Стамбул буквально полнился трагическими историями подобного толка. Они передавались из уст в уста, из дома в дом, перекидывались на кварталы, пока весь район не начинал судачить о каком-нибудь несчастном, что свел счеты с жизнью из-за отца возлюбленной, не давшего согласия на брак. Классика жанра! Газеты начала прошлого века пестрели цепкими заголовками и еще более душещипательными описаниями последних минут жизни женихов и любовников, невест и любовниц, которые прыгали с многочисленных мостов и башен города с такой частотой, что многие сооружения в конце концов были попросту закрыты для посещения. И даже сейчас, в век прогрессивных взглядов и вседозволенности, порой натыкаешься на печальную новость о том, как очередной юнец бросился с Галатской башни от неразделенных чувств.
Трагическая любовь культивируется в Стамбуле так же, как меланхолия и благородная грусть. Страдания из-за любви давно стали чертой добропорядочных семей, признаком хорошего тона и главной темой турецких сериалов, которые ежегодно набирают рекордные просмотры на мировых киноплощадках.
Тем временем мы оказались на улицах, которые раньше ускользали от моего зоркого глаза, хотя и находились в пяти минутах ходьбы от череды генеральных консульств, которыми богат этот район. Широкие мостовые неожиданно сменились узкими крутыми спусками, которые, по моим подсчетам, вели нас прямиком к Босфору. Здесь все выглядело иначе, и неожиданно мне захотелось воскликнуть «Viva Italia!» – так сильно было похоже это место на стареющий Рим с его очаровательными прямоугольными двориками и неповторимой архитектурной патетикой, свойственной едва ли не каждому зданию, построенному на Апеннинским полуострове. На смену разнокалиберным домам причудливого Константинополя с неимоверным количеством мраморных пилястр, высоких портиков, украшенных лепниной, деревянной резьбой и искусной чугунной ковкой, пришли классические здания идеальной формы. Их средоточие в крохотном стамбульском квартале было настолько плотным, что дух захватывало от ощущения, которое может дарить лишь старая добрая классика. Я вспомнила, как на лекции по античной культуре профессор задала нам, напыщенным и ничего не знавшим студентам, вопрос: «Что такого особенного в древнегреческих статуях и храмах, что мы по сей день считаем их эталоном и всячески подражаем им?» В зале воцарилась тишина.
– Пропорция! А вместе с ней и симметрия! – прервала наши немые предположения профессор и пожелала как-нибудь на досуге обдумать это. Прошло много лет, и вот наконец я добралась и до этой мысли. В полной мере я ощутила всю силу несокрушимости пропорции и симметрии, которые прекрасной геометрией были вписаны в фасады романской архитектуры.
Когда-то в этих кварталах, объединенных сегодня известным каждому туристу словом «Бейоглу», жили просвещенные итальянцы. В основном это были бравые выходцы из Генуи и Венеции, подавшиеся в чужие края на поиски доблести и счастья. Их предки выстроили на северном берегу Золотого Рога прекрасную Христову башню, которую позже переименуют в Галату. Именно с нее открываются самые захватывающие виды на прекрасный Константинополь, история которого давно канула в Лету, но память о ней живет и по сей день.
Генуэзцы всегда проявляли особую смекалку: вначале сражались против османов, но стоило бесстрашным туркам покорить стены великого Византия, как предприимчивые итальянцы преклонили колени перед новым правителем и поклялись ему служить верой и правдой. Султан Мехмет Фатих был благосклоннее, чем его описывали недоброжелатели. Он легко принимал новых подданных, гарантируя им безопасность и покровительство – взамен на налоги, конечно… В столице новоиспеченной империи грянул финансовый бум: предприимчивые купцы набивали золотыми дукатами кошели, один за другим появлялись мраморные палаццо, окруженные францисканскими монастырями и соборами. На месте генерального консульства Италии, привлекающего прохожих всегда распахнутыми белоснежными ставнями, стоял особняк легендарного Людовико Гритти[26]– богатейшего интригана и проходимца Османской империи. Поговаривают, что очаровательный юноша был внебрачным сыном венецианского дожа[27]и прекрасной греческой рабыни – эта незначительная деталь биографии, однако, не помешала стать Людовико одним из влиятельнейших фигур при султане Сулеймане Великолепном. Гритти искусно плел интриги по всем фронтам, наслаждаясь тонкой игрой в дипломатию, которая, нужно признать, все же привела его к полному поражению.
Цветочник торопливо ковылял вниз по узким улочкам, представлявшим собой настолько театральное зрелище, что порой отличить их от закулисных декораций было просто невозможно. Выложенные круглым булыжником мостовые покрывали яркие полотнища винтажных ковров, которые старьевщики выставляли напоказ любознательным прохожим с надеждой подзаработать. Прямо на низких ветвях платанов изобретательные торговцы крепили грубыми бечевками старинные дворцовые люстры: под слоем пыли едва улавливался благородный блеск cristallo veneziano[28].
Район Джихангир – вечное пристанище обреченно влюбленных парочек, творческой интеллигенции и расслабленной богемы, ведущей ночной образ жизни и не обременяющей себя сухими правилами городского быта. Здесь можно петь до утра под звездами серенады, писать картины с обнаженной натуры на крышах чужих домов и предаваться страсти в скромных обителях любви – исписанных граффити парадных. Безрассудный квартал не спит ночи напролет… Он звенит тонкими стаканами с мутной ракы – от нее остается дурманящее послевкусие на губах и сладостные воспоминания поздним утром следующего дня. Здесь в растерянности кружат незнакомые и одинокие посетители мейхане[29]в резвом халае[30], что способен довести любого до почти эйфоричного экстаза, растворяющего ощущение места и времени. Разве не это же испытывают дервиши, часами кружащиеся в ритуальном круге, склонив голову набок? Их образ преисполнен символов и тайн, которые хранились столетиями вплоть до безрассудного изгнания суфийских аскетов из возрождавшегося Стамбула – молодая Турецкая Республика начала двадцатого века[31]легко высвобождалась от вековых традиций, которые, по мнению новых лидеров, тянули страну в черную пропасть имперской истории.
– Ей было всего семнадцать, и мы с нетерпением ждали совершеннолетия… – Вдруг снова завел свою печальную песню мой странный спутник.
– Еще немного, и моей дочери будет столько же, – зачем-то проронила я, а про себя подумала, что с трудом могу соединить нежный девичий образ с прокуренной сгорбленной фигурой пусть и романтичного, но все же довольно зрелого человека. Он был определенно не молод… Седые сбившиеся виски, выглядывавшие из-под пожеванного соломенного канотье, смотрелись более чем странно в городе, где культ мужской стрижки был доведен до драматичного пика безрассудства. Местные «беи» заглядывали в «куаферные»[32]так же часто, как пили чай или бросали томные взгляды на проплывающих мимо красавиц. Мой же спутник выглядел жалко и убого, что делало его образ рядом с молодой и хорошенькой девушкой разве что комичным…
Набоковский сюжет «а-ля Лолита» сбивал с толку и селил сомнения в психической адекватности странного спутника.
– А вам не кажется, что слишком большая разница в возрасте – помеха в отношениях?
Цветочник грустно вздохнул, стянул с головы скукоженный головной убор, и на смуглый морщинистый лоб упала копна черных нестриженых волос. Седыми они были только на висках.
– Мне сорок два. Тогда было на два года меньше. Не мальчик, конечно, но и не так стар…
Он снова аккуратно натянул некое подобие шляпы, чем добавил себе уверенных два десятка суровых лет.
– Первые полгода я не ел и не пил. Просто не мог. Друзья меня кое-как привели в чувство, но к прежней жизни я так и не вернулся. Зарабатываю цветами, и то только потому, что это ее любимые астры.
Я стояла в замешательстве. События тайно разворачивающегося романа, который стал для меня сегодня настоящим откровением, происходили не в средневековой Вероне, а во вполне современном городе двадцать первого века со всеми вытекающими последствиями, как мобильная связь, интернет, социальные сети… Как могут потеряться влюбленные в наше время?!
– А вы пробовали связаться с вашей Фюсун? Позвонить ей? Написать?
Цветочник обреченно покачал головой и тяжело вздохнул, на что я только от удивления раскрыла рот. Постыдная безынициативность… Есть ли смысл посыпать голову пеплом, не приложив при этом ни малейшего усилия для исправления ситуации?..
– Возможно, ваша Фюсун выходила с вами на связь? – Мне нужно было немедленно докопаться до причины сбоя в коммуникации и по возможности устранить поломку. В моей системе мироздания найти человека на восьмимиллиардной планете было проще, чем отыскать на полках стамбульских супермаркетов несоленый творог для сырников и буханку бородинского хлеба. И даже с этими непосильными задачами я справилась на ура благодаря благословенным аккаунтам интернет-паутины. Правда, как оказалось, любимые когда-то творожники и присыпанный золотым кориандром ржаной хлеб в мировой столице чревоугодия утратили прежнюю привлекательность: за несколько лет пребывания в этом городе Стамбул, не прекращая, баловал нас кулинарными изысками уличных столовых с мелодичным названием «локанта»[33], так что мои дети давно позабыли о таких отеческих лакомствах, как манная каша, оладушки или блинчики со сметаной.
Цветочник завернул за угол красного малоэтажного здания. Из крохотного окошка высунулась аккуратно уложенная голова молодого человека. Он глянул по сторонам и быстро кивнул в сторону двери. Я последовала за странным знакомым, который теперь в дополнение ко всем своим недостаткам еще поражал халатностью и безразличием из-за нежелания броситься на поиски любви всей его жизни.