Комната, в которой мы оказались на этот раз, отличалась особым шармом.
– О, вы оживились! – обрадовался гид. – Не удивлен: дамам с тонким вкусом этот интерьер обычно приходится по вкусу.
Я глянула на свои рыжие потертые угги, тренч оверсайз поверх растянутого пуловера и поняла, что Каан-бей откровенно льстит, считая меня полной разиней и никудышной женщиной, лишенной чувства стиля.
– В этих покоях останавливалась императрица. Дворец был приведен в порядок специально к ее приезду. Султан хотел угодить и потому приказал превратить комнату в точную копию ее парижской спальни – чтобы королева чувствовала себя как дома.
– Удивительное гостеприимство, – заметил Дип.
– Да, известное турецкое гостеприимство и кое-что еще… Кстати, по поводу блюд, которыми вы так интересовались. Несколько шеф-поваров, включая французов, трудились над составлением особого меню к приезду гостьи. Было известно, что она питала слабость к соусу бешамель, чего не могли не учесть придворные повара.
Именно тогда и было придумано уникальное блюдо турецкой кухни, в котором удалось совместить классический французский соус и запеченные баклажаны, без которых невозможно представить себе османскую кухню. Блюдо назвали «хюнкяр бейенди», то есть «повелитель доволен», так как султан пришел от него в полный восторг и после неоднократно наслаждался им, вспоминая о визите прекрасной испанки. Испанкой она была лишь по отцовской линии, хотя во дворцах Европы ходили слухи, будто ее отцом мог вполне быть писатель Про-спер Мериме, у которого были довольно близкие отношения с матерью будущей императрицы. Но уверен, имя Мериме вам ни о чем не скажет, так что оставим его…
– Напротив, – с обидой почти вскрикнула я. – Мы все читали его!
– Неужели? – удивился гид.
Конечно, я утаила, что этот автор входил в обязательную школьную программу, и именно по этой причине новелла «Маттео Фальконе» оказывалась прочитанной подавляющим большинством наших подростков. Хотя мне, как человеку, имеющему особенное отношение к литературе, и вправду было известно немало о Проспере, свободно владевшим русским языком и первым переведшим на французский Пушкина, Гоголя и Тургенева. С последним он, кстати, был дружен и долгие годы вел переписку. Мир был тесен, и это я ощущала сегодня как никогда.
Голова все еще невозможно шумела после бессонной ночи, и я понимала, что теряю линию повествования. Еще меньше я понимала, почему Дип, который почти разгадал имя того, кому предназначалось письмо – некому «АА», вздумал устроить мне урок турецкой истории именно здесь…
– Имеется свидетельство того, что мать султана невзлюбила Евгению…
В недоумении я переспросила:
– Простите, кого? – Засыпая на ходу, я, очевидно, путалась в датах и именах, которых так много было во время этой экскурсии. Дип с укоризной посмотрел на меня в упор, и я поняла, что Евгения была хорошо известным персонажем этого дня, которого я просто пропустила мимо ушей.
– Я же говорю, невзлюбила Евгению. Императрицу Франции. Или как ее еще называли, прекрасную Эжени, – специально для меня повторил гид, с трудом скрывая недовольство.
«Так вот как ее звали…» Я несколько раз обошла комнату, после чего обернулась к маленькому человечку в идеально сидящем костюме.
– А чем эта самая Евгения не угодила валиде?[234]
– Ну… Есть разные версии. Мать султана прилюдно дала ей пощечину, потому что гостья якобы шла под руку с ее сыном и, возможно, даже хохотала, – и он почти истерично изобразил некое подобие женского смеха, после чего продолжил с серьезным видом:
– Мы не знаем точно… Понимаете, гаремом управляла мать, и все женщины в нем должны были следовать определенному протоколу. Евгения же вела себя как у себя дома…
– И это неудивительно, – попыталась я защитить бедную женщину, – ведь даже стены в спальне были оклеены ее обоями. Возможно, я бы тоже запуталась…
Дип улыбнулся, а Каан-бей увлеченно продолжил рассказ, приглашая нас вглубь длинного коридора, вдоль которого стояли резные полированные комоды и изумительные кресла, на которых, возможно, когда-то отдыхала королева Франции.
– В спальню к Евгении вел отдельный ход. Назовем его тайным… – и наш многословный знакомый указал на небольшую дверь в углу темного холла, замаскированную бледной росписью под стену. – Через него Абдул-Азиз, вполне возможно, проникал к императрице, а дальше мы можем только фантазировать в меру своей благовоспитанности о том, что происходило далее, – и он снова щегольски закрутил кончик напомаженных усиков.
Абдул-Азиз… Строки «Мой милый АА…», которые я усердно переводила этой ночью, ясно всплыли в памяти… А что, если «АА» – это и есть Абдул-Азиз, а «Е» – Евгения? Земля словно покачнулась и начала уходить из-под ног. Еще каких-то несколько часов назад я держала в руках письмо императрицы Франции Евгении, которое она тайно писала своему любовнику султану Абдул-Азизу?! Дип, не скрывая веселого настроя, смотрел на меня и улыбался что было силы.
– Так ты все знал?!
– Конечно! Как только прочитал письмо, все понял. Оставалось только уточнить детали. Но ты, конечно, тугодум… Хотя сделаем скидку на нехватку сна.
Мысли работали, как заведенные: письмо стояло перед глазами, строчки проплавали одна за другой, внося ясность в историю, поверить в которую по-прежнему было невозможно. Далее я вспомнила странную фразу о том, что окна ее комнаты будут переделаны, чтобы ей легче было вспоминать о чем-то – текст был смазан огромным подтеком.
– А что же с окнами в этой комнате? Нет никакой истории, связанной именно с ними?
Наш гид удивленно посмотрел на меня, затем на чудесной работы деревянную раму-слайдер арочной формы, задумался, после чего произнес:
– Удивлен вашей осведомленностью или, скорее, проницательностью. Действительно, по возвращении в Париж в спальне Евгении во дворце Тюильри окна заменили на точные копии тех, которые вы можете лицезреть здесь, в Бейлербейи. Но позвольте узнать, откуда вам это известно?
Я улыбнулась и самодовольно закатила глаза, и мы продолжили осмотр скульптур в парке. Каан-бей монотонно вещал, но только теперь я ловила каждое слово, находя все больше связи между письмом и подлинной историей двух влюбленных. Или просто друзей? Или же все было выдумкой?..
– Жизнь султана сложилась трагически. Случился переворот, который, впрочем, совсем не интересен, и по вполне очевидным причинам в 1876 году Абдул-Азиз отрекся от престола, а еще через несколько дней его тело обнаружили бездыханным. Суицид? Ох, нет… Султаны слишком любили себя и ценили собственную кровь, чтобы пойти на такое.
– То есть султана не стало спустя несколько лет после последней встречи с Евгенией? – грустно спросила я.
– Верно, спустя два года. Уверен, он хотел бы покинуть Стамбул, однако не удалось. Бежать было непросто. Несчастный наивный Абдул-Азиз…
– А что же Евгения?
– О, ее жизнь тоже сложилась весьма невесело, хоть и прожила она долго. На ее веку произошло крушение трех великих империй, а также ее собственной любви.
На выходе из дворца мы все же отыскали чудесное кафе: гезлеме с картофелем и тянущимся сыром, который здесь называют «кашар»[235], было восхитительным. Тончайшее тесто, в которое искусно пряталась начинка, зажаривалось до сухого хруста и подавалось в виде миниатюрных квадратов к крепкому сладкому чаю.
Вид на спокойный Босфор, в водах которого все еще играло вялое зимнее солнце, был воодушевляющим. Я радовалась, что нам предстояло возвращаться домой по мосту, до которого, казалось, можно было достать рукой. Гигантской аркой он нависал над изящным необарочным дворцом, и вместе этот тандем создавал все то же странное чувство, будто времени и вовсе не существует.
– У меня есть еще один вопрос, – прервала я молчание, и наш новый знакомый вернул на стол стакан с чаем, который только что поднес к губам. – Предположим, если бы Евгения писала письмо, разве могла бы она его спрятать в чемодане фирмы «Луи Виттон»? И как этот чемодан теоретически мог остаться в Стамбуле? – Я поежилась от неловкости, понимая, что только что выдала полную нелепицу.
Однако Каан-бей, напротив, приосанился и принялся на полном серьезе отвечать на мой дилетантский вопрос:
– Известно, что после скандала с пощечиной Евгения в срочном порядке собирала вещи, и впопыхах несколько сундуков и кофров забыли погрузить на корабль. Также мы знаем, что императрица заказывала багаж исключительно в мастерской Vuitton, как, впрочем, и весь европейский бомонд, начиная с середины девятнадцатого века. А потом и двадцатого, и так до наших дней. Это означает, что если бы она действительно писала некое письмо и решила его спрятать, то сделала бы это непременно в чемодане данного бренда.
Мы с Дипом от удивления раскрыли рты. Особенно Дип, так как подобное заявление полностью дискредитировало его теорию о подделке.
– То есть вы уверены, что здесь она тоже была с таким багажом?
– Однозначно да!
Эта новость меня не просто удивила, она перевернула мой мир с ног на голову.
– Но я не думала, что в те давние времена уже носили модные сумки…
– Времена, кстати, не такие давние… – сделав глоток, вдумчиво произнес Каан-бей. – И это были не сумки, а исключительно сундуки и чемоданы для перевозки вещей. Бренд, о котором вы говорите, не случайно так популярен. Кто только не прибегал к услугам старика Луи! Русские цари также путешествовали с точно такими же чемоданами, – добавил с определенной важностью наш собеседник и положил на стол портмоне в знакомую каждому черно-серую клетку с монограммами LV.
Я не верила своим ушам и нуждалась в еще больших подтверждениях.
– Выходит, если бы гипотетически я набрела на антикварном базаре на чемодан «Луи Виттон», он с большой долей вероятности мог оказаться подлинным?
От этого вопроса Дипу стало совсем не по себе: судя по его стыдливо опущенным глазам, он осознавал, что стал жертвой беспринципного старьевщика, поверив тому на слово.