В голову парня закралась мысль — а не погорячился ли он с поездкой? Вспоминались слова Насти о том, что мама у неё не подарок, с характером, да и вообще женщина себе на уме. А здесь её родная мать! Вдруг это будет тёща в кубе? Он ещё и с будущей тёщей–то не познакомился, а уже лезет в пасть льва.
Образ сухонькой, морщинистой от улыбок, добродушной старушки, обожающей печь пирожки и кормить ими малышню, а-ля героини Татьяны Пельтцер, вмиг сменился на образ мачехи из сказки «Морозко», красивой, но строгой, тяжёлой на руку, хмурой и недовольной женщины. Несмотря на зной, Димка даже поёжился от подобной перспективы.
Настя же просто была счастлива. Все заботы и тревоги отчего дома отступили, словно подгорелый бочок хлеба, который безжалостно отрезали острым ножом, оставив лишь красивый, пышный и вкусный каравай.
Привычные с детства запахи деревни, леса, реки, ощущение свободы и бескрайнего пространства пьянили. Лёгкое головокружение от свежего чистого воздуха дополняло это неустойчивое и немного блаженное состояние, заставляя сильнее прижиматься к мужскому плечу.
Идти было не очень удобно, так как Дима нёс сразу по несколько сумок в каждой руке, но сейчас Настю это не заботило. Ей хотелось раскинуть руки в стороны и кружиться, кружиться, кружиться. И если бы не присутствие дедушки, она бы так и поступила. Димка её не смущал.
— Внучка, не прыгай на парубка, ты его сейчас в траву свалишь, он и так едва тащит все эти баулы. Что там мать твоя напхала?
Иван Иванович умудрялся тянуть и «а» и «о», дивным образом меняя их местами, что Дима понял, о чём тот говорит, больше из контекста и хитрого прищура из–под кустистых бровей, чем по смыслу. Речь казалась сумасшедшим миксом русского, украинского и — здесь он был не до конца уверен, но помнил из истории родного края, что особенность менять «а» и «о» была у какой–то из малых народностей, — предположительно эвенскийского.
«Эвенки ведь здесь жили и живут, да? — пытался сообразить Дима. — Ёшкин Кот, о чём я думаю вообще?»
— Ой, дедуль, да я и сама не в курсе. Ты ж знаешь ма, с той спорить бесполезно. Я просто смылась из дому, когда мне надоело ей объяснять, что у вас уже стопятьсот пледов и столько же полотенец, она ж каждый раз их вам передаёт помимо остального барахла.
— А приправки те острые, от которых рожа красная, как трусы у Михалыча из Нашей Раши, положила?
— Положила, конечно. Ты ж ей тридцать раз позвонил и напомнил.
— А Борька мне ничего не передавал? — допытывал дедуля.
— Борька? Не знаю. Может, и передавал. Говорю же: сбежала из дому, как мама в раж вошла. А что, он тебе что–то обещал?
— Та там такое всякое. — Дед махнул рукой и вздохнул. — Зализяки.
— Судя по весу одной из сумок, передавал, — подал голос Дима. — Не уверен, что ручка выдержит до дома, уже отваливается.
— Да мы почти пришли, — известила Настя. — Ещё два двора и наш.
— Погодьте, — встрепенулся Иван Иванович. — Внучок мне завсегда в ящичке специальном передаёт подарунки, давай расчехляй котомку, заберу свою прелесть.
Молодые люди удивлённо посмотрели на дедушку и с улыбкой переглянулись. Он говорил таким знакомым тоном фразу про прелесть, что им почудился голос Голлума из фильма «Властелин Колец». На почитателя Толкина Иван Иванович не походил, а вот на страстного любителя «зализяк» — очень даже.
Как только заветный пластиковый чёрный чемоданчик оказался в руках у дедушки, тот немедля сбежал за ворота, по всей вероятности, позабыв напрочь и про внуков, и про жениха Настиного.
Когда влюблённая парочка появилась в проёме распахнутой настежь калитки, Полина Семёновна уже вовсю песочила мужа, не стесняясь орать на весь двор:
— Да шо ж ты за ирод такой? Внуки в кои–то веки приехали, нет же, подарунки он в сарай тащит! Бегом сюды!
Голос у женщины был сильный, мощный, и Дима поневоле напрягся. Желудок сжался в комок и подскочил в горлу, дыхание спёрло и на несколько секунд даже помутилось в глазах.
— А шо я? — отвечал тем временем Иван Иванович. — Я все тяжести унёс. Он парень справный, дотащит три подушки, четыре рушныка, не розвалыться!
Дима проморгался и осторожно вздохнул, не решаясь сразу после акробатического номера собственного желудка на резкие вдохи–выдохи, чтобы не спровоцировать тошноту. Нервишки определённо шалили, и он пока не мог понять, как с ними совладать. Знакомство с роднёй любимой девушки на деле оказалось куда более важным мероприятием, чем ему представлялось дома.
— Настенька! — воскликнула бабуля и бросилась к любимой внучке. — Красавица моя, девонька любимая.
Дима с интересом смотрел на красивую ещё женщину, с благородным лицом и невероятно зелёными колдовскими глазами, и в старости не потерявшими своего цвета. Это казалось нереальным, но на него будто посмотрела Настя лет эдак через сорок–пятьдесят. Те же тонкие черты лица, прямой острый нос, разлёт бровей.
— Похожи? — подмигнула ему Полина Семёновна и озорно, совсем как девчонка, улыбнулась. Она обнимала внучку, но смотрела на Диму не отводя глаз и следя, казалось, за малейшей реакцией.
— Да, очень. — Дима часто моргал, словно всё ещё не мог поверить своим глазам, и мотал головой из стороны в сторону, будто пока не мог справиться с этой мыслью.
— Так не честно, я ведь тоже хотела посмотреть, — обиженно сказала Настя и Димка понял: она специально не говорила ему об их поразительном сходстве. — Бабуль, ну отпусти.
— Да и погляди, он ещё лупает глазюками, — выдала бабуля. — Так, — тут же перешла она на командирский тон, — чтобы на моих глазах никаких вольностей! Поняли?
— Угу, — покорно согласилась парочка и синхронно головами кивнула.
— Поля, чего стращаешь мелкотню? — высунулся по пояс из сарайчика Иван Иванович. — Сама ж им на горище хоромы наводила.
Дима, который к этому моменту еле–еле стал понимать эту не совсем русскую речь, на слове «горище» окончательно подвис. Букву «г» Иван Иванович говорил по–разному, и сейчас она прозвучала вообще на каком–то оркском наречии, через «гх».
— Не мешай мне веселиться, ирод! — преувеличенно серьёзно воскликнула женщина и надменно задрала подбородок.
Дима окончательно уверился, что попал в сказку. Сейчас на смену мачехе из «Морозко» пришла Фаина Раневская в роли мачехи из «Золушки». Внешне Полина Семёновна совершенно её не напоминала, но тон из сказки был тот самый, до боли знакомый миллионам советских граждан.
— Не обращай на них внимания — они уже сорок семь лет женаты, развлекаются как умеют, — прошептала Настя.
— Да я понял. Они у тебя классные, — на ушко ответил ей Дима.
— Да, мы такие, — довольно подтвердила Полина Семёновна и скомандовала удивлённым её чутким слухом Насте с Димой: — Живо в дом, руки мыть и за стол.
Уже в доме — аккуратном, красивом, одноэтажном доме из белого кирпича, с причудливо расписанными деревянными ставнями на окнах, — Дима узнал, что такое это таинственное «горище».
— Не очень удобно, конечно, скакать туды–сюды, но лучше, чем спать с этими котятками в одной спальне, — приговаривала бабушка, приставляя крепкую деревянную лестницу к квадратному проёму в потолке и кивая в сторону шушукающих в углу близнецов. — А в зале диван скрипучий.
Настя покраснела, как те самые труселя из «Наша Раша», на что бабуля отреагировала незамедлительно:
— Чай не арбуз в августе, уймись. Мы люди пожилые и хотим ночью спать. Я достаточно прозрачно намекнула? — и Полина Семёновна очаровательно улыбнулась любимой внученьке.
— Не извольте беспокоиться, — ответил за Настю Дима. — Мы сейчас вещи отнесём наверх и спустимся.
Настя забралась на чердак первой и с любопытством огляделась. В последний раз они с Борькой здесь искали котят, которых любимица семьи, серая кошка с музыкальным именем Мурлыка, привела в глубоком секрете от детей, всюду сующих свои любопытные носы. Тогда всё пространство до шиферной двускатной крыши было завалено старым хламом, давным–давно никому не нужным, но Настя с Борисом, конечно же, нашли немало сокровищ, главным из которых стал «костюм жабы».
Дед, когда услышал, как обозвала малышня его драгоценный ОЗК [Общевойсковой защитный комплект (ОЗК) — средство индивидуальной защиты, предназначенное для защиты человека от отравляющих веществ, биологических средств и радиоактивной пыли.], самым честным образом спёртый со службы, поперхнулся сигаретным дымом и выпучил глаза так яростно, что внуки мгновенно поняли: быть беде.
И оказались совершенно правы! Любимый дедуля прочитал им целую лекцию о жизненной необходимости уметь надевать «костюм жабы» — а эту фразу он говорил с особой интонацией, от которой каждый из малышей ёжился и раскаивался до глубины своей чистой и невинной души, — в определённый государством срок. Если бы одной лекцией всё и ограничилось! Но Иван Иванович никогда не бросал дела на полпути. И Боря, и Настя надевали и снимали, сворачивая по инструкции, каждый предмет «жабьего прикида» до тех пор, пока дедуля не удовлетворился результатами таймера.
— Ты чего так загадочно улыбаешься? — спросил Дима.
— Да так, кое–что вспомнила, потом расскажу.
— Здесь уютненько, хоть и немного душновато. А главное — мы будем здесь только вдвоём. — Дима обнял свою ненаглядную и невинно чмокнул в зардевшуюся от удовольствия щёчку. — Родаки у тебя — огонь! Я и не мечтал, что нас оставят наедине, если честно. Думал, придётся тебя воровать по ночам и соблазнять где–нибудь в стогу сена.
— Откуда сено в начале июня? — резонно заметила любимому Настя. — Если только где–нибудь в лесу, но там змеи, клещи, медведи, да и вообще кто–то из соседей может увидеть…
— Настя! — недовольно перебил он. — Ну я ни за что не поверю, что здесь люди как–то не изыскивают возможности похулиганить на свежем воздушке. Чего ты сразу в отказ?
— А если соседи увидят! Шутишь? Нетушки. Я рада, что у нас есть возможность побыть вдвоём на законных основаниях. — Настя кивнула на импровизированную постель.