавелась собственной запеканкой, имя которой – ароматная кайгана! Готовят ее из самых разных продуктов, включая, сыры, всевозможные овощи и даже мясной фарш… И все же любимой у каждого стамбульца остается запеканка из баклажана, нежнее которой отыскать сложно.
Блюдо подкупает простотой исполнения, и потому, попробовав раз, хозяйки обращаются к нему снова и снова, получая восторженные отзывы родных и близких.
На разогретой смеси двух масел в чугунной сковороде я бережно обжариваю начищенные и нарезанные небольшими кубиками баклажаны: полтора сантиметра на полтора – идеальный размер для данного блюда. Пропущенный через пресс чеснок, а также орехи, специи с солью и сахаром отправляю к овощу, который на глазах за пару минут превращается в нежнейшую основу для будущей запеканки. Быстро взбиваю венчиком яйца, солю и сразу заливаю баклажаны – незамедлительно накрываю крышкой и уменьшаю огонь: мне нужно бережное непродолжительное томление. Как только яйца схватились, кайгана готова к подаче. Стамбульцы посыпают запеканку рубленой петрушкой или кинзой, мне же вкус бархатистого баклажана кажется настолько тонким, что не решаюсь перебивать его ароматом зелени.
Особенно хороша кайгана в слегка охлажденном виде, так что готовить это блюдо можно с запасом, чтобы иметь возможность насладиться им чуть позже снова.
Язык любвиПродвинутый уровень
10 октября, г. Стамбул
Доступ к сакральному таинству «дедикоду». – Влюбленный профессор и его альма-матер. – Учеба как омолаживающая процедура. – Интеллектуальный атрибут остроглазых доцентов. – Жизнь без перерыва на тишину. – Великая фраза на каждом заборе. – Винтажный многоугольник Cassio. – Туфли цвета бордосского купажа. – Кофе у потрескавшегося очага. – Воздушные тюрбаны и шапки-зефиры. – Неравная схватка с молчаливым оппонентом. – Бесценный растрескавшийся брик-а-брак. – Старинная похлебка тархана. – Наваристый стью времен Шарлотты Бронте.
Стамбульские улицы приветствуют узкими мощеными тротуарами, на которых с трудом разойдутся двое; они застенчиво кланяются покосившимися набок постройками, от которых веет подвальной сыростью, вводящей в грусть каждого, кто вздумает задержаться у печальных стен стареющего дома. Этот застрявший в неопределенном столетии мир погружен в вечные пересуды, не дающие покоя ни тем, кто блуждает по шумной Абди Ипекчи[62]в солнечный полдень, ни тем, кто давно покинул эти улицы и почивает под тяжелыми плитами устрашающих надгробий.
Стамбул полон тайн… Секреты, глубоко спрятанные в толще вековых стен или зловещих катакомбах подземного города, так тщательно были погребены в камне, что теперь лишь глупцы могут наивно рассчитывать на их внезапную разгадку. Сколько невероятных событий, вершившихся тайком, в полутьме, скрывают скрипучие двери суровых османских особняков на запутанных улицах стареющего Ортакея[63]. Сколько произнесенных шепотом признаний отчаявшихся любовников слышали запахнутые ставни глядящихся в Босфор белоснежных ялы… Каждый засов на покосившихся воротах, прикосновение к которым одаривает меня особым трепетом, был свидетелем долгожданных и опасных встреч, за которые многие платили жизнью…
И все же есть то, что по-прежнему оживляет белесые от пыли закоулки, уходящие в безвестность тупики и выцветшие дворики перед мечетями, – это нескончаемые толки и пересуды, льющиеся из окон квартир, «текелей»[64], сапожных мастерских, семейных «дюкканов»[65]и парикмахерских.
В Стамбуле судачат все, доводя культ нескончаемых разговоров до сакрального таинства, в которое легко посвящается каждый, кто путем неимоверных усилий освоил продвинутый уровень турецкого языка – безоговорочный допуск к национальной забаве «дедикоду»[66].
При всем добродушии, которым отличается каждый коренной житель этого прославленного города, любовь к праздному ораторству давно стала ярчайшей чертой османского менталитета.
– Мы всегда были богаты языком, – закатив глаза за толстыми линзами очков, похваляется профессор Стамбульского университета Мирза-эфенди. – Наша культура не знает себе равных в манере художественного описания!
Он театрально выкрикивает последнюю фразу, после чего пристально глядит на меня, дабы убедиться, что я покорена этим фактом. Я же, будучи заядлым книголюбом в области мировой литературы, в замешательстве закусываю губу и стараюсь смотреть в сторону, дабы ненароком не выдать имени какого-нибудь Ремарка, Достоевского или Короткевича… Однако распалившегося профессора провести не так-то просто.
– Вы мне не верите! Тогда что же вы ищете в стенах нашего филологического факультета?! – едва ли не теряя терпение, почти закричал он.
Типаж влюбленных в свой предмет преподавателей был хорошо мне знаком со студенческой скамьи. С этими несносными ревнивцами лучше не иметь дела вовсе: они способны на многое, защищая честь собственной диссертации и родной альма-матер. Мне стало не по себе, и я почти пожалела, что явилась сюда в попытке собрать информацию о поступлении на литературное отделение. После открытия средних школ[67]наконец появилось время: писать по старой привычке я продолжала по ночам, а днем, чтобы не слоняться бесцельно по городу, которому я, должно быть, уже порядком поднадоела, захотелось учиться. Некое подобие омолаживающей процедуры…
Идея быть вечной студенткой грела и тешила изнутри так долго, что я решилась на опрометчивый шаг, о котором теперь жалела. В моем возрасте (прекрасном и все же полном собственного мнения) выслушивать сомнительные высказывания профессора и не иметь при этом права на язвительный комментарий – серьезное испытание, и я решила поскорее улизнуть из старинного лекционного зала, в котором меня принимал капризный ученый в очках с невероятно толстыми линзами. Они преломляли свет настолько, что его глаза казались крохотными горошинами, из которых я делаю отменный хумус, – это пугало и смешило одновременно.
В учебных заведениях очки свидетельствуют о глубоких познаниях своего обладателя, в связи с чем многие остроглазые доценты умышленно надевают этот интеллектуальный атрибут, поддерживая стереотип о начитанности и глубоком владении предметом. Однако, если судить по опыту моего детства, во время которого я частенько украдкой читала с тусклым фонариком под одеялом или вовсе без него, что так и не привело меня к собственному лорнету, – правило с очками давало сбои и ставило под сомнение то, во что многие верили беззаветно.