[198], а потом жди, пока он сделает свое дело…
Мед, разогретый в масле, моментально покрывает овощи карамельной сладостью, и я тут же заливаю все это великолепие яйцами. Еще одна щепотка соли поверх схватившихся белков, и завтрак по совету лучшего овощника нашей улицы готов.
Я долго не решалась поведать Дипу об утреннем происшествии, но все же не удержалась и разболтала все в мельчайших подробностях, упустив несколько деталей об утреннем кофе с шеф-поваром и неудачной роли его подружки. Как правило, стамбульские истории в моем исполнении не вызывали у мужа никакого интереса. Он считал скитания по улицам незнакомого города занятием бессмысленным и опасным, так что слушал всегда нехотя, а порой и с легким раздражением. Однако в этот раз я ощутила признак заинтересованности в его глазах, отчего, отставив тарелку с яичницей, принялась пересказывать рецепт воздушных пончиков, память о которых никак не отпускала.
– Так вот представь, что тот парень, научивший Гезде-ханым печь эти самые пиши, потом вернулся домой, а ее и след простыл. Более того, она ждала чего-то всю жизнь, растила одна сына только ради одного – чтобы не спугнуть, видите ли, любовь! Абсурд?! – Я засунула большой кусок хрустящего симита в рот и принялась что есть силы жевать, чтобы выразить еще больше негодования по поводу истории неразумной Гезде. Однако Дип опередил меня.
– Возможно, я сделал бы так же, – спокойно сказал он и положил добавки чудесной яичницы с овощами. – Эта фриттата получилась чудесно. Ничего, если я доем?
Я чуть не поперхнулась. Хотелось возмутиться, однако рот все еще был занят симитом. Я пыталась решить, чем недовольна больше: тем, что мою овощную яичницу назвали итальянской фриттатой, или оскорбительным согласием с безумным поступком Гезде. Наконец, проглотив последнее кунжутное зернышко, я решила о фриттате поговорить позже.
– Как понимать, что ты сделал бы так же? Уехал бы прочь от меня, чтобы не подвергать сомнению любовь?
Дип испуганно воззрился и потянулся к чаю, что означало, что он торопится и конца разговора мне не видать.
– Неужели ты не боролся бы за свои чувства? Не искал бы ту, которая перевернула твою жизнь?
Формулировка «перевернула жизнь» прозвучала не очень романтично, хотя в полной мере и описывала хаос, в который я ввергала в последние годы жизнь уравновешенного супруга.
– Я ведь не о себе говорил, а о ней. Что, возможно, будь я на ее месте, поступил бы так же. Она ведь из другого времени, другой культуры… Представь, что в той деревне полвека назад женщины были несчастливы в браке, угнетаемы мужчинами, о любви никто и подумать не мог! У нее перед глазами были примеры несчастных тетушек, кузин, соседок, мамы. И вдруг у нее любовь – воодушевляющая, дающая силы, желание жить! Понимаешь, как это важно и какое счастье ощутить однажды такое чувство? Но намного важнее сохранить его… Потому что нет ничего печальнее, когда это высокое чувство превращается в обыденную канитель…
– Как у нас? – проронила я. Но Дип не ответил. Он быстро надел свои замшевые туфли с затертыми носами и спешно закрыл за собой дверь.
Недели тянулись медленно: они напоминали ленивых питомцев, которых обязательные хозяева дважды на дню выводят на узкие тротуары одной и той же улицы, чтобы справить нужду и подышать свежим воздухом. Малогабаритные комнатные шпицы и пекинесы, приученные лишь к медленному променаду, останавливаются у каждого столба, безразлично нюхают землю и неохотно следуют за натянутым поводком. Точно так же ощущала себя и я – будто кто-то обмотал вокруг шеи ошейник и постоянно тянул, причем всегда в отличную от моих желаний сторону.
Стамбул посерел, что, впрочем, вполне естественно в самом хмуром из всех существующих месяцев. Благо он и самый короткий. Февраль всегда был влажнее января и уж тем более грустнее, чем декабрь. «Скверная погода нынче выдалась», – поговаривали торговцы рыбой, когда я забегала в их тесные лавки, сплошь пропитанные солью и запахом свежих водорослей. Раскрасневшиеся на морском ветру, припухшие и уставшие лица едва можно было различить в плохо освещенном помещении: если бы не раскачивающаяся под самым потолком пластмассовая лампа, я и вовсе бы не знала, сколько человек в этой комнате.
– Taze fener var mı?[199]– обычно спрашиваю я, потому что именно эта рыба кажется мне идеальной для холодных зимних вечеров. Ее нежное белоснежное филе, пропитанное солеными водами Мраморного моря, не требует никаких специй: достаточно просто присыпать мукой и положить на сковороду в слегка разогретое масло. Тот рыбак, что постарше, в съехавшей шапке бини цвета жабр луфаря (кстати, его только выгрузили на заваленный колотым льдом прилавок), подсказал однажды, что «фенер» особенно хорош под густым гранатовым соусом. Это была непреложная истина, подарившая нашему семейству не один замечательный ужин и еще одну статью расходов: «наршараб»[200]теперь мы покупали регулярно и в больших количествах. Любовь к нему была настолько велика, что я добавляла терпкий соус к тушеной баранине, в овощные рагу и даже заправки к салатам. Одним словом, краснолицый рыбак в смешной вязаной шапке, свисавшей пустым носком на затылке, дал в свое время дельный совет, однако сегодня, услышав мой вопрос, он только развел руками:
– Не-е-ет, абла[201], вашей рыбки нет… Море нынче суровое, карайель[202]бушует. Ждите снега, – почти шепотом добавил он, как будто хотел напугать страшным прогнозом.
Однако слова угрюмого рыбака не возымели должного эффекта. Напротив, воодушевленная предстоящей стихией, которая в Стамбуле так же редка, как и обычный погожий денек, я пришла в непередаваемый восторг от того, что готовить рыбу не нужно, а значит, вечер можно провести вне дома. Дети пообещали состряпать себе к ужину омлет, и я с чистой совестью отправилась к высокому небоскребу, в котором находился офис Дипа.
Светящаяся сотнями окон тридцатиэтажная башня разрезала скучный пейзаж района Шишли: ряд серых панелек; мечеть, построенная по просьбе многочисленных прихожан сразу после войны, в 1945-м. Неподалеку сверкал любимый туристами Cevahir – самый большой торговый центр Стамбула и один из крупнейших в мире. Вечная сутолока делает его малопривлекательным для горожан, а вот туристы, напротив, жалуют и забиваются в него в таком количестве, что «AVM»[203]напоминает истинное вавилонское столпотворение.
Мы редко встречались с Дипом после работы, так как всегда куда-то спешили, а в какой-то момент и вовсе забыли, что после семи вечера жизнь может только начинаться. Фонари скупо освещали забросанные гнилой листвой тротуары, облепленные грязью автомобили слепили глаза, и мы пробирались сквозь толпы замерзших прохожих туда, где нас ждали тепло, еда и крохотная надежда на мимолетное счастье.
– Ты знаешь, куда мы идем? – поинтересовался Дип, когда мы минули элегантную и строгую мечеть Тешвикие[204], которую легко узнать по одному-единственному минарету. Настолько вольная трактовка классической исламской архитектуры дозволялась лишь султанам и их близким, особенно когда те старались превзойти своих отцов или усердно подражали европейским традициям.
– Мы идем в одно замечательное место. Итальянский ресторанчик в Акаретлер[205], здесь неподалеку. Попросим приготовить тебе настоящую фриттату, а то ты принимаешь за нее любую яичницу.
Дип усмехнулся и, втянув голову в высокий воротник серого кашемирового пальто, следовал за мной по узкому тротуару, который не позволял идти вровень, взявшись за руки. Ветер хлестал в лицо, и я уже трижды успела пожалеть, что не обмотала шею шарфом. Рыбак был прав: леденящий душу карай-ель полировал изморозью голые ветви осунувшихся платанов, медь дверных ручек и даже лица прохожих – от этого они становились стеклянными и еще более безразличными. Меня же согревало одно – я ждала встречи с добродушным Сергеном, который, была уверена, отыщет местечко в траттории для своей новой знакомой.
С нашей последней встречи прошли три недели, и я радостно предвкушала приближающийся ужин с настоящей итальянской фриттатой, хотя ею и положено было завтракать. Как говорит моя соседка Айше, яйца человек может есть три раза в день и каждый раз оставаться счастливым. Страшно подумать, в какое негодование привел бы подобный рацион диетологов, но в этот холодный вечер мысли о пышущей жаром яичнице с овощами меня лишь согревали.
Поравнявшись с домом, в котором проживала Гезде с сыном, я решила, что перепутала адрес. Вывески итальянской траттории над входом как не бывало. Вечно распахнутое окно, из которого круглосуточно клубился сигаретный дым, захлопнуто наглухо, что было вполне логично при такой непогоде. Под окном, на грязном сером асфальте, валялись размокшие окурки – я окончательно убедилась, что адрес был верным. Мы дернули ручку безымянного ресторана, и из зала пахнуло свежим дрожжевым тестом, жаренным в масле. Дип моментально скинул пальто и, потирая руки, принялся искать столик поближе к батарее. Посетители лениво оторвали головы от миниатюрных стаканчиков с чаем, чтобы взглянуть на нас, и тут же вновь вернулись к горячему напитку и нескончаемым разговорам.
За стойкой стояла равнодушная девушка с пирсингом в носу и ушах.
– А Сергена здесь нет? – осторожно поинтересовалась я. – Он мой друг.
Услышав о дружбе, девушка с трудом выдавила из себя некое подобие улыбки:
– Он уехал с матерью.
– Неужели в Бурсу?
Похоже, моя осведомленность о Бурсе ее оживила, она порозовела и принялась тараторить как заведенная, так что я едва успевала понять все слова, среди которых было огромное количества сленга, который мой словарный запас отнюдь не вмещал.