От этого его предательство лишь выглядело ещё страшнее.
Во-вторых, после всего этого ужаса, который приключился со мной, Артёма повысили до капитана и дали небольшую группу в подчинение – посмотреть, как он справится. Но с этим проблем быть не должно, парень уже доказал всем, что на него можно положиться, и в сложной ситуации он не спасует. Но для меня стала шоком ситуация «в-третьих», потому что Артём, забыв о том, что тему отношений мы вроде как избегаем, по секрету признался: отец собирался сделать его не только одним из своих самых верных подчинённых, но и зятем. Собственно, на это родитель, видимо, и рассчитывал, когда отправил его во главе отряда нянек присматривать за мной – кто же знал, что в уравнение придётся вписать снайпера, который все карты спутал... И хотя мне хотелось сохранить с Артёмом дружеские отношения, я ни о чём не жалела, потому что без Кости теперь своей жизни не представляла. И даже если мне придётся до конца жизни забыть о журналистике, я загодя готова на эту жертву, если он будет рядом.
Я едва успела переварить наш разговор, когда в коридоре призывно заверещал домофон; с небольшого квадратного экрана на меня смотрел улыбающийся Костя, и я, забыв, сколько мне лет, запищала в ладони, которыми успела прикрыть рот. Палец на кнопку, ещё минут семь томительного ожидания, и, наконец, гулкие шаги за дверью, будто мой снайпер бежал, а не шёл. Я распахнула дверь и тут же угодила в крепкие руки, которые оторвали от пола и закружили в воздухе. Костя, словно кот, потёрся щекой о мою щёку, ставя на ноги и давая понять, что соскучилась не я одна, а после утянул в поцелуй прямо на лестничной клетке, выбив весь воздух из лёгких.
– Ты вернулся, – пытаясь отдышаться, улыбнулась.
– А ты сомневалась? – хмыкнул он. – Никуда я от тебя не денусь. И потом, даже если да, ты меня со своим журналистским нюхом в два счёта найдёшь – тебя же вечно в неприятности тянет.
– Эй! Если это не оскорбление моих профессиональных способностей, то даже не знаю, как это назвать. И вообще, ты себя, что ли, с неприятностями равняешь? Да если бы они все были тобой, в моей жизни сразу бы поубавилось проблем.
– Ого, какой витиеватый комплимент! – расхохотался Костя и щёлкнул меня по носу. – А теперь признавайся: хорошо себя вела? – Я горделиво кивнула, потому что да, с моей неусидчивостью тут было чем гордиться. – Умница. А теперь я хочу тебя кое с кем познакомить. Ехать придётся далеко, так что возьми с собой что-то тёплое, чтобы не замёрзнуть в дороге.
Моё любопытство, заглушённое встречей с любимым, снова вспыхнуло с новой силой. Костя мне о своей семье никогда ничего не рассказывал, каким-либо подробностями своей прежней жизни до всего этого – до его «хозяина», до Мультиков, – не делился, но я осознала это только сейчас, ведь прежде было не до бесед по душам. В общем-то, кроме его имени и нелестного послужного списка дел в прошлом мне о нём ничего не было известно, и со стороны я наверняка выглядела легкомысленной дурой, связавшись с таким человеком, но когда говорят, что ты кем-то занят, речь идёт о душе, а не о том, кем ты был в прошлом. И всё же у меня сразу накопилась куча вопросов, которые я прокручивала в голове, пока взятая напрокат машина мчала нас за город и дальше.
Ехать и в самом деле пришлось далеко; наши с Костей родные города разделяли между собой чуть больше трёхсот километров, и нам понадобилось почти пять часов, чтобы преодолеть это расстояние. От долгого сидения у меня немного затекли ноги и пятая точка, но я быстро забыла о них, когда поняла, где будет наша конечная остановка, а мой взгляд из непонимающего быстро превратился в сочувствующий, когда глаза пробежались по разномастным могильным памятникам. Конечно, я догадывалась, что дети из полных благополучных семей редко становятся наёмными убийцами, но почему-то хотелось верить, что у Кости где-то всё же есть хоть кто-то из родных.
Нет ничего хуже, чем знать, что нигде в целом свете тебя никто не ждёт.
Машину мы покинули в гробовой тишине, которую разбавлял только ветер, шелестящий листвой, и поющие тут и там птицы. Где-то слева дятел гулко стучал клювом по стволу старой берёзы, и на этом, пожалуй, вся жизнь на кладбище заканчивалась, если не считать нас двоих, хотя так и должно было быть. Это место для мёртвых, не для живых. Взяв мою ладонь в свою, Костя уверенно потянул меня вперёд; чтобы избавиться от непонятно откуда взявшегося страха, я принялась разглядывать могильные плиты, задерживая внимание на серьёзных или улыбчивых лицах, читая про себя каждое имя. Имён было много. Если бы кто-то обладал силой воскрешать мёртвых и поднял бы всех из могил, людей на планете стало бы раза в три, а то и четыре больше. Я могла понять принцип смены поколений, но, Господь милосердный, как же тяжело отпускать близких, когда те уходят насовсем.
Костя завёл меня в самую глубь кладбища, и сейчас мы, возможно, стояли в самом его центре напротив двух мраморных надгробий. С одного на нас смотрели мужчина и женщина, заразительно улыбающиеся с совместной фотографии, очевидно, родители моего снайпера, а со второй мягко улыбалась молодая девушка, я бы даже сказала девочка – настолько нежно и невинно она выглядела. И судя по тому, что между ней и Костей было заметно сходство в некоторых чертах лица, я сделала предположение, что это его сестра.
Такая юная, и уже в могиле...
– Уверен, твоё журналистское чутьё уже подсказало тебе, к кому мы приехали, – немного печально улыбнулся Костя.
Я понимала, что его потребность шутить была, скорее, попыткой спрятать за усмешкой боль, но меня шутить не тянуло – наоборот хотелось заобнимать его настолько, чтобы хоть чуть-чуть заглушить эту боль. Поэтому я молча кивнула и переплела наши пальцы, обняв его предплечье второй рукой и уложив голову ему на плечо. Некоторое время мы так и стояли, не говоря ни слова друг другу, но Костя выглядел задумчивым: то ли решал, что сказать, то ли думал, стоит ли говорить вообще, но в итоге молчание нарушил.
– Мало кто знает о моей жизни до того, как я стал наёмным убийцей, – тихо начал он, не отрывая взгляда от надгробия сестры. – Когда мне было четырнадцать, наши с Олесей родителей разбились на машине; они ехали забирать сестру с какого-то детского праздника, а на улице лило, как из бездонной бочки, и отец не справился с управлением. В аварии выжила только Олеся – машина в мясо, а на ней, не поверишь, ни царапинки, – отделалась лёгким сотрясением да сильным испугом. После её выписки и начался самый ад. Другой родни кроме родителей у нас не было, так что нетрудно догадаться, куда мы попали; жизнь в детском доме далеко не сахар, и дело даже не в плохом государственном обеспечении или надзоре со стороны педагогов и воспитателей, а в самих детях. Не знаю, совпадение ли то, что туда попадают почти сплошь на голову отбитые, или жизнь в подобном месте превращает их в разозлённых на весь свет уродов, но мне частенько там доставалось.
Сначала я просто терпел – думал, если не буду отвечать и обращать внимания, быстро всем надоем, и от меня отстанут, но для них расколоть крепкий орешек стало лишь очередным вызовом, и тогда для меня встал первый серьёзный вопрос: терпеть дальше или научиться давать сдачи. Знаешь, я с родителями не очень хорошо ладил; всё то время, пока у нас была семья, они частенько испытывали ко мне разочарование, потому что я был болезненным и тихим ребёнком, никогда не мог постоять за себя и чаще со всеми соглашался, чем имел собственное мнение. Но у меня просто не было причин меняться, если честно, я вообще не понимал, почему должен был быть каким-то другим, не собой. Но на этот раз я выбрал второй вариант, потому что помимо себя теперь отвечал ещё и за сестру, а она была слишком доброй и доверчивой, чтобы защищать себя самостоятельно. После пошли драки и, как следствие – постановка на учёт в КДН, но я ни о чём не жалел: только после этого меня все оставили в покое и вроде даже зауважали.
Когда мне исполнилось восемнадцать, я без лишних раздумий пошёл в армию. По-хорошему, сначала нужно было озадачиться жильём, но во мне кипело слишком много нерастраченной злобы, и я в первую очередь думал о том, куда её направить, а не о крыше над головой. После армии пошёл служить дальше уже по контракту. К тому времени дури во мне стало на порядок меньше, дисциплина быстренько меня в чувства вернула, но Олесе до выпуска оставалось ещё три года, и я решил разбираться с проблемами по мере их поступления. Бывал в горячих точках, много грязи с лица земли стёр и, возможно, после выпуска сестры продолжал бы служить дальше на благо Родины, только вот за два месяца до этого знаменательного события её… не стало: какие-то ублюдки застрелили прямо на территории детдома. Как они туда попали, что там делали и почему убили именно сестру ответить мне никто так и не смог. Я тогда думал, что совсем свихнусь от горя. Она была единственной причиной, по которой я продолжал беречь в себе человека, а с её смертью у меня как будто сорвало петли.
Тогда-то меня и нашёл Урман. Я уже плохо различал, где добро, а где зло, а он дал мне крышу и цель в жизни – продолжать убирать всякую шваль, но теперь без ограничения со стороны закона и государства. Во мне было достаточно злости, чтобы согласиться на это. Без ложной скромности замечу, что я был отличным снайпером, а Урман умел быть благодарным – особенно когда ему доказывали свою верность. Впрочем, помимо пряника он ещё и кнутом отлично владел, который я тоже на своей шкуре ощутил, когда терял голову и переставал выполнять приказы, но такое случалось нечасто. Через пару лет гнев во мне поутих, и я начал размышлять о том, что порочу память сестры своей «работой»: она бы точно не хотела для меня такой жизни. Знаешь, даже несмотря на то, где она провела свои восемь неполных лет, Олеся очень детей любила и собиралась после выпуска поступать в университет на учителя начальных классов... У меня в тот день будто глаза открылись. Но сходу что-то поменять в своей жизни я просто не мог: Урман своих люде