, – мило прозвенела девушка, которой по виду было не больше двадцати двух, и продолжила с любовью в глазах внимать поэтическим метафорам, которые лились из уст ее престарелого супруга, словно из рога изобилия.
Скоро Мирза-эфенди отправился к местному баристе, чтобы объяснить ему особый способ приготовления напитка, а мы остались вдвоем с милейшим созданием, больше похожим на «ангела, несущего рай»[79], сошедшего с византийской мозаики загадочного монастыря Хора.
– Вы давно женаты? – Я старалась быть тактичной, и все же шок, в котором еще пребывала, давал о себе знать. Девушка снова засмеялась с присущей молодости беззаботностью.
– Нет, полгода всего. Я училась на его потоке и не удержалась… Вы же видите, какой он…
– Какой? – Я сознательно всверливалась в душу этого милого создания, только бы добраться до нужной двери, за которой скрывалась умом непостижимая тайна столь неравного брака. Ради такого сам Пукирев[80]восстал бы из мертвых, только бы запечатлеть для потомков то, что созерцала в то утро я.
– Ну… Он покорит любую своим… Как это лучше объяснить?
Пока девушка думала, я прокручивала в голове возможные варианты: он покорил ее своим состоянием; умом; целомудренностью или умением целоваться винтажным способом, каким промышляли этак в пятидесятых?!
– Он покорил меня своим языком…
Я в ужасе побелела, стараясь не рисовать ничего непристойного в воображении, но явственные образы развитой писательской фантазии настойчиво лезли в голову. Какое бесстыдство! Признаться, мне стало нехорошо, но вовремя подоспевший кофе помог. Я залпом опрокинула чашку необычайно горького напитка и потянулась за стаканом с водой, чтобы не подавиться от спазма, стянувшего горло стальной хваткой. Такого крепкого «тюрк кахвеси» мне в жизни пить не доводилось.
– Да что же вы, в самом деле? – заволновался Мирза-эфенди, вид которого только усугублял спазм. – Этот кофе пьют крохотными глотками – такими же, как твои нежные ноготки, – на этот раз он обращался к жене.
– Дорогой, от твоих слов я дышу так, будто у меня три легких…
Описание анатомических уродств мне было не снести. Уверена, еще минута, и они заговорили бы о четырех глазницах, дополнительных ушных раковинах, восьмикамерном сердце, и потому стала быстро собираться.
– Куда же вы? – заволновалась Селин. – Ведь мы не договорили. О моем Мирзе я могу рассказывать вечно. Он покорил меня своим богатейшим языком, в которым столько ласки и нежности, что ни одна женщина не устояла бы. Он говорит со мной так, будто я богиня, понимаете? И так утром, днем, вечером! Даже по ночам он шепчет, как сильно любит меня. А что нам, женщинам, еще нужно?
«Что нужно женщинам…» – вопрос из области философии, логики, этики и даже права, поэтому вдаваться в дискуссию было бессмысленно и глупо, а вот факт многословия в исполнении профессора меня интересовал куда больше.
Чрезмерная разговорчивость на любовном поприще выгодно отличала стамбульского мужчину от других особей этого вида и делала сильнее в неравной схватке с молчаливыми представителями других национальностей.
«Турецкий язык передается половым путем», – не раз шутила одна знакомая, перебравшаяся в Стамбул на ПМЖ и овладевшая продвинутым уровнем так быстро, что вызывала у меня неподдельное восхищение. Теперь я понимала, что то была не шутка, а факт, объяснявшийся всего лишь болтливостью местных ухажеров, любовников и даже мужей.
Моя разведенная соседка Эмель готовится к очередной свадьбе и каждый раз, встречаясь со мной в рыбной лавке, где я обычно подолгу выбираю ускумру[81]для засолки, заводит душещипательный разговор о всех достоинствах жениха. Главным из них является то, что он называет ее canım ciğerim[82]. Я благодарю судьбу за то, что мы не в мясном магазине, и, едва выдавливая из себя улыбку, стараюсь под любым предлогом улизнуть, только бы не слышать больше никаких деталей местных романтических традиций.
– Ты плохая подруга! – кричит мне вслед Эмель. – Завидуешь, что ли? И я все равно зайду к тебе сегодня вечером на чай, жди!
Возвращалась домой я через антикварные ряды старого города, где, словно расколотый на черепки, был представлен весь мир: состаренный, местами поеденный ржавчиной и зеленой патиной на заскорузлой благородной меди. Стамбул буквально тонул в пыльной рухляди, которую никто даже не думал отправлять на свалку: напротив, люди растаскивали побитые плафоны и треснувшие тарелки по домам, давая им вторую жизнь, а то и третью. В контексте модной теории рециклинга[83]это могло бы выглядеть сверхсовременно и цивилизованно, если бы мне доподлинно не были известны истинные мотивы опытных искателей старины. Они всего лишь боялись расстаться с прекрасным прошлым и потому тащили в свои скромные, но вместительные жилища всю эту рухлядь, щедро даруя ей новое право на жизнь. С тем же благонамеренным смирением стамбульцы подбирают на улицах котов и делят с ними холодные квартиры, в которых много говорят, вкусно едят и крепко любят.
Наш дом не похож на стамбульский, хотя за последние два года мы обросли таким количеством антиквариата, что, вздумай мы выехать с ним за пределы страны, таможенные службы потрудились бы на славу, составляя опись бесценного растрескавшегося брик-а-брака. Поиск редких вещиц затягивает, превращая ищущего в азартного следопыта.
Растянутая на месяцы охота одаривает щедрой порцией эндорфина, жаждой соперничества и сладостью победы – всего, чего мы напрочь лишены в условиях городской жизни.
Со временем становится даже не важно, поискам чему посвящены часовые скитания по нескончаемым рядам воскресного рынка Ферикёй или посудным лавкам греческого района Балат, в котором фарфорового добра столько, что можно было бы легко устроить пир на весь мир в стиле прославленного Танзимата[84].
Полгода я искала весы, на которых уличные торговцы отвешивают свертки с горячими каштанами; затем мне захотелось медный набор мерных стаканов швейцарской мануфактуры – и он был найден. Теперь же с рвением, свойственным отъявленным шопоголикам, я месяц разыскиваю английскую супницу из костяного фарфора фабрики Веджвуд, в которой собираюсь подать суп для коллег Дипа – Эмре и его жены, обещавших заглянуть к нам с дружественным визитом в будущие выходные.
Суп в гостях – самая что ни на есть стамбульская традиция, которая немало удивляет нашего человека, однако быстро входит в набор его рутинных привычек.
И если в моем детском саду плаксивые мальчуганы неохотно гоняли ошметки прозрачного лука по тарелке со щами, в местных дошкольных заведениях розовощекие карапузы за обе щеки уплетают пюреобразные похлебки самых непредсказуемых оттенков.
Начать в Стамбуле утреннюю трапезу с тарелки «мерджимек чорбасы»[85], красным от томатной салчи и приправленным шипящим маслом с паприкой и сушеной мятой, – настолько естественно, что и обсуждать этот сложившийся веками обычай никому не приходит в голову. Определенная категория искателей ночных приключений начинает день с наваристого «ишкембе» – излюбленного средства борьбы с похмельем, которого стамбульцы боятся больше, чем сварливой жены. Томившийся часами бульон на коровьем рубце, приправленный яйцом, йогуртом, добрым куском сливочного масла и подаваемый непременно с уксусно-чесночной заливкой, – это ли не предрассветное признание в вечной любви и безусловного принятия женщиной, которая готовила это гастрономическое великолепие.
Соседка Эмель, которая извела весь дом разговорами о предстоящей свадьбе, регулярно дает мне ценные советы по обольщению, считая меня полным профаном в этом деле. Я не сопротивляюсь и внимательно слушаю, благодарно принимая советы и ассимилируясь с местным сообществом.
– Никогда не появляйся перед мужем в фартуке на кухне! – безапелляционно заявляет она, и я согласно киваю, признавая, что фартук никогда не слыл привлекательным атрибутом женской одежды. – Да нет же, дело не в переднике, а в том, что мужчина решит, что ты умеешь готовить и будет требовать постоянно еды. А тебе это надо?
Мне, возможно, это ни к чему, но кормить мужа я, как домостроевская жена, угнетаемая согласно современной доктрине о половом равенстве, считаю своим долгом.
– А если он проголодается, что тогда? – решаю на всякий случай уточнить.
Эмель произносит коронную фразу недовольной стамбульской женщины «öf ya!», после чего посвящает мне целую тираду о непокоренной стамбулке XXI века.
– Как ты не понимаешь, что они нам всем обязаны?! Без нас мужчины – пустое место! С этой мыслью ты должна гордо ходить перед своим Дипом, чтобы он наконец понял, как ему повезло.
– Повезло со мной?
– Вот еще! Что в тебе такого особенного? Повезло, что ты его еще не бросила!
Аргумент не восхитил, но я его запомнила.
– Если хочешь удивить своего мужчину (но делать это нужно не чаще чем раз в две недели), свари ему тархану, так и быть. Это куда ни шло…
Я наспех постаралась припомнить перечень ингредиентов старинной похлебки, которая по самым скромным подсчетам готовится дней пять из ферментированного прокисшего теста, нута и овощей. При всей любви к экзотическим блюдам вот уже несколько лет я не решалась приступить к исполнению этого сложнейшего процесса и откладывала тархану на потом. И тут Эмель раздобрилась аж на «раз в две недели»…
– Я бы лучше бульон куриный сварила, – предложила я несложную альтернативу.
– Смеешься? Его же еще готовить надо! А я тебе про тархану – ту, которая в магазине готовая в пакетиках продается. Как лапша быстрого приготовления, только суп! И, главное, никто не догадается. А ты глаза закати, согнись слегка, будто ходить сложно. Знаешь, как они переживают после такого?! Будто от усталости, говори тихим голосом, чуть слышно – на руках носить будет тебя, помяни слово своей лучшей подруги!