Дип в восторге от моих кулинарных экспериментов: с рвением, а главное, видом тайного инспектора Мишлен он деловито пробует впервые приготовленное блюдо и после долго рассуждает о нотках и послевкусиях, очевидно, путая себя с сомелье. Я же горжусь тем, что обеспечиваю ему полноценную нагрузку среднестатистического инспектора «Красного путеводителя»[130]: двести семьдесят пять дней в году он дегустирует кулинарные шедевры в моем исполнении, давая им самую объективную оценку. Иногда, правда, искренность играет с ним злую шутку, и я замыкаюсь часа на два, коря себя за то, что пересолила мясной бульон или передержала фаршированные баклажаны на огне – в этом случае упругий овощ размякает и теряет свою привлекательность и полезность, которыми так славится в турецкой кухне. В отличие от Дипа, стамбульский муж никогда не скажет жене колкость, ибо тут же схлопочет с десяток проблем, решать которые придется громко, долго и, главное, в присутствии бесчисленных родственников.
Турецкая родня никогда не дремлет. Она всегда начеку, готовая прийти на помощь в любое время дня и ночи.
Не в силах больше терпеть гнусавый голос неугомонного парковщика, который абсолютно бесталанно руководил неопытным водителем на тротуаре, я вынырнула из-под теплого одеяла, наспех запахнула халат и свесилась из окна. Влажная свежесть в мгновение ока привела меня в чувство, и я с интересом стала всматриваться в нелогичные движения горе-водителя, который выполнял диагональную парковку. Мне захотелось тоже принять участие в ярком уличном действе, в которое каждый проходящий мимо (если, конечно, он истинный стамбулец) считал своим долгом внести лепту. На тротуаре толпа незнакомых людей размахивала руками и оживленно выкрикивала «Sag! Sol! Aferin!»[131]и все в таком же хвалебном духе. Я готова уже была выкрикнуть совет – как-никак, сверху открывалась картина со всеми вариациями для маневров. Однако, то ли не рассчитав силы, то ли заглотнув слишком много холодного воздуха, раскашлялась что есть силы. Все взоры тут же обратились ко мне, свисающей в развевающемся халате через кованое перильце, ограждавшее французское окно в пол.
– Maske! Maske![132]– закричали испуганно прохожие и стали тут же натягивать на нос собственные маски, которые до этого болтались у них на подбородках. Пандемические реалии меняли мир на глазах: шмыгающий носом или перхающий человек представлялся на улицах города более опасным персонажем, нежели шатающийся забулдыга в неосвещенном переулке. На дружеских вечеринках люди теперь обсуждали количество неких «бустеров» и хвастались качеством натянутой под самые зрачки маски.
– Лично меня это не смущает, – заявляет мама одноклассницы моей Амки. Эта коренная уроженка региона Карадениз успешно вышла замуж за наследника крупнейшего производителя стекла в Турции и теперь ведет себя соответствующе статусу жены миллионера. – Если у меня не тот цвет лица и я не успела нанести макияж, конечно же, я в маске. Если же с моим личиком все в порядке, все полицейские мира не заставят меня прикрыть его!
При этом она резким движением подковыривает кончиком большого пальца верхний зуб – раздается характерный щелчок, и по этому традиционному жесту коренных стамбульцев я понимаю, что не сносить головы тому, кто поспорит с этой несносной фурией.
Неработающий папа девочки Жаклин, который приезжает в школу раньше всех, с видом заскучавшего зеваки радостно приветствует прехорошеньких мам, шеренгой прибывающих на паркинг в начищенных до блеска автомобилях. Он резво хватается за любую возможность перекинуться парой словечек, временами перескакивая с дружественной интонации на игривый флирт.
– А я, знаете ли, начал лучше спать после третьей дозы вакцины! – и он аккуратно приспускает маску до подбородка, чтобы похвастать белоснежной улыбкой заокеанского мачо: парень прибыл из Америки. – Разве можно не доверять компании, которая уже до этого изобрела чудо?! Я про виагру! Если уж они способны поднять то, что не стоит, то, поверьте, приподнять иммунитет им вообще ничего не стоит. Я так рассудил…
Турецкие мамочки, явно не оценившие мужского юмора, скривили лица в капризном недовольстве – точь-в-точь им заложили по дольке кисло-горького бергамота за обе щеки. Или по мясистому финику, щедро политому соком осеннего лимона – старинное дворцовое средство от малокровия, которым и сейчас пользуются стамбульцы, быстро и без усилий поднимая уровень капризного гемоглобина.
Итак, утро начиналось скверно! Декабрьская промозглая слякоть, беспорядочно снующие мотоциклы, оглушавшие и без того шумные улицы тоскливым гудком клаксона, негодующая толпа под окном – все взывало к первым вестникам начинавшейся депрессии, которая никогда в зимнюю пору не заставляла себя долго ждать. Мои внимательные читатели временами разражаются отзывами, полными критики и негодования по поводу моего меланхоличного склада характера. В красках описываемую душевную тоску они называют нелепыми капризами, а приступы паники – не более чем избалованностью и сибаритством. Как бы хотелось мне пояснить глубинные причины суровой грусти, которая временами настигает меня, но, вероятно, посвящать в причины хандры так же нелепо, как и вести беседу с медным сотейником или, чего доброго – с джезве[133], которая, кстати, в это самое время дожидается меня на кухне.
Охваченная неожиданным приступом кашля, я тут же скрылась за занавеской, тем более что из соседнего окна потянуло пережаренным суджуком[134]. Каким же неумехой нужно быть, чтобы испортить главный атрибут турецкого завтрака! В особенный восторг меня приводили запеченные на шпажках толстые ломтики того самого суджука вперемежку с пресным сыром хеллим[135], который при высоких температурах ведет себя идеально: никогда не пристает к сковороде, не плавится, а, лишь размягчаясь, покрывается золотистой корочкой. Именно этот продукт я бы непременно включила в список идеальных гостинцев из Стамбула.
Судя по тому, что из детской не было слышно визгов, девочки либо спали, либо каким-то магическим образом оказались в школе. Писательство по ночам изнуряло меня настолько, что по утрам нужны были как минимум четверть часа, чтобы покопаться в собственной памяти и идентифицировать дату и место собственного нахождения. Кто-то подобные провалы называл постковидным синдромом, однако я хорошо знала за собой привычку забывать очевидное и потому ничуть не удивлялась тому, что подолгу ищу тапочки у кровати, хотя последний год хожу по дому босиком.
В кухне оживленно гремела посуда, аккомпанируя незатейливой французской песенке Эшли Парк. «Ooh, your kisses taste so sweet…»[136]– мурлыкал под нос Дип, совершенно неумело обращаясь с тяжелой чугунной сковородой, которую я едва могла сдвинуть с места. Над плитой висело чадящее облако: едкий дым вот-вот готов был добраться до пожарного извещателя на потолке, что определенно привело бы к панике в кондоминиуме. Пройти еще раз утомительный инструктаж администратора дома по правилам пользования плитой я была не готова. Но главным негативным последствием даже незначительного воспламенения стали бы укоризненные взгляды благочестивых соседок за допущенную оплошность. Нужно было признать, что злополучный суджук горел на моей собственной кухне, а большего позора в этом городе найти невозможно. Я ринулась к вытяжке, которую Дип попросту не подумал включить, и распахнула окно в серое утро, под которым все еще проходила церемония паркования автомобиля.
– Ты вовремя! – обрадовался муж, пританцовывая в такт все той же мелодии. – Мы с девочками решили тебе дать поспать. И вуаля! Дети в школе! Завтрак… почти на столе!
Скорлупа от яиц художественно была сложена в вертикальную пирамидку посреди стола; все виды масел стояли ровной шеренгой, занимая половину рабочей поверхности до самой раковины: кунжутное, подсолнечное, трюфельное, оливковое холодного отжима, рафинированное… Неужели он их все использовал?! Но больше всего меня заинтересовали опустевшие настенные полки, на которых еще вчера вечером стояла коллекция антикварной медной посуды.
Особую ценность для меня представлял набор мерных чашек середины девятнадцатого века, привезенный известным французским шефом Ахиллом Озанном. Продавец на блошином рынке убедил меня в том, что сто пятьдесят лет назад гениальный повар посетил османский Константинополь. Он вдохновлялся султанской кухней и пополнял список редких рецептов, которыми позже потчевал греческого короля, на службе у которого состоял. В доказательство правдивости своих слов старьевщик предъявил несколько открыток, подписанных рукой самого месье Озанна. По какой-то причине тот не успел их отправить адресату и оставил в шкафу кухни небольшого отеля в районе Пера. Там же невнимательным кулинаром были забыты и пять очаровательных медных стаканов с латунными ручками, на днищах которых тончайшей гравировкой были обозначены европейские меры объемов. Торг с торговцем длился томительные для меня минуты, так как я готова была выложить за премилый артефакт из пяти предметов все, что у меня имелось, включая душу. Однако последняя торговцу не понадобилась и, ободрав меня как липку, он самым старательным образом обернул каждую чашку в крафт-бумагу и бережно передал мне с просьбой не забывать, какой ценностью отныне я обладаю. И я не забывала!
Дип тут же уловил вопрос в моих глазах и, выдержав утомительную паузу, с гордостью заявил:
– Все эти медные побрякушки покрылись таким налетом, что я решил их искупать, – и он ткнул локтем в сторону работавшей посудомойки, а сам продолжил динамично встряхивать сковороду с пригоревшими ломтями безвозвратно испорченного суджука.