– Я думал, ты поняла… – Он нагнулся, поднял презерватив и зачем-то потряс им у Лены перед носом. – Мы убедим Томского, что у вас с ним все было.
– В смысле… он и я… – Лена ошарашенно попятилась. – Здесь?..
– Именно! – Кобзев улыбнулся так довольно, словно только что изобрел электричество. – Слушай, это беспроигрышный вариант.
Оказалось, что беспроигрышным Никита считал следующий сценарий: первым, кого увидит Томский, проснувшись, будет обнаженная и удовлетворенная Лена. Фамильярно царапая его грудь коготками, так ведь все любовницы делают, она поведает Яну, как накануне он перебрал с шампанским на митапе, задремал, а потом вдруг проявил недюжинный джентльменский напор по отношению к бывшей сотруднице. Сыпал комплиментами, клялся вернуть работу ей и несправедливо уволенному Никите, на этой части легенды Кобзев особенно настаивал, и вызвался проводить Лену до дома на такси.
– Но меня подвез Вайц! И если вдруг Ян у него уточнит… – начала было возражать Лена, но Кобзев замахал на нее руками.
По его словам, обидеть гениального стратега мог каждый, а вот придумать эдакий лихой план эвакуации – нет. При этом Никита допускал некоторые коррективы. Например, что Томский Лену не провожал, а вдруг начал ломиться к ней домой, когда она уже вернулась и приняла душ. От вида мокрых женских прелестей, прикрытых скудным полотенчиком, Томский, конечно, потерял голову.
– Но ты-то не потерял, когда вышиб мне дверь в ванную! – не удержалась от скепсиса Фетисова, правда, в ответ получила такую порцию обвинений в неблагодарности и отсутствии мало-мальского чувства такта, что быстро забрала слова обратно.
Утешившись горячим кофе и последним Лениным йогуртом с ананасами, Кобзев продолжил. По его легенде, Фетисова отдалась Томскому не сразу. Как девушка во всех отношениях приличная, она сначала предложила бывшему шефу перекусить, потому как взгляд у него был дюже голодный. На что Ян немедленно потребовал еще и выпить. А кто же отказывает генеральным директорам? Высосав в одно директорское лицо две бутылки, кои Никита заботливо приготовил в качестве неопровержимого доказательства, Ян, впрочем, не успокоился, а явил Лене всю мощь своего харассмента. Она отбивалась, как могла, но Томский был сильнее и, разумеется, принялся бесстыже совокупляться с ней на всех пригодных и непригодных для этого поверхностях.
Изложив примерный перечень поз и локаций, Кобзев довольно откинулся на спинку стула с таким видом, словно это он только что сыграл роль жеребца-осеменителя и теперь бы не отказался от сигаретки и аплодисментов.
– То есть ты хочешь, чтобы я убедила Томского, – медленно произнесла Лена, стараясь разглядеть описанное Кобзевым непотребство, – что он меня изнасиловал?!
– Ну, не прям уж так изнасиловал… – Никита пожал плечами. – Но да. Тогда ему точно станет стыдно. И он, во-первых, никому ничего не скажет, потому что репутация, а во-вторых, вернет нам работу!
Лена сделала паузу. Мама всегда учила ее: не руби сплеча. Сперва подумай, как бы человека не обидеть, как бы сказать помягче, а там, глядишь, и сама успокоишься.
– Подыши, – говорила мама. – Подыши, а еще возведи какое-нибудь двузначное число в квадрат. – Последний прием она придумала специально для Лены: девочка всегда любила математику.
За годы дружбы с Никитой Фетисова продвинулась в устном счете до невиданных высот. Иногда она перемножала трехзначные числа, причем едва ли не быстрее калькулятора, иногда вспоминала, что там у «пи» после запятой. Сейчас не помогло ни то, ни другое.
– Уйди, – тихо сказала Лена, вцепившись в коленки: в ней уже просыпался внутренний Халк, и пальцы сжались сами собой, а левое веко задергалось.
– Да ну ты что, это же шикарная идея! Говорю тебе, все сработает!
– Уйди, или я за себя не ручаюсь.
Да, с виду Фетисова была хрупкой. У родни она неизменно вызывала желание ее накормить, бабушка в деревне всегда охала и причитала: «Твоей ключицей глаз выколоть можно!» Но сейчас в голосе Лены прозвучало что-то новое. Накопившаяся ярость не желала слышать о гуманизме и человеколюбии и жаждала лишь одного: крови. Крови Кобзева.
Он это сразу понял и не стал спорить или устраивать презентацию в защиту своего плана. Никита обладал феноменально развитым инстинктом самосохранения и мог дать фору многим особо живучим ветвям эволюции вроде тараканов, бороздящих просторы Земли с самого палеозоя. Иными словами, Кобзев чувствовал приближение реальной опасности и уносил ноги с такой скоростью, будто у него их было не две, а все шесть.
Вот и теперь, смерив Лену обиженным, но коротким взглядом, Кобзев буркнул нечто нечленораздельное и исчез в коридоре. Фетисова успела разобрать лишь два слова: «сама» и «Томский». Видимо, Никита сложил свои полномочия главного военного тактика и препоручил пленного Лене.
С уходом Кобзева ей стало чуточку спокойнее, но грустнее. Врать насчет изнасилования… Нет, для такого стоило бы придумать восьмой круг ада, самый жаркий. Где-то между блогерами, которые ретушируют свои фотографии, и ставщиками на спорт. Но ничего нового Лена изобрести не смогла, а потому, проведя час за бесцельным созерцанием спящего красавца, она склонилась к единственному варианту, который не угробил бы ей карму напрочь. К правде.
Глава 12
Снотворное было сильным, тут фармацевт Кобзева не обманул. А потому у Лены образовалась масса свободного времени, чтобы отрепетировать исповедь. Спать хотелось неимоверно, лечь было некуда, и Фетисова надумала почистить Томскому костюм. Так ей, по крайней мере, удалось бы избежать объяснений, почему шедевр итальянских портных похож на спецовку ассенизатора.
Сначала Лена попыталась пройтись влажной мыльной губкой прямо по Яну, но очень быстро поняла: легче вымыть подъезд ватной палочкой. К тому же вертеть храпящего половозрелого мужика с боку на бок было занятием для тяжелоатлетов, к числу коих Фетисова определенно не принадлежала. Умаявшись, она поняла, что стиральная машинка – в сущности, не такое уж плохое изобретение, и принялась Томского раздевать.
Такой насыщенной ночи у Лены не бывало со времен… Ладно, чего уж греха таить. Вообще не бывало. Получить объект безответной любви в свое полное распоряжение – так широко удача улыбается не каждому.
Приличная девушка на месте Лены отвела бы взгляд, но о каких приличиях можно говорить, когда у тебя на диване накачанный во всех смыслах мужчина, которого ты собственноручно туда затащила, как первобытный человек – мамонта? К тому же завтра Лену ожидал неприятный разговор, и она сочла, что имеет право скрасить последние часы перед казнью.
Она раздевала Томского не спеша. Представляла, что звуки, которые он издает – это вовсе не храп, а хриплое дыхание возбужденного самца. Не удержалась даже от легкого массажа, сидя верхом на самом породистом жеребце из всех, кто только топтал пастбища IT. Ну а что? После всех падений и ударов ему надо было как минимум разогнать кровь.
О, как многообещающе звякнула пряжка на его ремне! Как приятно щекотала кончики пальцев пушистая дорожка поросли ниже пупка… Стягивая с Яна брюки, Лена залипла, мучаясь над дилеммой: зацепить, будто бы случайно, боксеры или все же оставить шефу право на приватность? С одной стороны, это, возможно, был ее последний шанс увидеть Яна в столь неформальном виде. С другой, в отличие от Кобзева Лена свою совесть загубить на корню не успела. И теперь та настойчиво требовала свернуть с тернистого пути греха и порока на тропу целомудрия и воздержания.
Не в силах выбрать, Лена пошла на компромисс. Все анатомические детали Томского она изучать не стала, но, избавив его от костюма и отправив последний на бережную автоматическую стирку, Лена прилегла рядом с Яном и положила голову ему на грудь. Нет, она не боялась помять комбинезон Жанны: он уже давно висел на вешалке в гардеробе. Всем ведь известно: женский гнев из-за испорченной любимой шмотки – самая мощная разрушительная сила на свете. Так что от Томского Лену не отделяло ничего, кроме снотворного и нижнего белья. Его разгоряченная кожа согревала, свежий запах парфюма навевал образы яхты, что замерла без движения в ласковых бирюзовых водах, а вокруг – полный штиль, и на небе ни единого облачка.
И пусть за окном солнце только-только давало о себе знать бледно-лимонной полоской за пятиэтажкой напротив, Лене казалось, что она нежится в жарких лучах где-нибудь в тропических широтах. Томский то ли застонал, то ли громко вздохнул, а потом повернулся набок, прижав Лену к стене, и закинул на нее руку и ногу. Она оказалась в плену его бессознательных объятий, и, надо сказать, этот плен был ей чертовски приятен. Ей следовало волноваться о завтрашнем дне, о неминуемой каре, но рядом с Яном все беды и напасти выглядели сущей ерундой. Палач на время стал ее защитником, и Фетисова поступила так, как поступила бы на ее месте всякая девушка: она решила, что подумает обо всем завтра.
Прикрыв глаза, только на минутку, не больше, Лена отдалась во власть пьянящих фантазий. Ей виделось, как Ян бережно укладывает ее на теплый белый песок, и ее конечности словно наполняются расплавленным воском, становясь мягкими и какими-то неестественно гибкими. Над их с Яном головами игриво шелестят пальмы, и в шепоте резных листьев отчетливо слышатся призывы к соитию. Тогда Ян с улыбкой накрывает Лену своим телом, склоняется к ее губам и нежно произносит:
– Господи, где я?!
Тропический мираж мгновенно рассеялся, и Лена узрела перед собой помятое лицо Томского. Он тер глаза с такой силой, будто решил навсегда распрощаться с ресницами, а потом заметил Лену, и лицо его стало не только помятым, но еще и испуганным.
– Лена?! Вы что здесь делаете?! – Он рывком сел, попытался отодвинуться, но скромный раскладной диван по площади сильно уступал тем роскошным кроватям «king size», на которых, видимо, привык спать Томский, а потому он звонко шлепнулся на паркет.
Следующим, что услышала Лена, был страдальческий стон Яна.