— Как ты догадалась? — хрипло спросила Настя и прокашлялась, прочищая горло.
— Ты ведь не маленькая, дочь. Прямой доступ к зарплатной карте может иметь только очень близкий человек, мать или жена. Или ребёнок. В любом случае не посторонний человек.
— У нас с Борькой что–то таких карт нет, — насупилась Настя. Если до этого она обижалась на отца из–за матери, то сейчас на передний план выступила обида маленького ребёнка, которому не додали конфет и родительской любви.
— То–то и оно, маленькая моя, то–то и оно. Я… — мама облизнула пересохшие губы, сделала ещё глоточек коньяка, продолжила: — извини меня, золотце, прости. Я… меня… меня так подкосила вся эта история… я… У него ведь там тоже двое детей! Сын и дочь. Сын твоего возраста. Я… Ты ведь знаешь, как я люблю отца! И всегда любила! А тут…
Мать сорвалась и снова начала рыдать. Настя не замечала, что по её щекам тоже катятся тяжёлые горячие слёзы. Она вспоминала. Как смеялась мама, когда папа приходил с рейса. Как он дарил всем подарки и похищал маму на выходные куда–нибудь в гостиницу или за город, на базу отдыха, в лес или к морю. Как был внимателен к близнецам. Как поддерживал Борьку, когда тот пошёл на бокс и вечно возвращался избитый или даже поломанный. Как учил саму Настю кататься на коньках, лыжах.
В их семье папа всегда олицетворял праздник. У него для всех было время. Для всех находилось доброе слово. И он любил маму. Боготворил. В буквальном и переносном смыслах носил на руках.
Казалось, что любил.
— Извини, я должна была сказать вам раньше, просто… я… я думала, пройдёт время, я приду в себя и смогу вам объяснить это как–то так, чтобы… вам было не так больно, как мне, — мама выдавливала из себя каждое слово, задыхаясь, судорожно вздрагивая, так тяжело давались ей признания. — Но… я так и не смогла, не смогла смириться. Я пыталась, честно пыталась! Но…
— Мамуль, я поняла, я всё поняла, — шептала Настя, обнимая самого родного на свете человека. — Не плачь, только не плачь, пожалуйста.
Она и не помнила, как оказалась рядом. Не заметила. Слишком много новостей. Слишком много эмоций. Слишком тяжело. Слишком больно.
Они говорили в этот вечер откровенно и долго. И лепили пельмени. Как раньше. Близнецы, забывшись, слопали всю пиццу, не оставив своим женщинам ни кружочка маслинки, но зато и не помешали беседе.
— Знаешь, мам, — сказала Настя, когда было уже глубоко за полночь, а в миске закончился фарш для пельменей, — наверное, к такому невозможно подготовить. Не знаю, как говорить мелким, а Боре предлагаю сказать в день возвращения отца. Пусть поговорит с ним по–мужски. — Она выразительно подняла брови, намекая на склонность брата решать проблемы кулаками.
Злость и обида смешались во взрывоопасный коктейль. Сейчас она держалась. Ради мамы по большей части. Но потом, когда она останется с собой наедине, и слёзы, и горечь утраты, и боль от предательства нежно любимого отца ударят с особой силой.
«Надо просто напиться посильнее и вырубиться, а то психика не справится», — думала Анастасия. Да только алкоголь не брал. Вообще. Ни капельки.
— Он его убьёт, — совершенно безэмоционально ответила ей мать. После исповеди она чувствовала облегчение и вместе с тем бесконечную пустоту, пока ничем не заполненную.
— А мы будем рядом и проконтролируем. Только ты папе ничего не говори. Я просто хочу посмотреть в его глаза и спросить. А потом уже пусть с Борей общается. Это будет справедливо.
— Ты жестокая, дочь.
— Нет, мам, я не жестокая. Он чуть не разрушил нашу семью. У него есть ещё одна, а у нас есть только мы.
— У тебя есть ещё Дима, — улыбнулась мама немного грустно. — Боже, дочь, как ты выросла! А я и не заметила.
— Только давай без извинений, на сегодня их точно хватит. — Настя подняла руки, стараясь хоть немного развеять пасмурную атмосферу на маленькой кухоньке намёком на шутку.
— Боре всё–таки надо сразу сказать. Наверное, попробую завтра.
— Если хочешь, могу я, — предложила Настя. Она восприняла ситуацию не так критично, как мать. Возможно, думала девушка, повлияло то, что она одной ногой уже у Димы, готовится строить свою семью. А, быть может, просто ещё не до конца осознала. Только вот её больше волновали чувства матери, её разбитое сердце и бесконечное горе преданной женщины, чем отец и его вторая семья.
«Я ещё не переросла максимализм. Возможно, когда–то я смогу его простить, но сейчас… Нет, не хочу даже думать!» — злилась Настя.
— Я понимаю, что это не совсем правильно, но поговори, пожалуйста. Вы с Борей всегда хорошо ладили, а меня он в последнее время и видеть не хочет. Надеюсь, он простит, что я сразу не призналась. Надо было сразу сказать, но я не могла. Не могла…
— Ма, да куда он денется? Не волнуйся даже! — Настя и не думала скрывать убеждённость в голосе, уж в чувствах брата она вполне была уверена, а про его реакцию на предательство отца и говорить нечего. — Он тебя поймёт даже лучше, чем я, мамуль, он ведь, как и ты, при малейшей проблеме замыкается и старается решить её самостоятельно. Это я тут же к Маришке за советом. Или к Димке.
— Милая, я пока не готова с ним встретиться. Мне… — мама посмотрела в сторону, прикусив нижнюю губу, собралась с духом, продолжила: — пока нелегко даётся… смотреть на чужое счастье. Я… прости, дочь… я начинаю сравнивать и думать о мужчинах нехорошее. Боже! Да я даже так смотрю на родного сына! — женщина прикрыла глаза руками и задрожала от сухих слёз.
Настя замерла. А вдруг и её ждёт нечто подобное? Вдруг это какое–то семейное проклятие? А вдруг…
«Ну уж нет! — осадила себя девушка. — Никаких глупостей! Случай с отцом — один на миллион. А Дима не такой, совсем не такой. Ни капельки не такой! У них–то как раз нормальная семья, будем брать с неё пример, а не с моей, если что. Карина вроде адекватная мадам и не против меня. Блин, может, всё–таки с ней поговорить? Ладно, с Димкой мы и сами разберёмся, маму бы утешить. Ой, а ещё с Борей разговоры разговаривать, вот это действительно страшно».
— Мамуль, успокойся, пожалуйста. На тебя больно смотреть. Ты ни в чём не виновата. Ма, ну успокойся. Ну, пожалуйста. Мамуль. Я вернусь от бабушки и поговорю с Борькой, а ты пока постарайся отвлечься, займись собой. Или, может, — девушка замерла в нерешительности, но всё–таки сказала то, что думала: — может, тебе сходить к психологу? Ты не думай, что я… Ой, блин. Ну… Мам, такая ситуация, здесь, мне кажется, без специалиста не обойтись. Ты ведь варишься в этом чуть ли не год, а до сих пор не пришла в себя до конца. Сходи! Я точно знаю, что Алёна Игоревна ходила, когда Маришка замуж вышла не так, как ей хотелось. Могу узнать телефон. Ладно? Узнаю?
— Психолог — это как–то…
— Да нормально это, мам! Ненормально — это то, как живёт отец! Но, знаешь, Бог ему судья. Наше дело — сохранить мир в нашей семье. — Настя говорила жёстко и убеждённо. — Не бойся, сходи. Нас не будет как раз, ты можешь и поплакать спокойно, и, ну я не знаю, что ты там ещё будешь делать. Короче, давай решать проблему! Я вернусь и помогу, ладно? И Борьке скажу.
— По–хорошему, это должна сделать я, — мама глубоко вдохнула, надув обе щеки, и шумно выдохнула воздух. — Чтобы он не обиделся. Он ведь чувствовал, что что–то не то, выпытывал у меня. Ладно, — она выпрямила спину, как ученица младших классов, и посмотрела такими же, как у дочери, зелёными глазами неожиданно спокойно. — Я сама с ним поговорю. Ты езжай в деревню, вернёшься, буду в норме. Что–то я действительно слишком сильно позволила себе расклеиться. Не дело это.
— Ма, я к бабуле еду с Димой, — призналась Настя. — Она разрешила.
— Серьёзно?
Комичное выражение на лице матери удивило и насторожило девушку, а уж полыхнувшие таинственным огнём глаза — так вообще.
— Ну, да, — Настя села боком, посмотрела искоса.
— Хорошо вам съездить!
Настроение матери резко улучшилось, и она засновала по кухне, убирая остатки вездесущей муки, домывая посуду, подхихикивая и даже что–то тихонько напевая под нос.
«Странненько. — Настя нахмурилась и пыталась разгадать, что так развеселило ещё недавно рыдающую взахлёб маму. То, что та была в хорошем настроении, безусловно радовало. Только вот чувствовала она неладное. — Может, у бабули какой–то способ привечать женихов? А может, она просто порадовалась, что у меня с Димой всё серьёзно, что я уже его знакомлю с семьёй? Блин, как сложно быть взрослой! Вечно какие–то головоломки! Ладно, главное, что спать она ляжет в нормальном настроении, хоть отдохнёт».
Но вот самой Насте не спалось. В квартире давно установилась тишина, только и был слышен звук капающего крана в кухне.
«Борьке надо сказать, чтобы зашёл, сделал, — отметила машинально про себя девушка. — Вот вечно так, ломается всё, как он за порог, а при нём — хоть бы хны. Его даже сантехника боится!»
Настя хихикнула нелепой мысли и тут же разрыдалась. Чего не хватало отцу, ведь у них всегда была такая замечательная семья? Зачем ему ещё дети? Ну, изменял бы, такое и у других бывает, а он по полгода, а то и дольше, не появляется дома. Это она хоть как–то могла понять. Думала, что могла бы… Но семья, дети! Такое предательство!
Истерика и бурные рыдания прошли столь же внезапно, что и наступили, оставив после себя опустошённость и тупую ноющую боль в груди и неприятный тяжёлый ком в желудке. Настя утёрла мокрые солёные щёки краешком одеяла, шмыгнула носом и улеглась, укутавшись как мумия.
«Это у меня, получается, есть ещё братья. Их двое? Блин, надо было у мамы поточнее спросить, вдруг она знает. А они считаются? Мне надо с ними как–то поддерживать связь? Ведь они не виноваты в том, что отец… А та женщина, она знает? Блин, бедная мама! А Борька? Надеюсь, он не придушит отца. Надо попробовать с Маришкой встретиться завтра. А Диме ведь тоже надо будет сказать, да? Кошмар! И как смотреть в глаза отцу, когда он вернётся? Смогу ли я не разрыдаться позорно?»
Бесконечные вопросы роились в голове, болючими укусами впиваясь прямо в сердце и не давая уснуть.