[158]) – они были в меньшинстве, но все чаще встречались мне на просторах крохотного района Бомонти, в который три года назад меня занесла судьба.
Кухня Хатидже-ханым была не больше кладовки, поэтому, переключившись с печальных раздумий о несостоявшемся завтраке с Дипом, я принялась с интересом разглядывать крохотный столик, который едва ли сгодился бы для туалетного трюмо. Как можно полноценно разделать гигантскую тушку рыбы «фенер»[159]на небольшом квадрате мраморной столешницы, зажатой узкой полоской двухконфорочной плиты и мелкой раковиной, в которой едва уместится стопка из трех тарелок? Открытые полки на стене с трудом вмещали пару чашек, треснутые «армуды»[160], разнокалиберный фаянс неподобающего вида и распаренные столовые приборы в граненом стакане – три вилки и два ножа. Определенно это место годилось для чего угодно, только не для святыни, которая в моем понимании должна изобиловать десятками видов кастрюль и сковород, всевозможными сотейниками, саханами, стопками наглаженных полотенец разных составов, столовым серебром и коллекцией медных турок, развешанных непременно в порядке возрастания вмещаемого объема…
Чайник засвистел знакомую с детства песню, и клубы белоснежного пара заплясали над тусклым свистком, который давно не встречался с полировочной салфеткой.
– Вы готовите чай не в чайданлыке? – не смогла я сдержать удивления, так как турецкий дом без этого аксессуара поэтапного заваривания был просто немыслим.
– Не люблю усложнять жизнь, – спокойно заявила Хатидже и полезла за пакетиками чая, которые почему-то хранились в сахарнице. Она двигалась медленно и лениво, как будто совершала пренеприятнейшее из действий, чем ввергала меня в активную панику. Более бесхозяйственной особы мне прежде встречать не приходилось: теперь даже безалаберная Эмель, с трудом развозившая детям по утрам порошковую кашу, казалась эталоном домовитости и порядка. По крайней мере, в ее доме был отдельный ящик для приборов, среди которых наблюдался полный комплект вилок, ножей и даже ложек.
От чая неприятно потянуло синтетическими нотками малинового ароматизатора, который несколько лет назад, возможно, и показался бы мне вполне сносным, но только не сейчас. Теперь, избалованная нежнейшими сортами листового напитка из провинции Ризе, я всерьез сомневалась, что смогу сделать глоток подкрашенной жижи бурого цвета с синтетическим ароматом orman meyveleri[161]. Отношение к чаю у жителей Стамбула особое: и это при том, что знакомы с ним горожане, как ни парадоксально, менее одного столетия. Янтарный напиток легко потеснил подорожавший в первой половине двадцатого века кофе и прочно укоренился в быту каждого стамбульца. Сегодня прожить день, не опрокинув стаканчик-другой, так же нереально, как не повстречать на пути в ближайшую ekmekçi[162]с десяток блохастых кошек всевозможных пород и окрасов.
Пить чай мы сели в гостиной, из которой широкая дверь вела в кабинет Мехмет-бея – истинный уголок хаоса, заваленный книгами и газетными вырезками, в котором любого педанта наподобие моего Дипа, уверена, охватил бы тот же приступ паники, какой настиг меня на жалком подобии кухни в этой квартире.
Дип был перфекционистом, и это меня искренне радовало, так как глобальные проблемы, в красках описываемые подругами в порывах негодования и критики собственных мужей, обходили нас стороной. Я никогда не встречала грязных носков под диваном или в любом другом неподобающем месте; домашние тапочки в обязательном порядке снимались перед каждым ковром и, идеально выровненные, ожидали хозяина ровно у кромки; чашки от чая, кофе и чего бы то ни было никогда не складировались на прикроватной тумбочке, а незамедлительно отправлялись в посудомойку и временами мылись вручную. Даже беспорядок на кухне мой дорогой Дип устраивал с соблюдением всех правил геометрии, сохраняя идеальные пропорции в подражание числам Фибоначчи. Однако столь тонкие «расчеты» не спасали его от моей немилости по утрам. Я нервно приступала к уборке, с громким звоном закладывая посуду в моечную машину и изображая «Федорино горе» в лучших традициях незабвенного Чуковского.
Тяжелые деревянные часы на стене хладнокровно отбивали минуты – время, словно резиновое, тянулось не спеша… Периодически я прислушивалась к глухим звукам за входной дверью, рассчитывая вдруг увидеть вернувшегося хозяина этого неуютного дома, но каждый раз шаги проскальзывали мимо, растворяясь в гулком эхе под самым потолком парадной.
– Что, ждешь мужа? – неожиданно нарушила тишину Хатидже. Она практически залпом опрокинула свою чашку и, кажется, не отказалась бы от еще одной, но боль в колене мешала подняться с кресла.
– Давайте налью вам еще чаю, – я прочитала ее мысли и направилась в кухню.
– У меня, возможно, была бы сейчас такая дочь, как ты, – крикнула вслед старушка. – Я ведь не прочь была родить, но в моей ситуации… Знаешь ли, у нас такое не приняли бы…
– А что за ситуация? – я выглянула на пару секунд из кухни. – Хатидже терла глаза кулачком.
– Мехмет так и не женился на мне. Всю жизнь мы живем как подростки: то ли прячемся от кого, то ли боимся… От соседей ведь не утаишь. Многие уже ушли в мир иной, а мы все так холостыми и ходим.
Сказать, что я была удивлена – не сказать ничего. Полная нескрываемого негодования, я так же быстро (как и хозяйка дома) опрокинула чашку отвратительнейшего чая и с величайшим изумлением услышала причину, по которой престарелый Мехмет-бей наотрез отказывался сделать предложение не менее зрелой возлюбленной.
В ожидании повествования, к которому Хатидже приступила лишь после того, как хорошенько растерла ладонью больное колено, я наспех выстроила с десяток стройных теорий, подтверждение одной из которых готова была вот-вот услышать. На ум приходили серьезные проблемы со здоровьем и невозможность иметь детей; затем – несогласие ближайших родственников в вечной парадигме «монтекки-капулетти»; измена и неспособность простить; проклятие рода местным шаманом, коих в изобилии можно отыскать в восточных районах страны; наконец, генетическая несовместимость и все в таком духе.
Хозяйка приняла страдальческий вид и скорбно произнесла:
– Условие для замужества было одно: приготовить тыквенный катмер. Своими руками. И даже тесто не позволил купить в магазине. Видите ли, его мама готовила что-то такое в детстве.
В ожидании продолжения я перестала дышать. Просьба приготовить простейший десерт взамен на свадьбу – вполне себе в традициях любящих перекусить турецких мужчин.
Хатидже молчала.
– Ну же, продолжайте. Он хотел выпечки, а вы?
– Что я?! Естественно, я отказалась готовить эту гадкую лепешку! – заявила она с таким отвращением на лице, будто он требовал почистить килограмм микроскопических черноморских креветок, которые страшно колют пальцы.
Мне нечего было сказать. Пожилая женщина, скривившись от ноющего артрита, всю жизнь провела в нелепой роли рядом с любимым человеком из принципа и упрямства. О да! Это так было похоже на местных женщин, упорствовавших во всем, что им казалось важным. Жалела ли Хатидже, что годы так быстро прошли? Что ее детский каприз и нежелание уступить привели к угрюмой старости, в которой обиды и сожалений было слишком много.
– Я могу вам помочь с этим десертом.
– Ох, родная, – улыбнулась женщина. – Я поклялась много лет назад, что на кухню ногой не ступлю. Разве могу я теперь нарушить клятву?
– Конечно, можете, ведь вы давали ее самой себе…
В коридоре зазвенели ключи. Мехмет-бей, тяжело дыша, с грохотом бросил в угол мокрые ботинки и вошел в комнату – нас тут же обдало морозной свежестью, которую обычно приносят с улицы. Хатидже взволнованно затараторила о том, как мы пили чай и говорили о погоде.
– А ваш муж давно ушел, не захотел со мной прогуляться.
– Наверное, замерз, – нашла я ему оправдание и поспешила к входным дверям, чтобы натянуть ботинки и поскорее бежать домой – тут было уже рукой подать.
На прощание я заглянула в гостиную: Мехмет-бей и Хатиджеханым сидели на разных концах протертого дивана и грустно смотрели в окно, за которым начинался ураган. Я поспешила.
Вернувшись домой, я тут же помчалась на кухню. Дип, заставившись лишенными блеска медными кастрюлями, тщательно начищал их жутко пахнущим средством.
– Зашел в магазин и купил какой-то порошок. Написано, что поможет вернуть жизнь твоим сковородкам.
Я с благодарностью улыбнулась и полезла в холодильник, в котором на овощной полке лежал обернутый в пленку ломоть оранжевой тыквы. Он ждал своего часа для классического супа с семечками и соленым сыром, однако судьба распорядилась иначе. Через час Дип поехал за девочками в школу, а я, одевшись потеплее, вновь поспешила на улицу Иззет-паши, жена которого была первой романисткой Турции. Ветер хлестал в лицо, но его я почти не замечала: мне нужно было срочно доставить пакет, который я крепко держала перед собой.
Подъезд, в котором я сегодня уже была, в этот раз встретил более холодно и неприветливо. Витражное окно над дверью приоткрылось, и сквозь него ледяной ветер тревожно свистел, играя с хрусталем под потолком. Гул взмывал к верхним этажам, завывая на манер скулящего зверя – так рождаются легенды о привидениях. Взбежав по лестнице, я остановилась у широкой двустворчатой двери с крохотной кнопкой латунного приспособления – должно быть, это звонок. Слева от меня была другая дверь в ту же квартиру – узкая и совершенно невзрачная: когда-то через нее проскальзывала прислуга, не желавшая тревожить хозяев. В нее я тихонько и постучала. Тишина. Еще раз – три тихих стука. Шурша тапками о потертый паркет прошлого века, с той стороны кто-то приближался. Замок звякнул, и сонное лицо Хатидже выглянуло из темной квартиры.