Джейн понимала, что дочери должны сами выучить этот урок, а потому у нее был для них только один совет.
Она смотрела на них, сидящих у кромки воды.
Смех.
Чайки, пикирующие в бесконечном поиске объедков.
Бьющий на ветру парус лодки на горизонте, вобравший последний свет дня, будто золотой самородок.
Однажды, подумала Джейн, этот миг будет далеким прошлым.
Джейн знала, что мудрость в том, чтобы понять, когда нужно отдать всю себя, знать тот самый верный момент, когда нужно отдать все, осознать, что ты сделала, и никогда не жалеть об этом. Дорога к бессмертию пролегает через любовь, думала Джейн, а не поклонение Богу, как ее учили в Ирландии.
И она чувствовала, что история всей ее жизни каким-то образом состояла из всех тех, с кем ей довелось столкнуться: с кем-то на долгие годы искренней дружбы, а с кем-то – на мгновение в переполненном лифте.
Джейн промокнула глаза и заметила ребенка, стоящего на краю ее полотенца с красным ведерком.
У девочки были красивые глаза. Ее животик торчал вперед. Красное ведерко было наполнено морской водой. Джейн протянула к девочке руку, но та повернулась и убежала.
А над ней пара редких облаков уцепилась за небо. Они висели далеко в море, наблюдая жизнь людей, собравшихся на краю земли.
Красное ведерко напомнило Джейн об Уолтере, о том, как он позвал ее, когда она добралась до края поля, давным-давно, в Ирландии. А потом – его большую, грубую руку, которая, хотя она этого тогда не понимала, была еще совсем юной рукой.
На пляже было темно, и песок был тяжел, пропитанный отливной волной. Дождь все моросил, словно ненужное напоминание о чем-то, еще не забытом.
Уолтер побежал к кромке воды, Джейн вспомнила тот момент страха, когда он пропал в темноте – но вскоре он снова был рядом с ней. Он собрал ракушки и высыпал их в ее маленькие ладошки.
Она рассказала ему о матери и отце, а он слушал и один раз поцеловал ее в лоб, уверяя, что они никогда совсем ее не оставят – что люди, как маленькие рыбки, иногда просто остаются в тихих лагунах между камней, когда приливная вода уходит.
Джейн задумалась, кого он имел в виду – кто остался между камней, – она или ее родители.
«А если ты когда-нибудь почувствуешь себя совсем одинокой, Джейн, – сказал Уолтер, когда они возвращались домой, неся в красных ведерках луну, – прислушайся к шуму моря – в нем ты услышишь всех тех, кто уже был, и тех, кто еще будет».
Джейн вспоминала его слова длинными вечерами в коттедже, где она провела следующие пятнадцать лет.
Были ночи, когда ей казалось, что если прислушаться что было сил, она могла услышать голоса матери и отца, зовущие ее из того места, где они теперь обитали.
Были и такие пробуждения, когда за мгновение до того, как открыть глаза, она забывала, что их больше нет; тогда, как всем оставленным на этой земле, ей приходилось начинать все сначала. Ведь, несмотря на все пережитое, каждый из нас должен быть готов начать все сначала, пока не приходит черед кого-то другого начинать все уже без нас, а мы наконец окончательно освобождаемся от страданий любви, боли привязанности – цены, которую мы платим за право быть частью жизни.
Глядя на лениво катящееся за горизонт солнце, Джейн встала и сняла очки. Она отряхнула с ног песок. Ее глаза опухли от слез. Она пошла по теплому песку к воде, туда, где сидели ее дочери.
Увидев ее, они подвинулись, освобождая ей место между ними, – она села, исполненная одновременно радости и испуга от того, что она собиралась рассказать им, что самое лучшее и самое худшее в жизни приходит от умения любить незнакомцев.
И они подумают, что она говорит об отце, об Уолтере, который вырос в цыганском трейлере на скале, кто каждое Рождество дарит матери дюжину яиц, начищенных им в раковине в сочельник, в то время как они, его дочери, разговаривают с друзьями по телефону, помогают наряжать елку мишурой или глядят в окно на тающие тени, на радостную грусть вчерашнего дня, на обещание дня завтрашнего.
Город деревьев на ветру
Однажды Джордж Фрэк получил письмо. Оно пришло из очень далекого места. На марке красовалась птица. Крылья птицы замерли, раскрывшись в полете. Она парила высоко над лесом, тельце в красную крапинку. Джордж задумался, летит ли эта птица куда-то или возвращается домой.
Поначалу Джордж подумал, что письмо было доставлено ему по ошибке, но на конверте стояли его имя и адрес места, где он жил.
Потом он открыл письмо и достал страничку, исписанную синими чернилами, и фотографию маленькой девочки с каштановыми волосами. На девочке было синее платье из полиэстера с рисунком из мелких красных сердечек. В волосах – розовая заколка. Крохотные ручки.
Почерк изобиловал закруглениями, словно каждая буква была маленькой чашкой, удерживаемой на странице весом вложенного в нее смысла.
Когда Джордж прочитал страничку, его рот раскрылся и из горла вырвался глухой стон.
Он поднес бумагу к лицу и перечитал еще несколько раз.
Страница выпала из его рук, и он огляделся, будто из каждого пыльного угла квартиры за ним наблюдали люди.
На каминной полке стояла единственная фотография его двоюродного деда, месье Сабона, который, как и Джордж, прожил одиноко в тихом квартале городка, где он родился.
Джордж стал бродить из комнаты в комнату, без всякой цели, взвешивая в уме слова из письма, пытаясь привести свои мысли в порядок.
Когда Джордж оказался на кухне, он автоматически потянулся к чайнику. Возможно, оттого, что он был сам не свой, Джордж умудрился уронить его на пол. Поднимая осколки, он понял, что не может унять дрожь в руках, и порезал себе пальцы в нескольких местах.
Кровь потекла на разбитый фарфор, большие капли упали на белую поверхность раковины.
Джордж уселся на край ванны и замотал себе пальцы старым бинтом. Он представил себе, как пишет на каждой белой полосе бинта историю своей жизни. Какие слова он подберет; напишет ли он неправду; оставит ли он пустые места для дел, которых он не совершил, людей, которых он ждал и не дождался?
Джордж сел на крышку унитаза. Он просидел так два часа, разглядывая свои забинтованные пальцы. Когда у него закружилась голова, Джордж разделся и забрался в кровать. Кровь просочилась сквозь бинты и оставила следы на простынях.
На улице завыла пожарная машина, меняя тон на ходу – одна сирена при приближении, другая при удалении, и поймать момент перемены невозможно.
Джордж заснул еще до темноты. По всему городу зажглись огни на кухнях, встречая вернувшихся домой людей. Когда Джордж погрузился в первый сон, неизвестный ему мир продолжил вращение. Мужчины в толстых пальто выгуливали собак у парадного входа его дома. Женщины засыпали перед телевизором или продолжали бодрствовать без всякой на то причины. И как в любом городе, были дети, которые смотрели кротко в окно на дорожки и тропинки своего детства, а в головах их собирались маленькие вопросы и проливались тихим дождем, от которого к утру не останется и следа.
Когда Джордж открыл глаза на следующий день, они были полны слез. Его тело затекло. Он расправил руки и ноги, словно просыпаясь от спячки.
Небо за окном сияло ярко. Желтый свет пробивался сквозь прорехи в занавесках и рисовал причудливые узоры на кровати. Они пропадали и снова появлялись по воле проплывающих облаков.
Сначала Джорджу показалось, что это продолжение его сна, но вскоре реальность захлестнула его волной. На столе он заметил уголок конверта. Рядом с письмом должна быть фотография маленькой девочки.
По краю раковины пунцовыми каплями засохла кровь Джорджа. На полу лежали нетронутыми осколки чайника, словно останки древней цивилизации.
Джордж не пошел на работу, и никто не позвонил, чтобы узнать, что с ним стряслось.
Время от времени он проверял адрес на конверте, чтобы убедиться, что письмо действительно предназначалось для него. Потом он смотрел на фотографию. Потом снова перечитывал письмо.
Он пролежал в постели до темноты, не встал и на второй день, глотая каждые несколько часов таблетки от бессонницы слабого действия; его то и дело одолевала дремота, приносившая с собой воспоминания детства.
Джордж проснулся среди ночи, в поту и тяжело дыша. Еще несколько мгновений он был под шлейфом своего сна, уверенный в том, что он умер и родился заново, чтобы снова прожить свою жизнь, но в этот раз – помня все то, что случилось и что должно было случиться с ним. Он задумался, какой станет его жизнь, если он будет заранее знать каждую деталь каждого события? Эта мысль унесла его в объятья другого сна.
Когда Джордж наконец проснулся, в полдень следующего дня, он просидел целый час в кровати, приводя в порядок мысли, словно разрозненные кусочки нескольких мозаик.
Он снова лег на подушку, и сквозь легкую дрему кусочки сложились сами собой, и книга воспоминаний его детства распахнулась. Джордж услышал ключ отца в замочной скважине входной двери. Дома, после работы. Его костюм будет измят офисным креслом. Маленький Джордж сидит без движения в комнате, залитой магическим сиянием телевизора. Он хочет, чтобы его нашли. Он хочет, чтобы его подхватили, словно камешек из реки, оказавшийся драгоценным. И каждый вечер, когда его отец возвращался с работы, Джордж сидел затаив дыхание, как дублер, наблюдающий из-за кулис. Он жил в предвкушении своего грандиозного выхода.
Потом, во сне, Джордж тянется к телевизору, чтобы прибавить звук, когда крики становятся нестерпимыми. Если бы только они развелись. Он видел детей в школе, покалеченных нехваткой родительской любви, пустые оболочки, когда-то полные жизни. Джордж же сгорал от стыда, мечтая всего лишь остаться наедине с родителями в парке пасмурным днем, у пруда с утками.
Вместо этого Джордж провел свое детство маленьким спутником их печальной планеты.
Потом он ушел из дома. Его родители оставались вместе, пока однажды отец не спрыгнул с крыши небоскреба, где он работал. Джордж представил себе, как развевается его плащ, затем удар, согнутые под неестественным углом руки и ноги; обступившие люди, не верящие случившемуся; чей-то испорченный день.