Может быть, ее нынешнее подавленное состояние было совершенно естественным после потери долгожданного ребенка? Нельзя было исключить и того, что ее продолжало терзать предательство сына. Или же — эта причина ее депрессии была особенно зловещей — глубоко в подсознании она верила, что Алекс убил свою первую жену, и страх отдалял ее от него, особенно когда в постели она находилась целиком в его власти?
Энн не понимала реакции Алекса на ее поведение. Ее не удивило бы, если бы он был раздражен, сердит, — это было бы естественно, и она с легкостью простила бы его. Но он был нежен и мягок, а когда ласкал ее, то, казалось, упрекал себя за то, что ко всем ее неприятностям добавляет еще и это. Видя его отношение, она окончательно запуталась и думала даже, что ей было бы легче, если бы он сердился: тогда у нее было бы хоть какое-то оправдание, теперь же она постоянно испытывала чувство вины.
Наконец Алекс предложил ей поехать в Грецию без него, и она с радостью согласилась. Ей необходимо было хоть короткое время пожить вдали от него, чтобы разобраться в своих чувствах. Он предложил еще, чтобы Фей и Найджел сопровождали ее. Для Энн сейчас ничего не могло быть лучше — ее полностью устраивала возможность ежедневно общаться с дочерью и подробно обсуждать с ней поведение Питера. До сих пор она все откладывала этот разговор, опасаясь, что Фей разделяет мнение Питера о ней. Это было необходимо выяснить.
Прощаясь, Энн с легким сердцем поцеловала Алекса.
— Вернись ко мне, Анна, когда окончательно избавишься от своих проблем, — серьезно сказал он, беря ее руки в свои.
— Я уеду на пару недель, не больше!
— Нет, любовь моя, я хочу, чтобы ты пожила там, пока совсем не успокоишься.
— А ты приедешь ко мне?
— Нет, дорогая. Тебе понадобится время, чтобы прийти в себя, чтобы я тебе опять стал нужен.
— Но послушай, Алекс… — начала Энн, чувствуя, как страх сжимает ее сердце. Она не ожидала такого поворота событий.
— Никаких «но», дорогая. Сейчас жизнь со мной для тебя невыносима. Скажу честно, мне тоже нелегко. На пару недель я должен поехать в Америку. Надеюсь, что к моему возвращению ты сумеешь все решить.
— Что решить, Алекс?
— Любишь ли ты меня по-прежнему.
— Я люблю тебя, Алекс!
— И я люблю тебя, Анна, но ты нужна мне вся, без остатка, а не только какая-то часть тебя. Я хочу, чтобы вернулось то волшебство, каким наша жизнь была раньше. А жалкая подделка мне ни к чему!
Сидя в вертолете, Энн смотрела, как приближается Ксерос. Но на этот раз при виде очаровательного островка в ярко-синем море ее настроение не улучшилось.
В течение всего перелета она неотрывно думала об Алексе. Только сейчас она поняла, что, поглощенная своими переживаниями, не отдавала себе полностью отчета в его чувствах. Благодаря его нежным заботам она эгоистично ощущала себя в безопасности. Но ей следовало понимать, что такой человек, как Алекс, не признает ничего второсортного. Если она хочет сохранить их брак, то должна будет использовать время вдали от него, чтобы разобраться в смятении, охватившем ее душу.
Входя в дом, Энн немного расстроилась при виде Ариадны, спешившей навстречу. Она совершенно забыла, что сестра Алекса ежегодно проводит август на Ксеросе, убегая от афинской жары. В этот период своей жизни, подумала Энн, через силу улыбаясь, она меньше всего нуждается в присутствии золовки.
Они обнялись. Энн поцеловала воздух у щеки Ариадны и хотела было отодвинуться, но та продолжала держать ее в своих объятиях, покрывая лицо Энн быстрыми легкими поцелуями, как птичка, клюющая зернышки. Это было совсем не похоже на прежний сдержанный, немного подозрительный прием, который ей оказывала Ариадна.
Наконец она выпустила Энн, но, все еще крепко держа ее за руку, ввела всех в гостиную, уговорила сесть и стала гостеприимно поить и кормить.
В последующие дни Ариадна продолжала суетиться вокруг Энн и заботилась о ней с неподдельной нежностью. Ее переполняло сочувствие, точно они вдвоем противостояли всему миру. Энн поняла, что перенесенные страдания открыли ей наконец доступ в таинственный внутренний мир греческих женщин. Впервые с начала их знакомства Ариадна заговорила о себе, о своем муже, которого потеряла всего после шести месяцев замужества.
— Я по-прежнему люблю моего Савваса, — повторяла она, — и горжусь своим вдовьим платьем.
— Так вот почему ты всегда в черном!
— Конечно! У нас так принято! Я посвятила всю свою жизнь оплакиванию мужа. Для меня никогда не будет другого!
— Ничего удивительного, что ты не одобрила наш брак с Алексом, — ведь я такая же вдова, как и ты.
— Нет, я не поставила тебе этого в вину. У вас другая культура, другие верования. Это мне понятно. А я — как я могу выйти замуж за другого, зная, что встречусь в раю с Саввасом?
— Дорогая Ариадна, как бы мне хотелось все понимать с такой же ясностью! До меня все доходит в каком-то запутанном виде.
— А для меня это просто — я получила от жизни горькие уроки. Боги не были ко мне милостивы, вот я и поумнела. Ты же долгое время была счастлива, а потом боги стали посылать тебе одно испытание за другим. Тебе пришлось перенести слишком много потрясений за очень короткий срок!
— Может быть, ты права — у меня была счастливая жизнь. Труднее всего примириться с тем, что двадцать пять лет этой жизни были только иллюзией счастья.
— Почему? Ты была тогда счастлива — то, что случилось потом, не может ничего изменить, — значит, это была не иллюзия. Теперь у тебя есть Алекс. Ваша любовь и счастье — единственное, что имеет значение. Что касается твоих детей, то они должны жить собственной жизнью.
— Ты знаешь о моем сыне?
— Алекс рассказал мне. Он говорит со мной обо всем, — произнесла Ариадна с сестринской гордостью.
Это было неприятно, что Алекс обсуждает ее личные проблемы с другими.
— Лучше бы не рассказывал! Это слишком личное, — чопорно сказала она.
— Но мы ведь одна семья, Анна! Твои дела — это мои дела, — просто объяснила Ариадна и добродушно улыбнулась. — Я не верю, будто твой сын отказался от тебя из-за того, что его отец наговорил ему каких-то гадостей. Ни один сын не может придавать значения таким россказням. Нет, его терзает ревность, оттого что ты встретилась с Алексом. Когда твой муж умер, он, вероятно, надеялся, что ты будешь жить вместе с ним и его семьей.
— О, вряд ли, Ариадна. Ты думаешь, он ревнует? Это было бы слишком глупо.
— А по-твоему нет? Запомни мои слова, я лучше в этом разбираюсь. Недаром Эдип был греком. Поверь, все это нам знакомо! — Она с многозначительным видом подняла указательный палец со сверкающим перстнем.
— Против этого трудно возразить, — засмеялась Энн. Тем не менее эта теория ее заинтересовала. — Я вижу, что теперь ты ко мне хорошо относишься, а ведь вначале я тебе не понравилась, верно? — прямо спросила она.
— Я боялась за Алекса, боялась, что он сделает новую ошибку после женитьбы на той шлюхе!
— Расскажи мне про нее.
— Говорю тебе, это была шлюха. Женитьба на Наде была, я думаю, единственной глупостью, которую совершил мой брат. Она была обыкновенной вульгарной женщиной, совершенно для него неподходящей. Но она одурманила его. Конечно, Нада была красива, а мужчины глупеют, повстречавшись с красотой. Она только брала и брала, ее требования росли с каждым днем. Я предостерегала его, рассказывала ему о ее любовниках — у меня были доказательства, — но он ничего не хотел слушать. Алекс так рассердился на меня, что два года мы не разговаривали. О, как я страдала! Но в конце концов я оказалась права, — закончила Ариадна с удовлетворенным видом.
— Скажи, он…
— Убил ее? Нет, к сожалению! Он должен был это сделать гораздо раньше. Не слушай сплетен, Анна! Мой брат невиновен. Янни был при этом…
— Но сам он говорит, что не помнит!
— Вероятно, не хочет помнить, но Янни видел, как все было. Нет никакого сомнения в том, что она сама споткнулась и разбилась насмерть. И поделом! — Ариадна рассмеялась, но тут же быстро перекрестилась.
Энн надеялась, что Фей поможет ей разобраться в своих чувствах, но помощь неожиданно пришла от Ариадны с ее трезвым подходом к жизненным вопросам.
Разговор с Фей она пока откладывала. Наблюдая за дочерью в течение многих недель, она видела, как усиливается ее чувство к Найджелу. Куда девалась игра, поддразнивания, бесцеремонность? Фей явно была влюблена, и Энн не хотела нарушать ее счастливое состояние. Когда по ночам она лежала без сна, через внутренний дворик до нее доносились отголоски их нежностей. Это усиливало ее тоску по той радости, которую раньше ей доставляла любовь. Наконец она решилась поговорить с дочерью — больше откладывать было невозможно.
Они сидели вдвоем у бассейна. Энн собиралась с духом, чтобы начать. «Странно, — подумала она, — что такой важный для меня разговор опять происходит у бассейна!»
— Фей, — сказала она, — я хочу поговорить с тобой о своих отношениях с Питером…
— Не нужно ничего со мной обсуждать, мамочка!
— Это необходимо, Фей! Я должна знать, что ты об этом думаешь.
Фей приподнялась на локте и долго смотрела на мать довольно сурово.
— Ну хорошо. Я думаю, мамочка, что ты была глупой и самоуверенной, что отец вел себя как неслыханный подлец, а мой брат — настоящее дерьмо! Я высказала ему все это, попыталась объяснить, что у него нет никаких оснований обвинять тебя в чем-либо. Мы окончательно рассорились. Сомневаюсь, что когда-нибудь помирюсь с ним.
Она снова растянулась в шезлонге и закрыла глаза, продолжая принимать солнечные ванны.
Энн с облегчением откинулась на изголовье.
— Благослови тебя Бог, Фей!
— Я думаю, однако, что ты и теперь не поумнела.
Энн приподнялась на локте и вопросительно взглянула на дочь, по-прежнему лежавшую с закрытыми глазами. Затаив дыхание, она ждала, чтобы Фей разъяснила свою мысль.
— С отцом, которого ты в своем ослеплении считала совершенством, у тебя были просто постыдные отношения. В том браке все тебя удовлетворяло, у тебя даже не возникало никаких вопросов. Теперь же, встретив замечательного человека, который тебя обожает и готов достать для тебя луну с неба, как ты себя ведешь? Тревожишься, сомневаешься в каждом его поступке, беспричинно не доверяешь ему и в конце концов разрушишь идеальный союз, о котором большинство людей может только мечтать. Ты не заслуживаешь такого мужа! Вот я и высказала свое мнение.