— Мартини, миссис Грейндж? — услышала она будто издалека его голос.
— Джин с тоником, пожалуйста, — ответила она, успев заметить, что губы женщины неодобрительно скривились.
Неожиданно Алекс и дама быстро заговорили по-французски. Школьных познаний Энн было недостаточно для того, чтобы разобрать, о чем говорят, но отдельные знакомые слова указывали на то, что они обсуждают меню. Она начала понемногу успокаиваться, браня себя за мнительность. Еще один красивый молодой лакей принес напитки, стремительный разговор закончился, и женщина оставила их одних. Энн бросила осторожный взгляд на своего спутника. Он улыбнулся ей. Его улыбка была такой обезоруживающей, что ее страхи совсем отступили и она немного расслабилась.
— Так-то лучше, — сказал он. — Когда мы были в холле, мне показалось, что вы собираетесь убежать. А здесь вы сели на кончик стула, как испуганная школьница в ожидании неслыханной опасности.
Он рассмеялась.
— Это не так, просто я пыталась понять, о чем вы говорите.
— Так вы одобряете?
— Что именно?
— То, что мы с мадам Петэн выбрали на ужин.
— Нет. То есть я хочу сказать, что толком ничего не поняла — вы говорили слишком быстро, — вспыхнув, ответила она.
— Простите меня. Следовало, должно быть, с вами посоветоваться. Дело в том, что обычно я полагаюсь на выбор Петэн, она никогда не ошибается.
— Я уверена, что все будет прекрасно, — сказала Энн, сердясь на себя за неловкость. — По правде сказать, я никогда не знаю, что заказать, мне всегда кажется, что выбранное другими более привлекательно. — Она попыталась беззаботно улыбнуться, но безуспешно, и поспешила добавить: — Красивая комната, правда?
— Да, у французов уникальное чувство стиля.
Наступило молчание, которое всегда так пугало Энн.
— Что с вами, миссис Грейндж? У вас такой вид, будто вам не по себе? — мягко спросил он после паузы.
— Разве? — нервно засмеялась она.
— Может быть, я чем-то вас расстроил?
— Нет-нет, это в самом деле не так. Называйте меня, пожалуйста, Энн.
— Я предпочел бы имя Анна, — улыбнулся он.
— Как хотите.
— Однако вы не объяснили, что вас беспокоит.
— Право, меня ничто не беспокоит. — Энн отпила немного из своего бокала и пошарила в сумочке в поисках сигарет. К тому времени когда она их нашла, он уже поднес ей тяжелую золотую зажигалку. — Благодарю вас!
Откинувшись на стуле, он спокойно изучал ее лицо. Она чувствовала, что не в силах ответить на его взгляд, прочесть в нем, о чем он думает.
— Вы прекрасно говорите по-французски, — сказала она.
— А вы сами прекрасны, Анна!
От неожиданности Энн закашлялась и снова открыла сумочку, чтобы достать платок.
— Возьмите мой, — услышала она его голос и увидела, что он протягивает ей большой белоснежный платок.
— Нет, спасибо, все уже в порядке, просто я поперхнулась джином. О чем это я говорила? Ах да, о том, как хорошо вы говорите по-французски.
— Благодарю вас!
— Вы говорите на многих языках?
— Кроме родного — на трех хорошо и на трех плохо.
— На каких же хорошо?
— На английском, французском и итальянском.
— А плохо на каких?
— На английском, французском и итальянском, — засмеялся он.
— Это неверно. Двумя первыми вы владеете блестяще. А какой ваш родной язык?
— Греческий, конечно. С такой фамилией, как моя, какой же еще?
Он продолжал смеяться, но у Энн появилось странное чувство, будто он смеется не вместе с ней, а над ней, потому что его забавляет ее смущение.
— Среди моих знакомых не было ни одного грека.
— Надеюсь, что ваш первый опыт окажется приятным.
Он улыбнулся, и она в первый раз заметила, что между передними зубами у него щелка, придающая особое очарование его улыбке. Он продолжал упорно смотреть на нее, и ее смущение усилилось. Она решила переменить тему:
— Этот ресторан какой-то странный.
— Да, вероятно, особенно на свежий взгляд.
— По-видимому, здесь не допускается ни малейшая нескромность.
— Совершенно верно.
— Вы всегда посещаете такие места?
— По мере возможности.
— Но почему?
— Это упрощает жизнь, — загадочно ответил он.
Энн глубоко вздохнула и спросила напрямик, решив взять быка за рога:
— Может быть, это публичный дом или дом свиданий?
— Прошу прощения? — изумленно произнес он, будто не веря собственным ушам, и выпрямился. — Публичный дом или… как вы сказали? Что вам пришло в голову, Анна?
— Здесь соблюдают такую осторожность, и потом, я не вижу обычных объявлений о кредитных карточках и тому подобном, как в других ресторанах.
Алекс разразился безудержным смехом.
— Публичный дом! Боже мой, что бы на это сказала Петэн?!
Он так смеялся, что на глазах у него выступили слезы и ему самому пришлось воспользоваться большим белым платком. Энн внимательно следила за ним. Этот непосредственный смех окончательно убедил ее, что она заблуждалась. Она заулыбалась, и вскоре оба дружно захохотали. Тем временем вернулась мадам Петэн.
— Ваш столик готов, мистер Георгопулос, — сообщила она, повышая голос, чтобы быть услышанной. — Разрешите спросить, что вас так рассмешило? — осведомилась она слегка раздраженным тоном.
Энн умоляюще посмотрела на Алекса.
— Я расскажу вам об этом в один прекрасный день, дорогая Петэн, но только не сегодня… — с трудом выговорил он сквозь смех.
Мадам Петэн отвела их в другую комнату, поменьше, но такую же нарядную. Здесь ничего не было, кроме стола, покрытого тончайшей камчатной скатертью. На столе стояли зажженные свечи. Их пламя отражалось в серебряных приборах и в хрустальных бокалах, бросало светлые блики на восковые лепестки камелий в широкой чаше. Их обслуживали два официанта. Благоговейно, точно служки во время литургии, они поставили перед ними тарелки с заливным из перепелиных яиц. Алекс попробовал вино, наполнил бокалы, и оно заискрилось там, как золото.
— За новую дружбу! — сказал он, поднимая свой бокал.
— За счастье! — добавила Энн.
Яйца оказались удивительно вкусными, и она сказала ему об этом. Вино тоже было прекрасное — она и об этом высказала свое мнение. Энн восхищали и тонкие салфетки, и великолепные цветы, и неяркое пламя свечей. Все это доставляло ей огромное удовольствие, и она не скрыла этого от Алекса.
— Так вы больше не собираетесь искать здесь постель?
Энн боялась покраснеть.
— Пожалуйста, не надо! Я чувствую себя такой глупой.
— Ничего глупого в этом нет. Я привык к этому заведению, потому что давно посещаю его, но понимаю, что оно действительно несколько необычно. И вы решились на определенный риск, приняв мое приглашение. В конце концов, ведь вы меня не знаете.
— Я не считаю, что рискую, — вырвалось у Энн.
Она успела забыть об охватившем ее раньше паническом страхе.
— Постараюсь оправдать ваше доверие, — серьезно сказал он.
Принесли второе блюдо — телячьи фрикадельки с овощным гарниром, которые им рекомендовала мадам Петэн. На этот раз темно-красное вино заиграло на тонких гранях хрустальных бокалов. Энн ела с удовольствием. Поглядев на тарелку Алекса, она заметила, что он, напротив, едва дотрагивается до еды.
— Вы очень медленно едите, — констатировала она, как бы оправдываясь за то, что ее тарелка почти пуста.
— Мне кажется, никогда не следует спешить, наслаждаясь тем, что нам дарует жизнь, — мягко ответил он.
На этот раз Энн вся вспыхнула. Смысл его слов был слишком прозрачен. По ее спине пробежала сладкая дрожь. Она опустила глаза в тарелку.
— Вы не согласны? — настаивал он.
Энн решилась взглянуть на него и увидела, что его глаза смеются.
— Я ведь англичанка и не могу забыть своих предков-пуритан, — ответила она.
— В таком случае я должен буду научить вас новому взгляду на вещи. Что вы скажете на это?
— Может быть, я слишком стара, чтобы переучиваться? — ответила она, чувствуя, что разговор ускользает из-под ее контроля, и боясь, как бы не потерять контроль и над собой.
— Никогда нельзя быть слишком старым, чтобы чему-нибудь научиться. Спросите у мадам. — Он опять громко рассмеялся.
Энн почувствовала, что опасность отдалилась, но, как это свойственно противоречивой человеческой природе, была несколько разочарована. Она заставила себя есть медленно, несмотря на то что еда остывала, а глаза Алекса следили за ней.
— Чем вы занимаетесь? — спросила она.
— Чем придется: то одно, то другое, — уклончиво ответил он.
— Поскольку вы грек, ваша работа должна быть как-то связана с морем.
— В последнее время гораздо в меньшей степени, чем раньше. Все это стало слишком опасным.
— Вы не похожи на грека.
— Правда? А как, по-вашему, должен был бы выглядеть грек?
— Я не хотела сказать, что вы должны были выглядеть по-иному, я нахожу вас очень интересным. — Еще не закончив, она снова покраснела, теперь уже от смущения.
— Ну что ж, благодарю! — улыбнулся он.
— Я вот что имела в виду, — сделала она новую попытку, — вы такой большой, высокий, у вас серые глаза, а кожа… В общем, вы не такой, какими я себе представляла греков, — неловко закончила она.
— Не все греки низенькие, толстые, черноволосые и с лоснящейся кожей. Нас, знаете ли, выпускают всевозможных размеров и фасонов.
— О Боже, я обидела вас! Поверьте, мне очень жаль, я не хотела быть невежливой.
— Я не обиделся! Да и как я мог обидеться, раз вы находите меня интересным? — понизив голос, сказал он.
Ее сердце учащенно забилось: ей показалось, что сейчас он возьмет ее за руку. Но в комнату вошли официанты, чтобы унести тарелки.
Она отказалась от пудинга, и это его огорчило, но он настоял, чтобы она согласилась съесть немного сыра.
— Здесь сыры совсем другие, их получают прямо из Франции, — пояснил он. — Их ежедневно привозят мадам самолетом.
Отобрав несколько сортов, он уговорил ее попробовать и снова смеялся почти до слез, когда она заметила, что здешний сыр «бри» разительно отличается от того, который она покупает в магазине.