– Да выключи ты уже этот огонь! Ведь все сгорело! – не выдержала я и бросилась к посудомойке, которая испускала такие звуки, что сердце обливалось кровью. – Ты видел когда-нибудь, чтобы я так мыла медную посуду? Теперь их вряд ли получится привести в прежний вид… Медь нужно чистить солью с лимоном, уксусом или, на худой конец, кетчупом… и после долго натирать ветошью… Для блеска…
Дип громко вздохнул.
– Но не будем же мы из-за каких-то безделушек портить такой замечательный завтрак? – и он в блаженной улыбке потянул носом над чадящей сковородой.
Тем утром я гордилась терпением, сформированным за долгие годы жизни с человеком, который так мило рушил все мои привязанности и избавлялся от ценностей с легкостью слепца. В этом его верными помощниками были стиральная и посудомоечная машины, за считаные минуты способные превратить тончайший кашемир в сбитый комок войлока и позолоту на старинных чашках в бесполезные ошметки былой роскоши на костяном фарфоре.
Я в ужасе смотрела на закопченную сковороду, на обугленные куски коричневой колбасы, пережаренную яичницу и груду половинок граната, из которых мой горе-кулинар к превеликому счастью еще не успел выжать сок.
Свежевыжатые витаминные коктейли – то, без чего не обходится ни одно утро в этом городе. Тонны фруктов и овощей, что сгружаются ежедневно у рынков и продуктовых магазинов, кричат и требуют быть немедленно превращенными в потоки бодрящего напитка, который дает сил и энергии столько, сколько не способна дать ни одна наицелебнейшая пилюля в мире.
Если большинство столиц мира накануне Рождества и Нового года погружаются в пряные ароматы праздничной выпечки, щекочущей раскрасневшиеся на морозе носы нотками корицы и кардамона, имбиря и ванили, то Стамбул в декабре игнорирует мировые традиции и пахнет совершенно особенно и необычно.
Благоухает город гранатовыми корками, которые багряными холмами возвышаются на каждом перекрестке у скрипучих лотков с одноногими соковыжималками. Веселые продавцы, засучив рукава по локти (и это при холодящей изморози), на манер солистов великолепной оперы Сюрейа[137]зазывают спешащих прохожих сделать глоток живительной силы, способный наполнить тело энергией, а душу любовью.
Мы молча убрались в кухне и, так и не сумев осилить окончательно испорченную яичницу, стали собираться на улицу. Выход в люди – это особый ритуал, к которому прибегает каждый, кому нужно спастись от дурных мыслей, изнурительных проблем или просто забыться в томном расслабляющем очаровании старого города. Стамбульцы редко сидят по домам. Словно намазанные акациевым медом с Качкарских гор переулки выманивают из просторных квартир сонных горожан. Стоит температуре опуститься до пяти градусов (конечно же, выше нуля), как стамбульцы впадают в настоящую зимнюю спячку: шаги замедляются, а звонкие голоса превращаются в едва слышный шепот. Даже вечно веселые бесцельно шатающиеся туристы, с опаской озираясь по сторонам, начинают говорить тише и стремятся укрыться от тяжелого неба в приземистых забегаловках, в которых определенно теплее, однако по ногам непременно гуляют сквозняки.
Натянув на самый нос фетровую кепку и обкрутив бессчетное количество раз кашемировый шарф вокруг шеи, Дип брел впереди меня по узкому неровному тротуару, уставленному мисками с кошачьим кормом. Холодные посеревшие улицы то и дело выбрасывали из-за очередного угла пропитанных влагой зданий печальных незнакомцев.
Стамбульцы не привыкли одеваться тепло:
пробиваемые легким ознобом, они глубоко вжимают головы в приподнятые воротники легких пальто и едва слышно щелкают закостеневшими пальцами в карманах.
Сталкиваясь на узких тротуарах друг с другом, сонные люди звучно шмыгают носами и качают головами – то ли в знак приветствия, то ли солидарности. Мне нравится принимать активное участие в этом спектакле, и я (хотя и одета по погоде) изображаю разбитую особу, которая едва волочит ноги и вот-вот норовит упасть в обморок.
Высокий старинный дом справа радушно представляется каждому каллиграфической надписью на каменной табличке над неприметной парадной «Doga Evi». Тяжелая кованая дверь наверняка привлечет внимание каждого, кто сумеет отыскать незаметную улочку имени мало кому известного Иззет-паши. И все же кое-что в биографии этого человека я нахожу интересным, о чем тут же спешу сообщить Дипу:
– Ты знаешь, что этот Иззет-паша был женат на первой женщине-романистке[138]в Турции? Она была красавицей-черкесской.
Дип равнодушно кивнул и, даже не обернувшись, пробурчал:
– Сочувствую бедняге. Быть женатым на писательнице, да еще и романистке – то еще испытание. Кроме того, какая разница, на ком угораздило жениться мужчину. Главное – что он сделал сам…
– А если я скажу, что этот самый Иззет-паша был доблестным генералом Османской империи? Депутатом первого парламента Турции? Тебя это впечатлит?
– Это другое дело…
Я резко остановила его и посмотрела прямо в глаза.
– Так ты мне мстишь за несостоявшийся завтрак? Прости, но в Стамбуле есть пережаренную колбасу просто непозволительно!
– Дело не в колбасе, – и он грустно сглотнул слюну при воспоминаниях о сковороде с красным масляным суджуком. – Мужчины с трудом переносят подобные потери…
Откуда-то сверху раздался тоненький голосок. Прохожие, включая нас, подняли головы, рассматривая верхние этажи старинного дома, прячущиеся в легкой дымке утреннего тумана. Свесившись через широкий каменный подоконник, кому-то махала женщина и что есть силы пыталась докричаться сквозь расстояние в высоких пять этажей.
– Да не вы! Вы мимо проходите!
И мы побрели прочь.
– Нет-нет, ты, иностранка, постой! Я тебя знаю. Ты у меня керамику на базаре покупаешь! У меня и моего мужа Мехмета!
Мехмет-бея не знает в нашем районе разве только что прибывший новичок, потому что, стоит вам задержаться в этом коммуникабельном городе на пару-тройку дней, как все дороги непременно приведут к самому общительному и очаровательному мужчине на планете. И если сегодня есть армии поклонниц Кыванча Татлытуга[139], то это лишь потому, что эти поклонницы все еще не доехали до бомонтийского базарчика редких вещиц, где каждое воскресенье очаровательный седовласый историк завлекает толпы увлекательными рассказами. Это истории о византийских принцессах, их юных любовниках, тайных снадобьях, продлевающих молодость, и секретных тоннелях, пролегающих прямо под нашими ногами. Супруга Мехмет-бея, скромного вида Хатидже, обычно держится в стороне, с удивительной стойкостью перенося откровенные ухлестывания обаятельного супруга за каждой юбкой. Она старательно натирает керамические кясе ручной работы, которыми они торгуют в выходные, и лишь изредка бросает полные горечи взгляды на мечущего искры флиртующего мужа. И как она терпит его? Этот вопрос я задавала себе каждый раз, стоило мне поравняться с их ярким прилавком и ощутить на себе слащавый взгляд неутомимого ловеласа.
От задранной к небу головы онемела шея, да и накрапывавший дождь неприятно барабанил прямо по носу. Дип дергал меня за рукав:
– Ты знаешь ее? – прошептал он так тихо, будто его кто-то мог услышать.
– Конечно, и ты ее знаешь. Мы покупали в их керамической лавке расписные тарелки. Забыл?
Дип тут же потерял интерес, так как любые мои приобретения для кухни приводили его в чувство паники. Каждый раз, когда я просила завернуть очередную безделушку, для которой в нашем жилище уже совсем не было места, он только закатывал глаза, а я благодарила Вселенную за самого несопротивляющегося мужа в мире.
– Послушай! – закричала старушка. – Вы гуляете, так ведь? – снова запищала она что есть силы. – Мой Мехмет-бей куда-то ушел с утра. Наверное, в «Kara Fırın» сидит. Боюсь, что кофе много выпьет, а у него давление… Может, заглянете к нему? Все равно же гуляете…
– А телефона у него нет? – оживился Дип, в чьи планы входило хорошенько позавтракать, а никак не выискивать незнакомого человека в забегаловках.
– Телефон-то есть, но он никогда не отвечает, когда я звоню, – и старушка скрылась в окне так же неожиданно, как и появилась.
Старинный дом из белесого камня, погруженный во влажную дрему, молчал и лишь изредка издавал тоскливые звуки шуршащим пакетом на одном из балконов. В Стамбуле в холодное время жители преклонного возраста все еще хранят продукты, вывешенными в авоськах за окном. Конечно, холодильники есть в каждой квартире, однако старожилы (преимущественно женского пола) убеждены, что вкус овощей лучше сохраняется при естественном способе охлаждения. Я с этим не спорю и просто ценю безразмерный двухдверный агрегат, озаряющий нашу кухню мягчайшим теплым светом во время ночных перекусов.
Мы продолжили невеселый променад по узкой петляющей улочке, плотно уложенной вековыми булыжниками. Они то и дело высовывали затупленные временем носы, чтобы узнать, какое нынче столетие, или просто полюбоваться на горожан, но тут же получали весомую оплеуху грубым ботинком невнимательного прохожего. В Стамбуле никогда не смотрят под ноги. Вначале мне казалось, это происходит от того, что люди любуются красотами вокруг, отвлекаются на проказниц-чаек или просто выискивают место для очередного чаепития. Однако вскоре стало ясно: стамбульцы уходят в себя настолько глубоко, что ничего не замечают вокруг. Они суматошно перебирают полочки души, перекладывая ожидания и обиды, обвинения и оправдания с места на место, иногда путаясь в чувствах и никогда не добиваясь идеального порядка. Так же и я, затеяв генеральную уборку в собственном мире, разворошенном семейными передрягами, переездами, творческим кризисом, продолжала копаться в себе с прытью заядлого рыбака, выуживающего из земли одного за другим вертлявых червей.
Мои черви неохотно выползали наружу, вырывались и снова норовили вернуться в уютные обжитые покои вечно сомневающейся души. Уверена, Дипу было проще: он тщательно следил за всеми неровностями дороги и, в отличие от меня, почти никогда не спотыкался.