ью подкорректировала статью о подкаблучнике в толковом словаре. В создании образа слабохарактерного мужчины, как правило, недооценивают роль именно матери, концентрируясь на супруге. Чрезмерная забота, которой окутывают радетельные женщины великовозрастных сыновей, нередко играет с ними злую шутку, порабощая навеки оковами непобедимого матриархата.
– Кажется, вас зовут? – как раз в этот момент снова раздался удушающий кашель, и Серген быстро затараторил, только бы отвлечься от пугающих звуков.
– Понимаете, это моя мама… Вы извините, но иногда она бывает невыносимой.
Мне оставалось только улыбнуться: кому-кому, а мне было хорошо известно, насколько невыносимым может быть подаривший тебе жизнь человек. Я была из числа тех дочерей, у которых при слове «мама» учащается сердцебиение, выравнивается осанка и пересыхает в горле. «Такие» матери держат собственных детей на короткой пуповине, ибо свято веруют в их абсолютную неприспособленность к жизни.
– Дело в том… – продолжил сбивчиво повар, – в том, что она хочет меня срочно женить, чтобы потом отправиться к своей родне… Я обещал познакомить со своей девушкой, чтобы она успокоилась… Понимаете?
Конечно, я прекрасно понимала суть искусного шантажа кашляющей за стенкой особы. Более того, было очевидно, что никуда уезжать она не собиралась, а лишь умело манипулировала наивным сыном. И все же, будучи человеком мягким и эмпатичным, я решила поддержать растерянного повара.
– Это чудесно! – практически искренне порадовалась я за все еще бледного Сергена. – Если ваша мама готова познакомиться с девушкой и после этого уехать, не так уж она и невыносима! – Мне хотелось звучать как можно более оптимистично и ободряюще, для чего я немного повысила голос, чтобы перекричать непрекращающийся кашель старушки. Откуда же он все-таки доносится?
– Я слышу ее, Серген! – наконец прорвался голос, похожий на скрежет, сквозь нескончаемые удушающие приступы.
Серген снова замялся и залпом осушил мою кружку с капучино.
– Проблема в другом… У меня нет девушки. Пока нет. Я все время здесь на кухне, с утра до ночи занимаюсь рестораном.
Знает ли, это не так уж и просто начать отношения… Но скоро я обязательно познакомлюсь с кем-нибудь.
Оптимизм турецких мужчин касательно личной жизни всегда приводил меня в восторг. Большинство из них действительно легко обзаводилось подругами, стоило лишь сменить статус в соцсетях на «в активном поиске» и прическу. Последнее давалось им особенно легко, учитывая количество предложений на рынке парикмахерских услуг. Каждый квартал мог похвастать как минимум десятком подобных заведений, и это не считая клиник по пересадке волос, которых здесь так же много, как и прожорливых голубей на площади у мечети.
Более миллиона человек посещают Турцию ежегодно с одной-единственной целью – повернуть время вспять и зарастить ненавистные залысины, которые, по мнению представителей сильного пола, являются единственной причиной их бед.
Заметно лысеющий в самом центре темечка Серген нервно постукивал пальцами по клетчатой скатерти: звук получался глухим, напоминающим сердечную аритмию.
– Вы поможете мне? – заключил он наконец, глядя прямо в глаза. Манера стамбульских мужчин смотреть в лицо незнакомкам – явление опасное и требующее тщательного изучения.
Местные ухажеры после затяжного фирменного взгляда (как правило, с легким прищуром) считают вполне правомерным пригласить девушку на кофе, в постель или замуж – тип предложения зависит от множества обстоятельств, которые в данной ситуации мне выяснять не хотелось.
Я демонстративно повернула к осмелевшему подкаблучнику кисть и ткнула пальцем в безымянный палец, на котором красовалось заметно потускневшее кольцо, требовавшее срочной реабилитации в виде полировки.
– Yok artık![173]– неожиданно запротестовал он так рьяно, что мне пришлось ощутить легкий укол самолюбию и даже встревожиться по поводу отсутствия маникюра, трех седых волос, которые я тщательнейшим образом запихивала в тугой пучок на затылке, и разбитых кроссовок, предназначенных исключительно для пробежки. Поглощенная приступом панической атаки, помноженной на зарождавшийся комплекс неполноценности, я готова была без остановки перечислять собственные недостатки, но время не позволяло, да и чашка с кофе была пуста.
Серген же, перевесившись через стол, убеждал меня в плюсах заманчивого предложения, хотя я не видела ни одной причины стать участницей спонтанной буффонады, в которой по воле случая мне отводилась главная роль.
– Я прошу вас, умоляю, – жалостливо шептал шеф с таким же видом, с каким моя младшая дочь просит пятое мороженое за день. – Вы просто скажете маме, что мы встречаемся. Я даже сам скажу, а вы только кивнете. Ведь это так просто…
Я сдалась. Уж очень смешно выглядел чудаковатый повар в тесном кителе и с едва заметной залысиной на темечке. Приняв серьезный вид, мы выступили из-под широкой маркизы, по вине которой мое утро складывалось самым нелепым образом.
– Ну, наконец! – послышался уже знакомый голос примерно в метре от нас: такая близость немного обескураживала, так как обманывать на коротком расстоянии намного сложнее, нежели издалека. Свесившись из окна первого этажа, который в привычном исчислении этажей был бы низким вторым, превеселого вида старушка энергично махала рукой, напоминая рисунок Айболита в детской книжке, добравшегося наконец в Африку. Ее голову покрывали перья редких волос, совершенно хаотично обрамлявшие необычайно мелкое лицо с острым подбородком и практически отсутствующими губами. На вид женщине было лет сто… или больше. Она совершенно не походила ни на кого из местных пенсионерок, с которыми я привыкла делиться радостями и лишениями стамбульских будней.
– Это мама, – заметно повеселев, представил Серген родительницу так, будто передавал мне некое сокровище на долгое хранение.
Преследовавшая меня дружба с людьми «третьего возраста» настораживала, поэтому мысленно я дала слово, что на этот раз максимально быстро ретируюсь и забуду навсегда дорогу к этой итальянской траттории.
– Мам-м-ма! – неожиданно вскрикнул Серген прямо у моего уха. Для себя я отметила, что он неплохо вжился в образ итальянского шефа, по крайней мере, обращался к маме он именно так, как это пристало делать любому добропорядочному итальянцу: с любовью, уважением и страхом. Хотя разве стамбульцы ведут себя иначе?
– Ты слишком сильно свешиваешься! Отойди от окна! – И он начал махать руками наподобие того, как нерадивые кондитеры запихивают вываливающееся из квашни перебродившее тесто. Мама ничего не понимала и, напротив, высунулась еще больше, отчего даже я испугалась и ринулась к стене дома, чтобы в случае чего подхватить падающую старушку.
– Так ты невестушка наша? – неожиданно для меня спросила мама и снова принялась кашлять. Под окном валялся десяток окурков.
Старушка, звучно откашлявшись, задорно щелкнула пальцами и, выкрикнув: «Заходи в дом!», пошла открывать входную дверь. Мои планы немедленно исчезнуть растаяли так же быстро, как и пенка на сливочном капучино, который мне так и не удалось выпить этим утром. Серген торжествовал, а я, ощущая себя безвольной жертвой его хитроумного плана, поднималась по истертым мраморным ступеням навстречу очередному приключению, из которых, впрочем, и состояла моя скучная жизнь в этом городе.
Как и полагается, я оставила обувь у входной двери в подъезде, умоляя невидимые силы уберечь новехонькие кеды от чужих глаз, и проскользнула в приоткрытую дверь с легким чувством будоражащей неизвестности.
Если бы только Дипу было известно, чем грозят мои утренние вылазки, он наверняка устроил бы хорошенькую взбучку в виде невыносимо долгих лекций о поведении замужних дам. Ах, бедный Дип, знал бы он, как я не терплю нравоучений… Однако, к моему счастью, муж пребывал в блаженном неведении о рисковых буднях, и меня это полностью устраивало.
Возможно, пропахшие сушеной мятой тесные квартирки стамбульских бабушек и были не лучшим местом для фантастических приключений, однако даже они таили немало опасных тайн, находчиво припрятанных среди солонок, перечниц и прочей кухонной атрибутики. Квартирка Сергена, след которого простыл, стоило мне переступить порог парадной, была настолько крохотной, что я невольно ощутила себя небезызвестной героиней Льюиса Кэрролла, неожиданно увеличившейся в размерах. Меня заметно отличал от очаровательной Алисы возраст, однако патологическое любопытство роднило – так что, переполненная литературного авантюризма, я направилась прямиком по узкому коридору к распахнутому окну, которое уже не раз фигурировало в моем рассказе.
– Gel! Gel! Ayagda durma![174]– неожиданно заскрежетала мама Сергена. Она махала тонкими руками в сторону окна, стараясь выпихнуть кружившие в воздухе барашки сигаретного дыма.
Курение в помещении – бич стамбульского общества, которое покланяется картонной коробке с двадцатью гильзами с одержимостью первобытного фанатика. Пожалуй, любовь к сигаретам в этом городе была сильнее помешательства на футболе – главное отличие стамбульца от итальянца. По мнению моего знакомого психотерапевта, курение было своеобразным ядром нации (если не считать, конечно, безграничную привязанность к Ататюрку), которое наподобие ядра земного притягивало к себе все шестнадцать миллионов жителей столицы, количество которых росло ежечасно. Конечно, из этого числа стоит вычесть младенцев, дошколят, небольшую долю подростков, и мы получим свидетельство турецкого антирекорда – прочное место в десятке самых курящих стран мира.
Подруга Эмель утверждает, что все вредные привычки у нее из-за мужей, которые бессовестно пользовались ее добропорядочностью. В результате она одна воспитывала четырех неугомонных сорванцов, беспрестанно курила и с интонацией цитировала феминистические изречения Коко Шанель: