— Виктор, — повторила она. Уже чуть яснее. — Сейчас три часа ночи.
Она отступила на шаг, всё ещё не говоря ни слова. Я вошёл, осторожно. Как будто переступал через грань, откуда не факт, что вернусь тем же человеком.
Дверь закрылась за моей спиной.
Алиса прошла вглубь квартиры, зажгла свет на кухне. Лицо стало чётче. Глаза — уже не сонные. Я видел, как в ней копится — не злость даже, нет. Что-то сильнее. Глубже. Слишком человеческое.
Она обернулась.
— Ты серьёзно думал, что я ничего не почувствую? Что можно вот так — трахнуть меня ночью, смотреть на меня, как будто я тебе… как будто я тебе правда нужна — и ничего не сказать?
— Я хотел сказать, — начал я. — Просто...
— Просто что? — перебила она. — Ждал идеального момента? Тишины? Времени без Вариной улыбки, без моей руки на твоей груди, без того, как я смотрела на тебя, чёрт побери?
Я молчал.
— Я не хотел предавать, — хрипло сказал я. — Я не знал, как правильно. Варя — моя жизнь. И я так долго учился защищать её, не подставлять. Я…
— Господи, — перебила она. Голос дрогнул, но не от слёз — от гнева. — Может, ты ещё и женат, Виктор? А? Может, у тебя где-то жена, двое детей и дача в Ломоносове? И я просто была очередным отвлечением между семейным ужином и командировкой?
Я застыл.
— Нет! Чёрт возьми, нет! — сказал резко. — Я не женат. Ни на ком. И никогда не был. Варя — не из брака. Но она моя. С первого дня. Я один её растил, один ночами сидел, когда она болела. Один выбирал садики, нянечек, врачей.
— А трахался — не один, — выплюнула она. — Со мной. Без предупреждений. Без права выбора.
— Алиса… — сделал шаг ближе, но она подняла руку. Не прикасаться.
— Ты хоть понимаешь, как я себя чувствую сейчас?! — голос сорвался. — Ты поставил меня в позицию женщины, которая переспала с мужчиной с прошлым, о котором она не знала ни черта. Как будто ты сам выбирал, что мне позволено знать, а что нет.
— Я боялся, — честно сказал я. — Боялся, что если скажу — ты уйдёшь. Что всё, что было между нами… просто не выдержит этого.
— Так ты и решил мне не доверять? — гневно. — Не узнать. Не попробовать. Просто замолчать, утаить. Пока всё само не выплывет.
Я выдохнул.
— Это не про доверие. Это про страх.
— А мне не страшно?! — закричала она. — Я вообще не знала, во что ввязываюсь! Я шла за чувствами, за интуицией, за твоим «Алиса, мне с тобой хорошо»… А ты — сдерживал половину правды. Чёрт, Виктор! У тебя ребёнок! Целый человек, который каждый день в твоей жизни!
Я не знал, что сказать.
— Скажи хоть что-нибудь, — выдохнула она. — Любую чёртову правду. Потому что я больше не верю в молчание. Оно слишком вежливо, чтобы не быть ложью.
Я поднял взгляд. Прямо на неё. Она тряслась — не от холода, нет. От напряжения. От предела. От того, что держала внутри два дня.
— Я хотел, чтобы ты увидела меня… как мужчину. Не как отца. Не как типичного «вдруг с прицепом». Я не знал, как ты отреагируешь. Мне казалось, что… если ты сначала узнаешь меня, как человека, мужчину, ты не сбежишь. А потом я скажу. Просто позже. Когда буду уверен, что ты уже выбрала.
— Так ты и выбрал за меня, — прошептала она. — Свою правду. Своё время. Своё представление, что я могу вынести. Спасибо, Виктор. Очень… благородно.
Она отвернулась на секунду. Рука сжалась в кулак.
— И самое отвратительное, — снова повернулась ко мне, — что я понимаю тебя. Я понимаю твой страх. Но это не отменяет того, что ты сделал. Ты мне не враг. Но ты мне — не был честным.
— Алиса…
— Ты говорил, что хочешь, чтобы всё было по-настоящему. А как может быть по-настоящему, если ты сдерживал полжизни за спиной?
Я сделал шаг ближе. Очень медленно. Тихо.
— Хочешь знать всё? Хорошо. Варе пять. Я растил её один, потому что её мать ушла сразу после родов. Я не винил. Мы были не вместе. Это была ошибка, случайность. Я предохранялся плохо, но выбрал — не избавляться. Потому что это был мой шанс быть нужным. Хоть кому-то.
Она смотрела. В лицо. Не отводя глаз.
Я продолжил, глухо:
— Я не святой, Алиса. Я не романтик. Я мужик, у которого мало времени, дохрена ответственности и слишком много сломанных ожиданий за спиной. Я умею быть отцом. Умею быть директором. Но когда встретил тебя — я снова захотел быть просто мужчиной. И вот тут я облажался. Потому что соврал себе, что это возможно без полной правды.
Она молчала. Только слёзы скатывались по щекам — без всхлипов, без драмы. Просто текли.
— Мне не нужно, чтобы ты простила. Или вернулась. Мне нужно, чтобы ты знала: я здесь не потому, что удобно. А потому что ты — самая настоящая штука, что случалась со мной за очень, очень долгое время.
Молчание. Долгое. Застывшее.
Она прошептала:
— Я устала чувствовать себя как идиотка, которая всё придумала. Которая открылась. Которая впустила в себя… тебя.
Я кивнул. Не споря. Только кивнул.
— Я готов ждать, — сказал тихо. — Готов доказывать. Готов начать с начала. Только скажи, что всё не кончено.
Она долго молчала.
А потом — будто выдохнула то, что держала весь этот адский разговор в себе:
— Я не знаю, Виктор. Ничего не знаю. Сейчас — точно.
Она снова всхлипнула, но уже не с гневом, а с усталостью.
— Я не могу тебе сейчас сказать «да». Но и «нет» — не могу. Мне нужно…
Она провела рукой по лицу.
— Время. Пространство. Подышать.
Я кивнул. Медленно.
— Я понимаю.
Мы стояли друг напротив друга. Уже без криков. Без лжи. Только с этой странной, дикой близостью — той, что остаётся, даже если всё рушится.
А потом она неожиданно подошла ближе. Совсем близко.
Положила ладонь мне на грудь.
Встала на носки.
И мягко, почти невесомо, поцеловала в губы.
Коротко. Но так, что в этом поцелуе было всё: её боль, её сомнения, её прошлое доверие и нынешняя растерянность.
— Мне правда нужно подумать, — прошептала она. — Не дави, ладно?
— Не буду, — выдохнул я. — Обещаю.
Она ещё секунду постояла, будто собираясь с духом, потом развернулась, медленно подошла к двери и открыла её.
— Тебе лучше уйти. Сейчас.
Я кивнул. Прошёл мимо. На пороге задержался, посмотрел на неё в последний раз — у двери, в тишине, с покрасневшими глазами, но всё такой же красивой до боли.
— Я всё сделаю, чтобы вернуть тебя, — сказал я тихо.
Она не ответила.
Я вышел.
И впервые за долгое время — остался один.
Но уже не тем, кем был прежде.
Глава 20
Алиса
Прошло две недели.
Две недели без него.
Я не пыталась с ним связаться.
Как и он — со мной.
Просто — тишина. Прочная, ровная, тяжёлая.
Как будто кто-то вырезал из жизни огромный кусок и заклеил пустое место чёрной изолентой.
Жизнь пошла своим чередом.
Работа. Дом. Работа. Дом.
По кругу. Без скачков, без взрывов, без… дыхания.
Полина иногда звонила, пыталась вытащить меня куда-то: «Ну пошли в бар, ну хоть просто на крышу! У тебя в глазах — скука, которой хватит на три района».
Я отнекивалась.
Она вздыхала и присылала мемы.
Мама с папой звонили с лайнера.
Мама восторженно рассказывала о закатах в Стамбуле и «самом милом дедушке-итальянце, который играет на губной гармошке».
Папа на заднем фоне что-то бурчал — видимо, снова проиграл в нарды какому-нибудь пенсионеру из Берлина.
Я улыбалась в трубку. Искренне. Но внутри — всё было немножко плоско.
Бабушка приглашала на пирожки.
Иногда я скучала так, что внутри всё будто чесалось под кожей.
Не истерично. Не в истерике.
А будто по капле вытекала душа — с каждым утром, когда я снова не получала от него ни одного сообщения.
С каждым вечером, когда закрывала студию и ловила себя на том, что иду домой слишком медленно.
Будто вдруг — всё равно, где быть.
И Варя…
Она всё ещё ходила на занятия.
Ровно, стабильно, по графику.
Марина приводила её, как всегда — с рюкзачком, заколками в форме звёзд и рисунками в руках.
И я…
Я не могла смотреть на неё так, как раньше.
Теперь, зная, чья она, я видела — всё.
В её улыбке — его ямочка на щеке.
В упрямом взгляде — тот же блеск, что бывал у него, когда он спорил.
В том, как она задирала голову и говорила: «Я покажу лучше, чем вчера!» — была его чёртова целеустремлённость.
Я смотрела — и сердце сжималось.
Смешно.
Раньше Варя казалась просто талантливой, яркой девочкой.
А теперь…
Теперь я видела, что это не просто девочка из группы.
Это часть его.
Живая, дерзкая, добрая.
И от этого — только больнее.
Три недели.
Ровно столько прошло.
Пятница. Последняя группа. Варя — среди них. Лёгкая, как ветер. Крутится, поднимает руки, заглядывает в зеркало — ловит мою реакцию.
Я улыбаюсь. Мягко. Сдержанно.
Профессионально. Но внутри — всё по-другому.
Занятие почти закончилось. Я хлопнула в ладоши:
— Молодцы, мои звёзды! Вы — настоящие танцоры!
Растяжка, бантик, обнимашки — всё, как всегда.
Я наклонилась завязать Варе шнурок — и вдруг услышала, как дверь в коридоре открылась.
И что-то встало внутри. Не в животе. Не в груди. Где-то глубже.
Он.
Я знала это, ещё до того, как повернулась.
Он стоял в проёме, высокий, молчаливый.
В руках — букет. Не просто розы из ларька, нет.
Луговые. Мягкие. Светлые.
Такие… будто выбрал не продавец, а человек, который действительно думал.
— Папа! — Варя заметила его первой и кинулась через весь зал, сбивая на бегу рюкзак с плеча. — Папа, ты пришёл!
— Да, моя маленькая, — улыбнулся он и опустился на одно колено, крепко её обняв.
Она прижалась к нему и вдруг заметила цветы.
— А это мне?! — воскликнула, потянувшись к букету с разинутым ртом. — Такие красивые!
Он засмеялся, немного смущённо, и покачал головой: