о милосердным и пожрет меня.
С этим намерением она бежит в соседний лес, углубляется в чащу и выбирает себе жилищем ужасную пещеру. Единственное ее занятие там — вздыхать и лить слезы; щеки ее запали, глаза провалились; это уже не та Психея, к которой ревновала Венера. Теперь на свете нашлось бы немало и смертных, которые взирали бы на нее без зависти.
Тем временем Амур начал выходить. Он излечился как от гнева, так и от ожога, и больше не помышлял ни о чем, кроме Психеи. Психея составит его единственную радость, он покинет свои храмы, чтобы служить ей, — таково было его решение, достойное любовника. У мужей бывают такие возвраты нежности, но они длятся недолго. Однако Амур был убежден, что его страсти и заботам, которыми он намеревался окружить жену, не будет предела. Он собирался броситься к ее ногам, вымолить у нее прощение и поклясться, что он никогда больше не позволит себе подобных вздорных причуд. Он был поглощен этими мыслями, пока длился день; когда же наступала ночь, он продолжал предаваться им, и они не оставляли его даже во сне. Как только начинала брезжить Аврора, он молил ее привести к нему Психею, ибо фея заверила его, что она вернется из ада. Лишь только вставало солнце, юный супруг покидал постель, чтобы избежать визитов матери, и уходил гулять в лес, который сделала своим приютом прекрасная эфиопка: он считал его самым подходящим местом для любовных мечтаний.
Однажды Психея заснула у входа в свою пещеру. Она лежала на боку, повернув лицо к земле, набросив на него носовой платок, чтобы ее никто не увидел, и из осторожности еще положив на платок руку. Если бы она могла окутаться мраком, она бы сделала и это. Другая рука ее покоилась на бедре; она уже утратила ту округлость, какой отличалась прежде — может ли обладать приятной пухлостью особа, которая питается лишь дикими плодами и омывает слезами все, что вкушает? Но изящество форм и белизна тела остались все же прежними.
Амур заметил ее издали. Он почувствовал трепет, подсказавший ему, что перед ним Психея. Чем более он приближался, тем более укреплялся в своей уверенности: какая другая женщина могла обладать такими изящными формами? Когда Амур подошел настолько, что мог уже рассмотреть руки спящей, он отбросил последние сомнения; правда, его удивила худоба рук, но он находил, что существо, истерзанное скорбью, не может быть в лучшем состоянии. Изумление бога было беспредельным. Что касается его радости, предоставляю вам самим вообразить ее. Влюбленный, которого рисуют наши романисты, провел бы часа два, созерцая предмет своей страсти, но не решаясь коснуться его и потревожить его сон. Амур поступил иначе. Он прежде всего опустился перед Психеей на одно колено и приподнял ее руку, которую затем опустил на свою; после чего, пустив в ход права бога и мужа, запечатлел на ней два поцелуя.
Психея была так утомлена, что пробудилась лишь при втором поцелуе. Увидев Амура, она вскочила, кинулась в пещеру и спряталась в самом дальнем ее уголке, взволнованная и не зная, на что решиться. Состояние, в котором ее нашел бог, его умоляющий вид, поцелуй, жар которого показывал, что это подлинный поцелуй любви, а не любовная игра, — все это придавало ей смелости; но она не дерзала показаться столь черной и обезображенной тому, чье сердце жаждала себе вернуть.
Амур между тем приблизился к пещере; вспоминая об эбеновом лике той, кого он видел, он думал уже, что ошибся, и готов был сурово корить себя за то, что принял эфиопку за свою супругу.
— Прекрасная мавританка, — сказал он, оказавшись в пещере, — ты не знаешь, кто я такой, если так убегаешь от меня, встреча со мной не должна тебя пугать. Скажи мне, что ты ищешь в этих краях; мало кто приходит сюда, чтобы любить; но если тебя привело сюда это, я могу тебе помочь. Тебе нужен возлюбленный? Я бог, их творящий. Как! Ты не хочешь мне отвечать? Ты бежишь от меня?
— Увы! — промолвила Психея. — Я не бегу от тебя; я лишь удаляю с твоих глаз предмет, от которого, я боюсь, ты бежишь сам.
Этот голос, такой нежный, приятный и когда-то близкий сыну Венеры, был сразу узнан им. Он кинулся в уголок, где пряталась его супруга.
— Как! — вскричал он. — Так это ты! Как, моя милая Психея, это действительно, ты?
И он тотчас же бросился к ногам красавицы.
— Я был неправ, — продолжал он, обнимая ее. — Моя причуда — причина того, что невинное существо, созданное лишь для наслаждений, страдало от мук, которых не знают даже преступники. И я не перевернул небо и землю, чтобы воспрепятствовать этому! Я не обрушил на мир хаос! Я не покончил с собой, хоть я и бог! Ах, Психея, сколько у тебя причин ненавидеть меня! Я должен умереть и должен найти средство к этому, хоть это и невозможно!
Психея схватила его руку, желая поцеловать ее. Амур ждал этого и, отшатнувшись, воскликнул:
— Ты еще прибавляешь нежность к другим твоим очарованиям! Я знаю чувства, которые ты питала ко мне: вся природа свидетельствовала мне о них, а у тебя не вырвалось ни одной жалобы против чудовища, недостойного твоей любви.
И так как она наконец поймала его руку, он добавил:
— Нет, не оказывай мне такую милость: я недостоин ее. Прошу тебя об одной милости — назначь мне сама наказание. О Психея, милая моя Психея, скажи мне, на что ты меня осуждаешь?
— Я осуждаю тебя на то, что ты будешь нежно любим твоей Психеей, — сказала наша героиня. — Сама она не смеет просить о том, чтоб ты любил ее — она уже не прекрасна.
Эти слова были произнесены таким трогательным тоном, что Амур не сдержал слез. Он оросил ими руку Психеи и, сжимая ее в своих ладонях, погрузился в долгое молчание, более выразительное, чем речи. Потоки слез сказали то, чего не сказали бы потоки слов. Психея, очарованная таким красноречием, отвечала на него как особа, посвященная во все его тонкости. Подумайте, прошу вас, какая странная вещь любовь! Пара самых страстных в мире любовников, отлично ладящих между собой, воспользовались столь удобным случаем лишь для того, чтобы проливать слезы и испускать вздохи. О, счастливые любовники, лишь вы одни знаете, что такое наслаждение.
При этом восклицании Полифил, глубоко взволнованный, выронил рукопись, которую держал в руках; Акант же, вспомнив о чем-то, вздохнул. Геласт сказал им с насмешливой улыбкой:
— Смелее, господа любовники! Вы прекрасно исполняете свой долг. О, блаженные, трижды блаженные люди! А я, несчастный, не умею вздыхать после удовольствия пролить слезы.
Затем, подняв рукопись Полифила, он добавил:
— Беритесь-ка за вашу рукопись и дочитайте ее поскорей. К чему так долго печалиться?
Полифил взял свою тетрадь и продолжал.
Обмен слезами перешел, наконец, в обмен поцелуями (здесь я сокращаю изложение). Амур предложил супруге выйти из пещеры на свет, чтобы он мог рассмотреть перемены, происшедшие в ее лице и, если удастся, найти средство помочь ей. Психея, смеясь, ответила ему:
— Если помнишь, ты отказал мне в радости видеть тебя, когда я об этом тебя просила. Я могла бы сейчас с большим правом отказать тебе в подобном желании; но я предпочту повредить себе в твоих глазах, чем огорчить тебя. Ищи же средство против страсти, которая стоит между тобой и твоей матерью и заставляет тебя забывать о делах твоего государства.
Сказав это, она протянула ему руку, чтобы вывести его из пещеры.
Амур посетовал о мысли, которая ее занимала, и поклялся Стиксом, что будет вечно любить ее — белую или черную, прекрасную или дурнушку, ибо он влюблен не только в ее тело, но и в ее душу и прежде всего в ее ум.
Когда они вышли из пещеры и Амур окинул супругу взглядом, он отступил на несколько шагов, смущенный и пораженный.
— Я так и знала, что мой вид исцелит тебя от любви ко мне. Я не жалуюсь на это и не вижу в этом несправедливости. Большинство женщин, когда с ними случается нечто подобное, призывают небо в свидетели и утверждают, что их следует любить рады них самих, а не ради наслаждения, которое они доставляют своим обликом; что у них нет обязательств по отношению к тем, кто стремится лишь к собственному удовлетворению; что страсть, которая имеет своим предметом лишь то, что относится к чувствам, не существует для прекрасных душ и не заслуживает ответа; что любить так, значит уподобиться животным; что любить надлежит так, как любят духи, освобожденные от тел. Истинные влюбленные, заслуживающие, чтобы их любили, стараются как можно более приблизиться к этому состоянию: они освобождаются от тирании времени, они становятся независимыми от случайности и от пагубного влияния светил, меж тем как обычные любовники всегда во власти Фортуны или погоды. Когда человеку с этой стороны нечего опасаться, с ним ведут постоянную войну годы: нет мгновения, которое не отнимало бы у него какого-то удовольствия. Он понемногу угасает, и это неизбежно. На сей счет есть еще ряд других, весьма хитроумных, но мало убедительных доводов. Женщинам, рассуждающим так, я хочу противопоставить лишь одно соображение. Страсть, которую к ним питают, порождается их молодостью и красотой, вполне естественно, что старость и уродство уничтожают ее. Поэтому я больше не прошу у тебя любви. Питай ко мне лишь дружбу или, если я ее недостойна, хоть немного жалости. Ты бог, и тебе полагается иметь рабынь моего пола. Окажи мне милость и сделай меня одной из них.
После такой речи Амур нашел жену еще более прекрасной, чем прежде. Он бросился ей на шею.
— Ты просила у меня только дружбы, — воскликнул он, — я обещаю тебе любовь. Утешься: у тебя осталось больше красоты, чем у всех женщин, вместе взятых. Правда, твое лицо изменило цвет, но черты его совсем не изменились. А разве ты не принимаешь в расчет свое лилейно-мраморное тело? Разве оно утратило больше, чем сохранило? Пойдем к Венере. Незначительное преимущество над тобой, которого она добилась, доставит ей удовлетворение и примирит нас друг с другом; если же нет, я обращусь к Юпитеру и попрошу его вернуть тебе настоящий цвет твоего лица. Если бы это зависело от меня, ты уже была бы такою, какою была, когда я влюбился в тебя; это мгновение стало бы прекраснейшим в твоей жизни: но один бог не может отменить то, что сделал другой; только Юпитеру дана такая привилегия. Если он не вернет тебе лилии твоих ланит, притом так, чтобы ни одна не пропала, я погублю всех животных и весь род людской. Что будут делать после этого боги? Что касается роз румянца, то это моя забота, а что до округлости форм, то ее вернет радость. Но это еще не все: я хочу, чтобы Олимп признал тебя моей супругой.