[231]. Их шеренги иногда тянулись через весь пролив. Зеваки стекались к берегам и следили за богатой процессий, груженной такой снедью, о которой многие даже не догадывались. Султаны были еще те чревоугодники…
– Возможно, вы нам расскажете о любимых блюдах султанской семьи?.. – постаралась я углубиться в любимую тему, отчего наш гид поморщился: по его аккуратной комплекции было видно, что он избегает лишних разговоров о еде. Такой тип людей гордится стройностью ног в зрелом возрасте, но умалчивает, каких лишений это стоит. Но мне было хорошо известно, что подобная тонкость – результат изнурительной диеты и неимоверных усилий, а вовсе не волшебной конституции. С возрастом раздаются все – при условии, конечно, что человек ест, а не клюет, как птичка.
Как бы то ни было, Каан-бей не хотел казаться грубым, поэтому неохотно кивнул головой:
– Так и быть, мы затронем вашу любимую гастрономическую тему, но прежде позвольте все же подойти к тому, зачем вы пришли.
Мы с Дипом напряженно вытянулись в струнку, хотя я абсолютно не верила, что этот напыщенный человек с птичьим лицом и талантом чревовещателя прольет свет на загадочное письмо. Между тем он распахнул дверь в чудесную спальню с цветочным орнаментом на обоях и миниатюрной кроватью в стиле зарождавшегося ар-нуво. Сквозь венецианские арочные окна свет осторожно проникал в помещение, устраиваясь полупрозрачными бликами по деревянному полу, начищенному до блеска, хотя, судя по словам гида, эти покои недоступны заезжим туристам.
– Конечно, вы слышали о визите императрицы Франции в Стамбул? Она направлялась на открытие Суэцкого канала и по пути – странная оказия, не так ли? – заехала в Константинополь, сделав при этом немалый крюк. Женщина, путешествующая одна! Такое легко представить лишь в наше время вседозволенности… Ох уж эта свободная Европа! – и он пристально глянул на меня, пытаясь рассмотреть реакцию на его мускулинное заявление.
В недоумении я пыталась состроить выражение недовольства, хотя о самостоятельном путешествии не могла и помыслить. Вид багажа наводил неизменный ужас и страх перевеса на стойке регистрации – возможно, поэтому я питала слабость лишь к антикварным чемоданам, но даже те хранила в темной кладовке подальше от глаз. Паспорта и билеты, которые нужно было держать в надежном месте, я прятала так, что не могла потом отыскать их неделями, и это если не вспоминать об аэропортной панике и прогрессирующей аэрофобии. Знаю, что феминистка из меня никудышная, однако я из тех редких читательниц «Домостроя», которые ратуют за равенство полов с незначительным перевесом в сторону мужской гегемонии.
– Итак, прекраснейшая из императриц, а ее по праву считали едва ли не первой красавицей Европы, направляется в столицу мусульманской Османской империи, ко двору султана, где женщин, как вы понимаете, было в избытке… – на лице Каан-бея засияла сальная улыбочка, что тут же заставило меня задуматься о все-таки высокой миссии феминизма.
– Возможно, императрица была знакома с султаном? – Дип попытался мыслить логически и объяснить странный поступок женщины: это было так на него похоже.
– Совершенно верно! За несколько лет до этого султан лично посетил Париж. О, что это было за событие! Впервые за всю историю империи османский правитель посещал Европу, по крайней мере, с дружественным визитом, – и экскурсовод ехидно кашлянул в микроскопический кулачок.
Я не могла отделаться от раздражавшего чувства: рядом с невероятно миниатюрным Каан-беем ощущала себя гигантом, истинным Гулливером в стране лилипутов, и потому твердо решила отказаться во время чаепития от углеводов – хотя, если во дворце нет кухни, вряд ли нам светил хоть какой-то перекус.
– В Париже, куда отправился повелитель великой империи, проходило невероятное по масштабам того времени событие – Всемирная выставка достижений человечества. О, что это было за время! Век фотографии, паровозов, пароходов, радио и кинематографа! Первые выставки импрессионистов! Великолепный 1867 год! Париж дышал воздухом Моне и Писарро, Гогена. – От переполнявших эмоций чувствительный Каан-бей схватился за сердце и взял небольшую паузу, чтобы отдышаться.
Об этой выставке я читала не раз. Будучи поклонницей Ван Гога и Жюля Верна, со всей дотошностью я шерстила любые источники с целью отыскать что-то новенькое об их жизни. И точно знала, что в 1867 году они восторженно ходили от павильона к павильону, вдохновляясь удивительными открытиями своего времени. Тогда им казалось, что будущее уже наступило: в павильонах экспонировали гидравлический лифт, телеграфный аппарат, аэродвигатель, электрические фары, тестомешалку, железобетон… Там же восхищался открытиями и Ганс Христиан Андерсон, после чего написал свою философскую «Комету» – рассказ о времени, которого, возможно, и вовсе не существует.
Каан-бей стряхнул пылинки с рукава пиджака, из которого выглядывали накрахмаленные манжеты с тщательно подобранными обсидиановыми запонками, и продолжил:
– Итак, Париж! Наполеон III не пожалел средств, и слава о выставке и ее высокопоставленных гостях гремела по всему миру. Первые полосы газет, да нет же, все полосы газет писали об одном: о всесильных монархах, прекрасных женщинах, их нарядах… А сколько родилось в те дни анекдотов! – и он готов было уже приступить к одному из них, но Дип прервал его и указал на напольные часы, стрелки которых неподвижно стояли на месте.
Дип не переносил остановившихся часов. Все будильники и хронометры нашего дома регулярно проверялись на соответствие международному атомному времени по Гринвичу и, очевидно, показывали самое эталонное время во всем Стамбуле. Дворцовые же часы замерли на 9:05 – неужели смотритель не озаботился такой малостью, как своевременный завод? И вдруг меня осенило, что это время было умышленно выставлено: ровно в девять утра пять минут в 1938 году перестало биться сердце отца всех турок – Кемаля Ататюрка. Многочисленные часы дворца Долмабахче и, видимо, Бейлербейи тоже были умышленно остановлены на исторических цифрах как знаке памяти.
– Простите, я потерял счет времени, потороплюсь. Хотя забыться в этих стенах не так уж и сложно, я здесь всегда немного тушуюсь… – смутился Каан-бей и тут же продолжил увлекательное повествование, которое захватывало меня все больше и больше. Я даже почти позабыла о письме, углубившись в фантазии о прекрасном Париже.
– Итак, титулованные гости французского монарха были размещены в лучших дворцах Парижа, что уже было истинным наслаждением. Днем делегации посещали выставки, павильоны, а ближе к ночи бальные залы освещались газовыми лампами и, конечно же, тысячами свечей!
Закрыв глаза, я в красках представляла, как играл оркестр, гости кружились в котильоне. Султан, сам увлекавшийся музыкой и даже писавший собственноручно вполне сносные вальсы на европейский манер, конечно же, был поражен. Только представьте: украшенные цветами и затянутые в корсеты дамы, затаив дыхание, кружились по паркету, кокетливо обмахивались веерами, бесстрашно глядели прямо в глаза…
То была эпоха зарождавшегося ориентализма! А для султана Париж был новым миром – рисковым, незнакомым и прекрасным! Конечно, он не мог позволить себе пуститься в пляс – это было бы так же нелепо, как если бы Наполеон III принялся прилюдно исполнять канкан, который – кто бы мог подумать! – был написан персонально для него.
Композитор Жак Оффенбах, недолюбливавший императора, решил создать сатирическую оперу о разнузданном дворе Наполеона III «Орфей в аду». В одном из действий подвыпившие боги бесстыдно танцевали галоп как раз под музыку, известную нам как канкан. Задорная мелодия настолько пришлась по вкусу парижанам, что ее моментально подхватили варьете и прочие сомнительные заведения, увековечив в ней символическую аллегорию императора Франции.
Османский правитель вел себя исключительным образом. Журналисты следовали за ним повсюду: ведь султан был самым загадочным гостем Всемирной выставки. Парижанам было интересно, как он одет, как он ест, как говорит. Будучи обладателем тонкого вкуса, султан скупал столовые и чайные сервизы из севрского фарфора, картины, хрусталь «Baccarat»[232], а также изящные скульптуры, одна из которых хорошо знакома каждому стамбульцу. Это харизматичный бык, вылитый в бронзе Исидором Бонером[233], который сегодня склоняет могучую морду перед каждым, кто не поленится посетить старейший район в анатолийской части города Кадыкей.
Во время выставки многие судачили, что султан якобы не выезжал за пределы Стамбула без гарема. Эта новость особенно впечатляла хорошеньких француженок, которые готовы были на многое, только бы пококетничать с самим султаном и, возможно, ощутить вкус восточной сказки. Но только одной было дозволено приблизиться к нему – жене Наполеона III, прекрасной испанке, о красоте и уме которой писали в депешах иностранные послы. Императрица легко разрешала дипломатические конфликты и еще легче их создавала. Так, она с присущей ей легкостью настроила мужа против российского царя Александра II лишь потому, что его супруга Мария Федоровна пренебрегла ее обществом, посчитав репутацию королевы Франции небезупречной. Между странами тут же пролегла холодная тень, которой больше не суждено было рассеяться.
Зачем же такая востребованная и популярная императрица прибыла в Константинополь? Политическое задание? Уж точно она не ставила целью пройтись по Гранд-базару, чтобы приобрести медных джезве и рахат-лукума, как это делают рядовые туристы.
– Боюсь, политического задания у нее не было, – серьезно ответил искусствовед. – До сих пор историки не могут отыскать истинной причины ее визита, хотя определенные догадки есть. – И он игриво накрутил тонкий кончик усов на палец, а я поймала себя на мысли, что этот человек безумно похож на уменьшенную копию Сальвадора Дали – по крайней мере, их усы были на один манер: нелепый и претенциозный.