в очаровательный дворик. Озаренный мягкими лучами прохладного солнца, игравшими сквозь облысевшие кроны окоченевших деревьев, двор казался уютнейшим из мест и будто просил постоять еще немного на покрытых мягким мхом вековых булыжниках, полюбоваться видом миниатюрной башенки на фоне барвинкового неба, прислушаться к песне птиц, кружащих едва ли не над самым загадочным местом этого города – одном из семи холмов великолепного Константинополя.
Тем временем рыжеволосая смотрительница храма принялась отмыкать главные двери. Зашли в притвор мы почти одновременно и обе благостно улыбнулись – таким приятно дразнящим был нежный запах свежей мирты. Зеленые веточки кто-то бережно разложил на скамье, и они благоухали приятнейшим из ароматов, сотворившим чудо с дерзившей еще минуту назад женщиной. Войдя в церковь, она переменилась, и даже голос ее звучал теперь мягче.
– Это женский цветок, – заговорила смотрительница и, прижав к носу ветку, глубоко вдохнула мягкий хвоистый аромат. – Мы, гречанки, верим, что мирта делится с нами энергией и красотой. Новорожденным девочкам кладем такую ветку в колыбель – почувствовав этот запах, дитя впервые осознает себя женщиной, пусть и маленькой, – и она улыбнулась.
А я только заметила, что никакая она вовсе не старуха, а вполне моложавая женщина: ее кожа светилась изнутри жемчужным перламутром, а золотистая рыжина теперь казалась пикантной изюминкой и невероятно шла тонким гибким бровям. Определенно ей было не больше шестидесяти… Задумавшись, я задержала взгляд на лице незнакомки, что, впрочем, ее не смутило.
– Мое имя – Мария, но здесь называют Мерьем-ханым. Вы, наверное, отыскали нашу церквушку в интернете и решили посмотреть историческую достопримечательность? – она задавала вопросы и складывала в стопку разложенные на одной из скамей книги. Среди них были исписанные размашистым почерком блокноты, чертежи с геометрическими фигурами, однако я ничего не успевала рассмотреть. Краем глаза мне удалось заметить, что книги были по искусству, живописи, иконописи, а на обложке одной красовался хорошо известный мне magnum opus – особый символ в алхимии, называемый также эликсиром философов. Он выглядел как круг, в который последовательно вписаны треугольник, затем квадрат и снова круг.
– Вы ищете философский камень? – спросила я самое глупое, что только могла.
– А вы можете мне в этом помочь? – улыбнулась Мария. – Пойдемте внутрь, здесь дует… И вам ведь интересно, что же необычного в нашей «кровавой» церкви?
Я на минуту замешкалась, чтобы натянуть на голову клетчатый шарф, который спасал меня от стамбульских сквозняков, доводивших до жутких мигреней. Смотрительница скептически отнеслась к моей традиционности и демонстративно взбила пальцами стрижку, которую ничем покрыть не собиралась. Недоумение легко читалось на моем лице, ведь я отчетливо помнила, как обычно шикали богобоязненные возрастные прихожанки на молодых христианок, заявившихся в церковь без платка и, чего доброго, в брюках.
– Гречанки не покрывают в церкви голову. И, как правило, приходят в брюках, – поспешила объяснить Мария, пока я не выстроила собственную гипотезу о вероотступничестве. – Мы очень долго были в Османской империи, где наших прабабок принуждали покрывать головы. Еще тогда женщины решили пойти наперекор: они являлись на службу под покровом ночи и демонстративно снимали платки – это был их способ защиты и даже борьбы. Поэтому для меня так важно войти в храм без платка, – и она гордо тряхнула небрежно уложенной прической.
Мне эта идея понравилась, и, хотя я не имела ни капли греческой крови, в тот день мне захотелось поддержать женскую инициативу, и палантин остался на плечах.
Небольшая церквушка вмиг озарилась десятками ламп, переливавшихся в хрустале огромных люстр. Это место было наполнено магической энергией, которая витала в воздухе, – и я вдыхала ее полной грудью; она призывно сверкала на серебряных ризах древнейших из икон, какие мне когда-либо приходилось видеть; магия кружила голову, когда я стояла под низкими арками и от благоговейного трепета не могла сдвинуться с места.
– Что это за место такое? – наконец спросила я. – Здесь очень необычная аура.
– Для обычной туристки вы слишком проницательны… И слишком хорошо говорите по-турецки. Давно здесь живете?
Я хотела ответить, но в это время подошла к алтарной перегородке, украшенной невероятными иконами.
– Почему иконы так перемешаны? Здесь все эпохи… – удивилась я, и этого нельзя было на заметить.
Прямо передо мной висело искусное подобие «фаюмских портретов»[247]на деревянной основе; скромные изображения креста времен иконоборчества; сохранившие античный натурализм библейские сюжеты, а также неподвижные и лишенные живой искры аскетические образа, от которых меня обычно бросает в дрожь – настолько отрешенными и чужими кажутся тонкие симметричные профили святых в обрамлении чеканных риз.
Рассматривая одну из таких работ, на которой было смешение многих известных сюжетов, я вдруг заметила то, что заставило меня перешагнуть дозволенную черту и приблизиться к алтарю слишком близко – а именно две ладони…
– Вот-вот, нечто подобное я видела сегодня во сне, – и я позвала Марию, которая копошилась под иконой Святой Варвары, буквально усыпанной дарами излечившихся прихожан.
– Вы видели во сне Успение Божией Матери? – удивилась та.
– Не совсем, во сне были ладони, обращенные ко мне.
– И чьи же это были ладони? – заинтересовалась Мария.
– Какой-то дамы. Она была в золотом одеянии, немолода, но красива. Вокруг много пробирок и склянок с шипящей жидкостью…
Моя собеседница мгновенно изменилась в лице.
– Кто вас прислал сюда? – строго спросила она, и я протянула ей карточку, переданную мне сегодня соседкой Айше. Мария внимательно изучила ее, затем задумалась, продолжая вертеть ее пальцами, и наконец произнесла:
– Кажется, она снова решила выйти на связь. Странно, что через вас. Видимо, вы поймали ее частоту… Думали в последнее время много о красоте или любви, может быть?.. Не понимаю, почему она выбрала вас?
– Это я не понимаю. О ком идет речь? – я была в замешательстве от несуразностей, которые лились потоком из моей новой знакомой.
– Как кто? Понятное дело, Зоя Порфирородная. Не пучьте глаза, сейчас все объясню, – и она потянула меня по скрипящей лестнице на пристроенный второй этаж, сплошь заваленный книгами, картами и тетрадями, исписанными все тем же неопрятным почерком, который я наблюдала у входа в храм. В углу у окна у совершенно невообразимой иконы, которой легко можно было дать тысячу лет, стояла переносная доска, исчерченная тригонометрическими фигурами в весьма странной позиции по отношении друг к другу. Мне и в голову не приходило, что некоторые из них можно было вписать друг в друга.
Это место больше напоминало кабинет сумасшедшего ученого, помешанного на тайнах средневековой алхимии, что шло вразрез с православными канонами и все же представляло невероятный интерес. Как только Мария оказалась в своем царстве знаний, ее лицо изменилось – и она тут же из церковного старосты (пусть и с очаровательным бобом на голове) превратилась в увлеченного математика или, может быть, химика? И мои догадки были близки к реальности.
– Придется знакомиться снова, – учтиво произнесла она, и на этот раз голос ее звучал более деловито и представительно. – Я университетский профессор, кафедра семиотики и теории искусства. Изучаю символы. Я здесь снимаю квартиру, пока исследую одну тему, и заодно присматриваю за ключами. Прихожан практически нет, так что у меня полная свобода, – и в доказательство этого она указала на хаос из книг, грудами лежавших на глубоких подоконниках утопленных в толстую кладку окошек, сквозь которые с трудом просачивался мягкий полуденный свет.
– Я обычно работаю из дома, но тут так получилось, что перенесла свои труды сюда, чтобы ночью не бегать по улице – райончик не из спокойных, – и она трогательно закатила глаза.
– То есть вы остаетесь здесь ночью одна? Вы смелая… – мне подумалось, что я бы ни за что не осталась в месте, которое насчитывало полуторатысячелетнюю историю и, более того, носило имя «кровавой церкви».
Во время захвата города особенно ожесточенные бои велись именно в этом районе: реки крови стекали по улицам, по которым сегодня я кружила в поисках входа, в воды кривого Халича, ставшего на время сражений алым. После тех трагических событий, унесших тысячи жизней, церковь, чьи стены также были отмечены жертвенным багрянцем, в народе стали называть «кровавой» и окрашивать их только в красный цвет.
Храм Марии Монгольской, или Богоматери Панагиотиссы, был единственной церковью Стамбула, которая ни разу не служила мечетью. Столь редким даром церковь была обязана Мехмету Завоевателю, покорившему неприступный Константинополь. В благодарность некому греческому архитектору, воздвигнувшему мечеть Фатих[248], султан собственным ферма-ном[249]даровал церковь семье зодчего с полным правом распоряжаться ею и всегда оставаться христианским храмом.
– Дама из вашего сна не так проста, – принялась объяснять мне Мария. – Она является в таком виде ко многим, когда желает, чтобы мы, женщины, вспомнили о чем-то важном и раскрыли один из ее секретов красоты или любви. А их у нее было много…
Раскрытые поднятые ладони или «оранта» – древний жест, имеющий разные смыслы. В христианской традиции он означает священную молитву, что мы и видим на иконах. Но, если копнуть глубже, все становится интересней: оказывается, жест «оранта» в более древние времена символизировал величайшую женскую силу, цикличность жизни и смерти, вечную любовь. Вот, взгляните, – и она указала на рисунок обнаженной женщины с поднятыми и обращенными к нам ладонями в одной из книг. Под картинкой была подпись «Богиня плодородия и плотской любви Иштар».