— Похоже, это моя карма… чтоб все взрослые в этой семейке видели меня голой при самых странных обстоятельствах.
Виктор фыркнул и чуть не уронил ложку.
Глава 25
Виктор
Мы сидели за столом. Я — напротив Алисы. Мама — справа от неё. В воздухе — запах чая, лёгкое напряжение и то странное чувство, когда ты вроде взрослый мужик, но всё равно переживаешь, как подросток, которого представляют родителям.
Алиса держалась спокойно. Пила чай маленькими глотками, поправляла волосы за ухо, иногда украдкой бросала на меня взгляд — будто искала у меня подтверждение: всё нормально, я справляюсь?
Мама молчала. Смотрела. Не враждебно — скорее сдержанно-аналитично. Я знал этот взгляд. Она присматривалась.
Наконец — раздался её голос:
— Ты давно преподаёшь?
Алиса чуть удивилась вопросу, но ответила сразу:
— С детства в танцах. Сначала выступала, потом начала преподавать. Сейчас веду младшие группы. Варя — одна из моих учениц.
Мама кивнула, не перебивая. Это уже был прогресс.
— Она очень способная девочка, — добавила Алиса, и я почувствовал, как что-то внутри меня сжимается от тепла. — С характером. Умная, энергичная.
— Ты хорошо с ней ладишь, — отметила мама, всё ещё изучая лицо Алисы. — Не каждый взрослый умеет разговаривать с ребёнком, не свысока.
— Я стараюсь. Мне нравится быть рядом с детьми. Они честнее нас.
Небольшая пауза. Потом мама вдруг сказала:
— Я переживала, что Виктор слишком замкнулся. Работа, дом, Варя — всё по кругу. Ни с кем близко не сходится. А ты... — она прищурилась, — у тебя глаза живые. Ты не из тех, кто уходит, когда трудно?
Алиса сделала паузу. Потом мягко, но уверенно сказала:
— Я не бегу, если мне есть зачем оставаться.
Мама не ответила сразу. Но по её лицу я понял: что-то она для себя решила. Или — почти решила.
Я вмешался, чувствуя, что пора:
— Мама, Алиса, моя девушка. Женщина, с которой я серьёзен. Она не просто в моей жизни — она теперь её часть.
Мама перевела на меня взгляд. Медленно. Потом снова на Алису. Кивнула — сдержанно, но без яда.
— Ну, раз ты серьёзен… — выдохнула она. — Тогда мне остаётся только не мешать. Хотя, Витя, предупреждай в следующий раз, если у тебя кто-то дома. Особенно такой эффектный «кто-то».
Алиса тихо рассмеялась, чуть смутившись:
— Извините ещё раз. Не хотела так знакомиться.
— Ну, уж как получилось, — мама вздохнула. — Но, пожалуй… чай у вас неплохой. Надеюсь, и вкус у сына тоже.
Мы втроём рассмеялись — уже по-настоящему.
Мама поднялась первой.
— Ну что ж, сын, я пошла. Пора и мне домой — у меня свои сериалы и кошка, которая уже, наверное, считает, что я сбежала в турпоход.
Она взяла сумку, оглядела нас с прищуром.
— Алиса, — обратилась она уже на прощание, — спасибо за чай. И за то, что… ты нормальная.
Я чуть подавился воздухом.
Алиса моргнула.
— Эм… пожалуйста?
— Это был комплимент, — пояснила мама и, подмигнув мне, направилась к выходу.
Перед тем как выйти, она остановилась на пороге:
— Только одно скажу. Смотрите оба — чтобы не профукать. Такие встречи не каждый день случаются.
Дверь за ней закрылась.
И в квартире повисла тишина.
Я перевёл взгляд на Алису.
Она всё ещё сидела с чашкой в руках, немного растерянная, но… светлая. Настоящая.
— Ну, — сказал я, — поздравляю. Это было твоё официальное посвящение. Ты выдержала и маму, и утро, и чайный допрос. Я впечатлён.
Она хмыкнула:
— Я выдержала только потому, что ты был рядом.
— Я вообще всегда рядом, если что. Особенно, когда ты в моей рубашке и орёшь на мою мать в прихожей.
Она засмеялась. Наклонилась ко мне, положила голову мне на плечо.
— Она мне понравилась. Резкая, но… видно, что ей не всё равно.
— Не всё равно, да. Просто любовь у неё всегда под толстым слоем сарказма.
Я обнял её за плечи, притянул ближе.
— А тебе со мной… не страшно? — спросил тихо.
— Уже нет, — ответила она. — Потому что теперь я знаю, с кем и зачем.
Мы лежали на диване — уже после всего. После смеха, после чая, после абсурдного визга на рассвете. Она положила голову мне на грудь, а я гладил пальцами её волосы — лениво, почти машинально. Но в этом было больше близости, чем в десятках разговоров.
В квартире — тишина. Такая, какая бывает только вечером, когда ты дома. По-настоящему дома.
— Виктор, — вдруг сказала она. Тихо, но с тем особым оттенком в голосе, от которого я сразу напрягся.
— Ага?
— Я хочу сказать тебе кое-что. Пока мы вот так… рядом. Пока всё спокойно.
Я приподнялся, заглянул ей в лицо.
— Что-то случилось?
— Нет, — она покачала головой. — Просто… я не хочу, чтобы между нами оставалось хоть что-то недосказанное. У нас уже было слишком много молчания. Мне не хочется повторять это.
Я взял её ладонь. Плотно.
— Говори.
Она вдохнула. Глубоко.
— Я не всегда была такой… как ты меня сейчас видишь. Уверенной, весёлой, идущей вперёд. Когда мне было двадцать, я... жила с мужчиной. Долго. Почти четыре года.
Её голос был ровным, но я чувствовал, как он дрожит внутри.
— Он не бил меня, — сразу уточнила она. — Не в этом дело. Он просто… разрушал. Медленно. Словами. Холодом. Обесцениванием. Говорил, что я никому не нужна, кроме него. Что я — посредственная, скучная, наивная. Что мои танцы — детский сад, а мечты — чушь.
Я сжал её пальцы.
— Мне понадобилось много времени, чтобы уйти. И ещё больше — чтобы поверить, что я могу быть кем-то. Что я вообще… что-то стою.
Она выдохнула, чуть усмехнувшись, но в этой усмешке было столько боли, что у меня сжалось сердце.
— Никто не понимал, — продолжила она. — Друзья, знакомые… даже родители сначала. Все спрашивали: «А что случилось-то? Он же не бил тебя. Не пил. Деньги в дом приносил. Чего ещё надо?»
Она покачала головой, не отводя взгляда от потолка.
— А я не могла объяснить. Не могла словами донести, что меня просто… не стало. Я растворялась. Каждый день. Становилась удобной, молчащей, послушной. И в какой-то момент — просто перестала себя узнавать.
Я снова сжал её ладонь — уже сильнее. Хотел как-то защитить. Хоть сейчас.
— Я долго собиралась. Готовилась. Спрятала все его вещи в коробки, как в фильмах. Написала список, зачитала его ему — дрожащим голосом. Он смеялся. До самого конца смеялся. Говорил, что я через неделю приползу обратно. Что без него я — никто.
Она повернулась ко мне. Её глаза блестели — не от слёз. От силы, которую она в себе несла, даже если сама этого не понимала.
— Но я не вернулась. Ни через неделю. Ни через месяц. Ни через год. Я ушла. И начала с нуля. Хотя казалось, что нуля нет. Что есть только пустота и я, и всё это никому не нужно.
Я провёл пальцами по её щеке.
— А теперь ты нужна. Мне. Варе. Своим ученикам. Себе — в первую очередь.
Ты не просто выжила, Алиса. Ты расцвела.И я — горжусь тобой. Понимаешь?
Она уткнулась лбом мне в шею. Молча. Только дыхание горячее на коже — и дрожащие пальцы на груди.
— Спасибо, — прошептала она. — Я… наверное, всю жизнь мечтала, чтобы меня просто услышали. Не исправляли, не объясняли, не обвиняли. А услышали. Вот так.
— Я всегда тебя слышу, — ответил я. — Даже когда ты молчишь. Даже когда просто смотришь.
Она кивнула. И впервые за всё это время я увидел в её взгляде не только свет, но и… покой. Тот самый, что появляется, когда человек наконец понял: он дома.
Глава 26
Алиса
Я проверяла списки на завтрашние занятия, расставляла по времени аренду зала и параллельно спорила с распечатчиком, который категорически отказывался печатать без чернил — как будто это я виновата, что он устал от жизни.
Где-то на фоне визжали дети из соседней группы — «Мы маленькие ёжики, у нас колючки изо льда!» — это была новая песня из детского спектакля, и я всерьёз начинала бояться за их воспитательницу.
И вдруг, между двумя распечатанными списками и одним сгоревшим чайником, меня осенило.
Полина.
Господи. Я же не сказала ей вообще ничего.
А она ведь была рядом, когда я ревела на кухне, когда пряталась под одеялом, когда ходила кругами по студии, не зная, как жить дальше. Она терпела все мои истерики, швыряния подушек и бесконечные «ты бы его видела, этот бицепс — а внутри... ничто!»
А теперь — две недели тишины. Как будто она не единственный человек, который знает, сколько слоёв боли может поместиться в одном человеке.
Я выругалась полушёпотом и, не дожидаясь перерыва, вытащила телефон.
Алиса:
Привет, зай. Я редкостная тварь. Ты права, можешь кидаться в меня чем угодно. Только давай сначала кофе? Сегодня, в семь? Я расскажу всё. И да, ты будешь орать. Можешь даже швырнуть в меня зефиркой. Пожалуйста.
Ответ пришёл через тридцать секунд:
Полина:
Буду. И ты не тварь. Ты — моя тупая, влюблённая, блестящая подруженька. Готовься. Я приду в лучших туфлях и с тысячей вопросов. И ты мне закажешь чизкейк.
Я рассмеялась прямо вслух.
Кафе было уютным и странно тёплым для этого времени года. Знаете, есть такие места — где музыка не мешает разговаривать, где официанты улыбаются, не переигрывая, и где воздух пахнет чем-то вроде ванили, кофе и новой жизнью. Вот таким оно и было.
Я пришла первой. Заказала капучино Полине, как она любит — с миндальным молоком, и себе эспрессо. И, конечно, чизкейк. Один — пока. Потом доза, возможно, удвоится.
Полина появилась ровно в семь. В светло-бежевом пальто, с помадой цвета «твой бывший будет жалеть», и взглядом, который уже кричал «где, чёрт возьми, продолжение драмы?!»
— Ну?! — даже не поздоровавшись, она бросила сумку на диван и села напротив. — Я готова. Лопни. Немедленно. Или я тебя лопну.
— Привет, Полина, как твои дела, как прошла неделя? — попыталась я, с улыбкой невинного котёнка.