— Ты чего, рыжехвостая? Говорю же — не съем. Просто так теплее, не веришь? — и его пальцы легли прямо на грудь, вот ещё не хватало!
Катерина нервно повернулась к нему лицом.
— Проще так? Ну ладно. Только давай уже спать, хорошо?
Он ни капли не смутился, притянул её к себе ещё ближе, подсунул руку ей под шею и погладил затылок и спину. И коснулся губами макушки, вот ведь!
Вообще, если честно, если дать себе труд прислушаться, то в нём не было никакой агрессии и никакой угрозы. Только большая усталость. И удивление — немного. И интерес, куда ж без интереса — что это такое ему подсунули.
— Громко думаешь, рыжехвостая. Не уснёшь — будем целоваться, так и быть.
Катерина не удержалась, хихикнула. Он тоже усмехнулся и ещё раз её поцеловал — куда-то в пробор.
Так она и уснула — под его мерное дыхание.
А когда проснулась — ничего не смогла понять. Где она и кто с ней, и почему так темно и тесно. И что за шорохи где-то снаружи. Испугалась, затрепыхалась, попыталась высвободиться — куда там!
Свет вспыхнул над головой без предупреждения и ослепил.
— Тьфу, рыжехвостая! Ты чего пинаешься? Нельзя так пугать человека!
Ой, она же ночует в комнате залётного гостя, к которому её затащил гадёныш Джейми, и который греет ею свою постель! В прямом смысле греет!
Он — да, такой донельзя реальный он, стройный и гибкий — приподнялся и прислушался. Потом приложил палец к губам — слушай, мол.
В коридоре раздался нечленораздельный вопль, и ещё топот. Будто кто-то убегал, быстро-быстро.
— Говорил — придут. Пришли. Сейчас потопчутся, поцелуют наш запор, заплачут и обратно пойдут, — прошептал он.
— Кто? — испугалась Катерина. — Неужели?
— Да-да, твои бывшие родичи. Момент, — он высвободил вторую руку, создал двумя какое-то замысловатое светящееся плетение и швырнул в дверь.
Оно пролетело сквозь толстенную дубовую доску, будто её там и не было, и кажется, в кого-то попало — снаружи громко охнули и тоненько завизжали. Он засмеялся.
— Поняла, рыжехвостая? Они просто обнаглели от безнаказанности, эти ваши неумиручие, — наклонился и поцеловал её в нос. — А ты сонная очень красивая, знаешь? Только не пинайся больше, хорошо?
— Я постараюсь, — прошептала Катерина. — Спасибо.
— Я, конечно, ко многому привычный, но меня обычно даже мелкие не пинают, когда ко мне приходят.
— Мелкие? — не поняла она.
— Ну, всякие младшие, у меня много. Я же лучшая защита от ночных страхов, истинных и мнимых, не знала? Правда, сейчас уже все выросли. Ну, почти, разве только две малявки образовались, Марго и Тейка, и ещё Эме подрастает. Вернусь домой — втроём будут меня драконить, я их знаю.
— Это твои дети? — изумилась Катерина.
Он выглядел очень молодо, старше неё, но, кажется, ненамного.
— Дети, но не мои. Сестрёнка, почти сестрёнка и почти племянница. И они умные, потому что от меня не шарахаются. Советую брать с них пример. А сейчас вообще спать, ещё полночи до рассвета.
Он снова натянул одеяло по самую макушку, и обхватил её, и возле него и впрямь было тепло и как будто безопасно.
Надо же, лучшая защита от ночных страхов! Что ж, попробуем.
В следующий раз Катерина проснулась от того, что её гладили по спине. Вот прямо гладили — кончиками пальцев, вдоль позвоночника, то поднимаясь до лопаток, то спускаясь вниз к ягодицам, очень нежно. И было светло.
Тьфу, рубаха же, ясное дело, задралась. Как всегда ночью. Заходите, люди добрые. Что делать-то?
Она только попыталась приоткрыть глаза, как её поцеловали — сначала один глаз, потом второй. Легко коснулись губами. Да что ж такое-то!
Набрать воздуха да высказать всё, что думает!
— С добрым утром, рыжехвостая, я же вижу, что ты не спишь, — уже улыбается, не успел проснуться, а уже улыбается!
— Кому доброе, а кому как, — проворчала Катерина и села на постели.
Он её не удерживал. Но — смотрел и улыбался. И — куда-то дел свою рубаху. И остался на нём только вычурный крест на вычурной цепочке.
Эх, Катерина залюбовалась. Молодой, сильный, гибкий. Горячий. Наверное, как-то похоже мог выглядеть Рональд, но — тот не улыбался, тот ухмылялся. А если и улыбался — то непременно с подтекстом и смыслом. А этот — разлёгся тут, понимаете ли, бери меня всего и без остатка.
— Отчего же утру не быть добрым? Тем более, я тебе обещал, что высплюсь и буду весь твой, — и смотрит-то как задорно!
Да среди Телфордов она ни у кого такого взгляда не видела за тот год с лишним, что здесь живёт!
— А мне оно надо вообще? — поинтересовалась она.
— Всем надо, — он дотянулся и погладил её щёку.
Коснулся кончиками пальцев, провёл средним пальцем от виска до угла губ. Обвёл губы. Дотронулся до кончика носа.
Да её за всю жизнь, то есть за две, никто столько не трогал! В той жизни — вообще мало трогали, что уж. Здесь — главным образом хватали. А чтоб вот так нежно…
— Ты… почему всё время меня трогаешь?
— Потому что тебя трогать очень приятно. Это отдельный вид наслаждения — трогать тебя.
— Потрогаешь и успокоишься?
— Потрогаю и соблазню тебя. Вдруг ты тоже захочешь… потрогать? — и подмигивает так значительно своими серыми глазами.
А глаза так и искрятся в неярком утреннем свете.
— Ну вот ещё, — а сама вдруг поняла, что ведь хочет!
Хочет дотянуться до его щеки, до ухоженной бороды и усов, до макушки. Или вот… что это у него на руках? У них что, бывают татуировки? Зачем? И шрамы, у него ещё и шрамы, несколько, тонкие — значит, давние, уже время прошло.
— Сомневаешься, — смеётся он. — Вот что, рыжехвостая — если я тебе так плох, то иди, держать не буду, защиту сейчас сниму, — и ведь вправду поднялся, размял пальцы. — Только ведь пожалеешь.
— О чём это я пожалею?
— О том, что не попробовала. А ведь могла. Когда тебе встретится не просто сильный маг, а ещё и такой редкостный, в вашей-то глухомани? — а глаза так и сверкают!
Берёт её за руку, гладит ладонь. Потом касается ладони губами — и не сводит с неё глаз. Сияющих глаз.
А потом притягивает её к себе за эту руку.
— Ну что? Решилась? — шепчет еле-еле, на грани слышимости.
И снова легонько целует — глаза, кончик носа, губы… Губы. Ох. За него ж приходится схватиться, чтоб… в общем, чтоб, а он только и рад, паршивец бессовестный.
— Постой. Вода есть? — она нервно дёргается, только что не подскакивает.
— Зачем? — не понимает он.
— Как зачем? А вдруг, ну… — язык почему-то не поворачивается сказать дальше.
— Успеем. Максимум — шесть часов, или — до рассвета или до заката. Боюсь, у нас столько времени просто нет, хотя я б не отказался, честно. Но если тебе так спокойнее…
Оставляет её на постели, сам встаёт и идёт к своим вещам, лежащим на столе и на лавке возле стола. Приносит оттуда флягу.
— Сама? Или вместе?
Что? Какое вместе?
И тут Катерина понимает, что в этом мире бывает так, что оба — маги, и нет смысла скрывать, что опасаешься случайной беременности. Все всё знают и… не опасаются.
Она тоже встаёт, берёт со стола кружку и подставляет. Туда льётся что-то странно мутноватое, что там?
— Что это? — хмурится она.
— Попробуй. Не отрава.
Катерина пробует… вода с лимоном и мёдом? Откуда здесь лимон?
— Лимон?
— Да, — радостно улыбается он. — Ты встречалась с лимонами, надо же!
А дальше уже всё просто — у неё руки всё равно что сами делают нужные движения, и его руки — тоже присоединяются, и плетение выходит замысловатым и красивым. Фляжка и кружка отправляются на пол, её сорочка летит туда же.
Возмущенный вздох.
— Это… это кто? Кто смеет, скажи?
В его глазах — гнев, и смотрит он на её руки и правое плечо. Там, где вчера хватался Джейми, за ночь проступили синяки — как всегда. А на плече переливается синяк от его отца. Дурацкая тонкая кожа.
— Да все смеют, более или менее, — отмахивается она. — Это — Джейми, когда вчера вёл меня в эту комнату.
— Можно, я его побью? Руками, без магии? Чтоб синий и драный ходил? — щурится он.
Этот побьёт, почему-то поверила Катерина. На глазах вскипели слёзы — неужели ему есть дело до неё? Всем здешним — нет, а ему — есть? С чего бы?
— Только не плачь, маленькая, хорошо? — он прижал её к себе и принялся гладить — по голове, по плечам, и куда там ещё попадал. — Хочешь, я тебя с собой заберу? Ты ж им ничего не должна?
— С собой? — не поняла она. — Зачем?
— Чтобы ты жила, как захочешь сама, а не как захотел какой-то гад!
— Спасибо. Я подумаю. У нас сегодня ещё дело, кажется.
— Думать будешь после, хорошо? Дело — вечером, а сейчас — только ты и я. И никого больше, — серые глаза вновь лучились нежностью.
Наверное, это потому, что он маг — было последней осознанной мыслью Катерины перед тем, как мысли сами собой закончились.
Катерине не хотелось шевелиться, и открывать глаза не хотелось тоже — потому что тогда пришлось бы признать, что это она, Катерина Корякина, Кэт Телфорд, Катя Василькова и прочее, связалась с пришлым парнем, которого вчера увидела впервые в жизни. И страшно сказать — это не вызвало у неё возмущения или отвращения. Она боялась, что вдруг возникшее чувство умиротворения и покоя, мало знакомое ей про прошлой жизни и ни разу не встреченное в этой, улетучится, стоит ей только лишь открыть глаза. А так — можно лежать, дышать, немного шевелить пальцами. По его коже.
Его пальцы тоже разве что чуть шевелились — легонько поглаживали её спину. Губы дрогнули, коснулись макушки, нос упёрся сверху в голову.
— Ох, рыжехвостая, какая же ты, оказывается…
— Какая? — прошептала она, не открывая глаз.
— Необыкновенная.
Катерина уже думала просить распространить это утверждение, но в коридоре послышались шаги и в дверь застучали.
— Милорд! Милорд, вас велели будить!
Кто там шарахается, неужели неясно сказала вчера — всех приехавших не трогать, пока сами не проснутся?