К дому бракосочетаний потянулась печальная процессия с траурными венками. Люди в торжественных нарядах оставляли увитые лентами цветные композиции у входа, аккуратно поправляли ленты и заныривали в широко распахнутые двери, из которых доносились смех и шутки приглашенных на церемонию свидетелей и друзей.
– Я не знала, что здесь еще проходят похороны… – Моему удивлению не было границ. И кто только додумался до такого кощунственного решения: объединить рождение семьи со смертью…
– Ах нет же! – снова рассмеялась старушка. – У нас венки приносят на свадьбы и дни рождения, в честь любого радостного события каждый дом заставлен такими цветами…
– Но ведь это похоронный атрибут… Как же так можно? На день рождения?
– Традиции… Вот прочитай: этот венок, например, от семьи Гектур на память молодым, вон тот от брата жениха… Не пугайся так: в Стамбуле мы не видим большой разницы между рождением и смертью. Это всего лишь переход из одного состояния в другое, и неизвестно еще, какой трансформации нужно радоваться больше…
Из окон послышались аплодисменты и радостные крики. Женщина посмотрела на часы и в нетерпении поджала губы. Я стала собираться.
– Нет-нет, постой. Сейчас выйдет мой herşeyim, birtanem[103]. Хоть ты побудешь нашим гостем… Кажется, пять минут поговорили, а уже стали близкими…
То, как стамбульцы определяли степень близости, до сих пор для меня оставалось непостижимой тайной. Спустя минуту к нам присоединился новоиспеченный седовласый супруг Мехмет-бей, и счастливые молодожены, элегантно опираясь на нарядные трости, не спеша заковыляли в сторону метро на площади Таксим. Я учтиво плелась следом, стараясь быть как можно ненавязчивей и в то же время пытаясь понять причину столь позднего замужества.
Зачем вообще в таком возрасте обременять себя узами брака? Что мешает людям традиционно обменяться кольцами и наслаждаться друг другом без избитой проволоки со штампами в паспорте? Жениться в Стамбуле – дело нелегкое.
Стандартная процедура подачи заявления в ЗАГС – лишь капля в море по сравнению с тем, что приходится пережить местным влюбленным. Доказать преданность им удастся, лишь пройдя полноценное медицинское обследование, полицейский участок и приложив стопку сопутствующих документов.
– А что в этом дурного? – удивляется моя знакомая, чья дочка-студентка собралась замуж за однокурсника. – Пока он мне не представит справку об отсутствии наследственных заболеваний, половой несостоятельности и всего остального, дочь за него не отдам!
Мимо нас проплывали увешанные безделушками торговцы, которые предлагали их с тем же благородством, с каким способны обслуживать только в магазинах люксовых товаров. Моя спутница оставляла каждому из них по несколько лир, за что те благословляли ее, и мы чинно продолжали наш променад. Наконец, парочка завернула в переулок, который в скором времени привел нас к дверям одного из знаковых мест этого города – белоэмигрантскому ресторану «Режанс». Когда-то в его стенах собиралась беглая аристократия, чтобы послушать звуки привычной русскому уху гармони, испробовать наваристые щи, которые здесь готовили по рецептам лучших петербургских домов… В просторном зале первого этажа таперствовал Вертинский, и ему рукоплескал свет старой Москвы, наивно уповавшей на скорое возвращение в родные пенаты.
– В этом ресторане мы и познакомились, – прокашлявшись, с волнением заговорил молодожен. – Я чистил на кухне картошку, а она устроилась поварихой. Помню, всю осень и зиму в тазу мешала какое-то варево… Запах был невероятный. Сама маленькая такая, тонкая… Еле половник поднять могла. Тебе ведь было лет семнадцать, так?
Очаровательная старушка кивнула в ответ и даже зарделась.
– Она была так прекрасна, так нежна, что у меня руки начинали дрожать, как только я видел ее. Вот, смотри, точь-в-точь как сейчас, – и он вытянул вперед сморщенную смуглую ладонь, с дрожью в которой с трудом справлялся.
В свежеиспеченном супруге легко читались наметки синдрома Паркинсона, однако сквозь белесую пелену усталого взгляда так резво пробивался наивный огонек счастья, что мне ничего не оставалось, как просто улыбаться очаровательным престарелым голубкам, решившимся наконец на совместное счастье.
Люди преклонного возраста удивительно идут этому городу. Они легко уживаются с покосившимися проемами обшарпанных подъездов, с обсыпающимися пассажами, насквозь пропитанными протухшей влагой Золотого Рога.
По-стариковски щурясь, сладкая парочка свернула за угол – и вот уже за высокими воротами показались массивные стены православной греческой церкви Святой Марии. Сколько бы раз ни заглядывала в это место, его двери были наглухо задраены. В надежде растопить сердце тихого сторожа я частенько прилипала к мутному стеклу у главного входа и подолгу рассматривала сгруженную церковную утварь. Резные лампадки, запутавшиеся в собственных цепях, пылились на выставленных стасидиях[104]в узком темном притворе. Залитые затвердевшим воском свечные ящики тоскливо серели в глубине. Через минут пять такого созерцания меня окутывала грусть, и я спешила прочь мимо пыльных книжных, в которых продавалась преимущественно литература семидесятых годов прошлого века – будто после них в мире ничего не публиковалось.
Парочка присела на лавку у старой стены. Им тяжело дался подъем по лестнице, и теперь счастливые новобрачные тяжело дышали, крепко держась за руки. Пару минут я потопталась на месте и все же решилась на несколько вопросов, потому что знала, что буду горько сожалеть, если не спрошу.
– Простите, что лезу не в свои дела, но… вы так давно знакомы… Почему же поженились только сейчас?
Старички долго смотрели под ноги, ковыряя тростями вековые булыжники. Мехмет-бей тяжело вздохнул и тихим голосом, почти заговорщицки, начал посвящать меня в тайну жизни, тайну двух сердец…
– Если ты не туристка, то успела заметить, что мы не любим спешить… Мы смакуем каждый день, каждую минуту… Спешка пугает нас. Вот и любовь ведет себя точно так же.
– Отношения – как пекмез, который я всю жизнь варила на той душной кухне… Его нужно долго и медленно томить. Если захочешь быстрее, получишь жидкое пустое варево. А если сумеешь выждать, тебя ждет лакомство, которому равных нет. Ты ведь знаешь, что это такое, верно? – заговорила очаровательная женщина с седым каре.
Конечно, я знала и, более того, каждое утро заливала свежий творог из фермерской лавки с улицы Abide-i Hurriyet густым тутовым соусом, который был неисчерпаемо богат витаминами.
– Вначале из ягод или фруктов выжимается сок, который не представляет никакой ценности. Вода… Ни одна опытная хозяйка не станет его пить или предлагать членам своей семьи. Она перельет его в медный таз и начнет варить на крохотном огне. Долго-долго… День и ночь… Со временем бесполезная вода из сока испарится, а все его целебные компоненты сплавятся в тягучий нежный пекмез – редкий эликсир. Вот так и наши чувства. Настоящую любовь нужно хорошенько выдержать и только потом пробовать.
Не значит ли это, что все, что случается раньше семидесяти, бесполезная и бессмысленная игра неопытных юнцов? А как же прелестные годы юности?
– Но вы могли всю жизнь быть вместе, наслаждаясь любовью, однако вместо этого ждали… – Мне хотелось сказать «ждали старости» – слабой, жалкой, со стучащими по мостовым тростями, – но это прозвучало бы грубо, и я промолчала.
Мехмет-бей улыбнулся, и что-то озорное, мальчишеское, пробежало по его лицу. Между этими двумя определенно искрила магия, работала химическая формула – это чувствовалось на расстоянии, и я совершенно четко осознавала, что хочу так же. Мне до безумия захотелось пекмеза в отношениях – густого, тягучего, выдержанного на медленном огне, чтобы от концентрации вкуса глаза горели.
Во дворике церкви запахло пылью: теплый ветер закрутил опавшие листья в проворные спирали и вальсировал ими у наших ног, осыпая туфли принесенным с побережья желтым песком.
– Кажется, к нам в гости пожаловал лодос[105]. Лучше поспешить домой. И заприте получше двери. Окна прикройте ставнями. С лодосом шутки плохи…
Оказавшись во дворике собственного дома, я подняла голову вверх и ужаснулась. Высоко в небе носились, как обезумевшие, птицы. То ли они боролись с неистовыми порывами, то ли ветер мотал их обессилевшие тела из стороны в сторону – безвольные чайки издавали иступленные крики, находясь во власти беспощадных вихрей.
Как можно незаметней я старалась ступать по лестнице, минуя коварный лифт, исправно оповещавший длинным гудком все этажи о возвращающемся жильце. Пока я бесшумно шарила в сумке, пытаясь выудить затерявшуюся ключницу, замок в двери напротив щелкнул, и в подъезд высунулась, как всегда гладко причесанная, голова Айше. Она подозрительно посмотрела по сторонам и прошептала:
– Она у меня. Заходи.
– Не могу, Айше-ханым, нужно детям обед приготовить. Скоро из школы придут, я и так полдня потеряла из-за этой свадьбы.
– Заходи, говорю, – не унималась навязчивая старушка. – Детей я твоих накормлю. Вон у меня целая «тенджере»[106]с сармой на плите. Твои девчушки любят ее ведь, верно?
– А как же не любить, Айше-ханым? Разве есть сарма вкуснее, чем у вас? – и я нырнула в просторный холл соседской квартиры, в которой старушка Айше служила домоправительницей. Хозяйка, известная певица, находилась в постоянных разъездах, и потому в ее отсутствие квартира превращалась в самое гостеприимное место на планете.
Предвкушая встречу с бедняжкой Эмель, я прямиком направилась в кухню и уже готова была начать успокоительный монолог, однако открывшаяся мне картина заставила изменить планы. Как ни в чем не бывало Эмель сидела перед огромной тарелкой с виноградной сармой и громко рассказывала историю разрыва с возлюбленным.