Она сделала шаг ближе. Взгляд стал хищным, острым.
— Но, Виктор… я тебе даю шанс. — Голос стал почти ласковым. Почти. — Всё же можно уладить. По-взрослому. Без войны. Без суда.
Я не шелохнулся. Смотрел прямо в неё, но чувствовал, как внутри всё леденеет.
— Какой шанс?
Она усмехнулась. Наклонила голову.
— Ты сейчас переписываешь на меня дом. Эту квартиру. Машину. И ещё… двадцать миллионов на счёт. И я подписываю отказ. От Вари. Полный. С нотариусом. И всё — чисто, гладко, мирно. Можешь спокойно жить со своей Алисой и печь ей сырники, если хочешь.
Молчание. Тяжёлое, густое.
— То есть… — я выговорил медленно, — ты даже не пытаешься больше делать вид?
Вика вспыхнула. Насмешливо фыркнула:
— Я тебя умоляю, Виктор. Варя меня бесит. Всё время «мама, мама!» — вцепляется, лезет, орёт. Мне от этого плохо. Я даже когда беременной была, терпеть её не могла. Меня тошнило не от токсикоза — от самого факта. А сейчас? Она ноет, липнет, смотрит своими глазами, будто я ей что-то должна. А я — никому ничего не должна.
Я сжал кулаки. Не потому, что хотел ударить. А потому что только так мог не разорваться.
— Ты говоришь… о нашей дочери.
— Твоей дочери, — отрезала она. — Я родила, и мне хватило. Меня не интересуют сопли, утренники и вот это всё. Меня интересует жизнь. Комфорт. Деньги. И если я не могу получить любовь — я хотя бы возьму выгоду.
— А если я откажусь?
Вика усмехнулась, наклонилась вперёд:
— Тогда будь готов к войне, милый. У меня всё ещё есть право. Всё ещё есть заявление. И поверь, я могу быть убедительной. Очень убедительной. Тебе решать — потратить годы на суды… или заплатить и быть свободным. Дать ей нормальную мать. Одну. Без меня.
Я смотрел на неё. Но внутри всё было чёрно.
Я смотрел на неё. Медленно. Холодно. Не отводя взгляда.
А потом сказал:
— Нет, Вика.
Она прищурилась:
— Что?
Я медленно, не спеша, шагнул к письменному столу. Открыл ящик. Достал ноутбук. Поставил его на стол между нами. Открыл крышку. Пара кликов — и на экране замерло её лицо. Съёмка из гостиной. Чёткий звук. Чёткое изображение.
Я запустил запись.
— «…да, я хочу твои деньги! Твою квартиру! Машину! Всё! Почему ты живёшь, как король, а я — в съёмной однушке…»
Её лицо побелело.
— «Я растила Варю внутри себя, я родила её… а сейчас? Она ноет, липнет… я даже когда беременной была, терпеть её не могла…»
— Выключи. — Голос её был сиплым. — Выключи немедленно!
Я не выключил.
— «Ты сейчас переписываешь на меня дом, машину и двадцать миллионов… и я подпишу отказ. От Вари. Полный. С нотариусом…»
Я нажал паузу. Встал. Посмотрел на неё.
— Игру ты начала, Вика. А теперь… она будет идти по моим правилам.
— Ты… ты не имеешь права так! Это… это незаконно! — выкрикнула она, делая шаг назад.
— Всё по закону, Вика. Квартира — моя. Камеры — моя собственность, установлены в моём доме, с моим согласия и с соблюдением всех прав. И знаешь, что будет дальше?
Она молчала. Лицо её дёрнулось. Губы побелели.
— Завтра утром я подаю иск. На лишение родительских прав. На основании записи. На основании подложного доноса. На основании твоего признания. Я собираю пакет документов, адвоката, психолого-педагогическое заключение — и иду в суд. Потому что Варя заслуживает семью. Не вот это.
Она резко шагнула к ноутбуку, чтобы его схватить — я перехватил её руку, жёстко.
— Трогать не смей. Ни ноутбук. Ни ребёнка. Ни меня.
— Ты… ты не посмеешь…
— Я уже посмел.
Она стояла, дыша часто, как раненая хищница. Всё, чем она питалась — власть, контроль, игра — сгорело у неё прямо под ногами. А я только смотрел.
— Можешь собирать вещи, — сказал я. — Сегодня же.
— Вить, ну подожди… — попыталась смягчиться, на глаза выступили слёзы, фальшивые до тошноты. — Мы же… у нас была семья… мы…
— У меня есть только одна семья, — отрезал я. — Варя. И Алиса.
Она замерла.
— Да. Я верну её. Ты слышишь? Верну. Потому что всё, что ты разрушила, я восстановлю. Каждый чертов кусок.
И тогда, впервые за долгое время, она поняла: проиграла.
Следующее утро было ясным, почти до тошноты. Контраст с тем, что горело внутри меня, был слишком резким.
Я надел строгий костюм. Чёрный. Без единой складки. Рубашка — белоснежная. Пальцы сами застёгивали запонки, как по инерции. Ни кофе, ни завтрака — только документы в папке и цель, которую я больше не позволю увести.
Суд.
Здание, которое раньше казалось чужим, теперь было как последний бастион. Внутри — холодно. Без эмоций. Только формальности, процедуры и факты.
Я подал заявление на лишение Виктории Сергеевны родительских прав.
Показал:
— видеозапись;
— заключение психолога, ранее обследовавшего Варю;
— справки, подтверждающие её эмоциональные срывы;
— и заявление об отозванной клевете на Алису, которое я подал этим же утром.
— У нас будет ребёнок, которому не придётся выбирать, кто прав, а кто манипулирует, — сказал я юристу. — Потому что рядом с ней больше не будет лжи.
Секретарь приняла бумаги. Суд назначили через две недели, но с учётом доказательств мне пообещали ускоренное рассмотрение на временное ограничение прав.
Следующая остановка — дом мамы.
Машина сама знала путь. Когда я вошёл в квартиру, бабушка с Варей уже были на кухне. Варя — в фиолетовых леггинсах с зайцами и футболке с надписью «Моя суперсила — в папе».
Она увидела меня — и бросилась с криком:
— Папаааа!
Я опустился на колени, сжал её в объятиях так крепко, будто заново врастал в свою собственную жизнь. Она уткнулась носом мне в шею.
— Ты пришёл… насовсем?
Я кивнул. Губы дрогнули.
— Насовсем, зайка. Обещаю.
Мама стояла за нашей спиной, ничего не говоря. Но когда я поднял взгляд — её глаза были полны слёз. Не от страха. От облегчения.
— Она теперь в безопасности? — спросила она тихо, когда Варя убежала за плюшевым бегемотом.
Я кивнул снова.
— Полностью. А вечером… я поеду к Алисе.
— Правильно, сын. Не отпускай то, что по-настоящему твоё.
Глава 42
Алиса
Я не мыла голову уже три дня. Возможно, четыре. Не помню.
Всё казалось липким — волосы, мысли, жизнь. Даже душ — не спасал. Как будто вода просто стекала, не задевая кожу. Не забирая с собой ни усталость, ни боль.
Мама звонила. Папа писал. Бабушка приносила еду и тихо оставляла на столе. Полина пыталась шутить, вытянуть, растормошить, а я… Я просто кивала. Иногда. Чтобы они не волновались слишком сильно. Чтобы не трогали.
Я не злилась. Не плакала.
Это было как болото — без запаха, без формы, без крика. Только вязкая, тянущаяся внутрь пустота. Когда ни один вопрос не имеет ответа. И ты не ждёшь, что появится.
Я не брала телефон. Он где-то валялся — на полу, в пледе, может, под подушкой. В нём были только уведомления от банков, какие-то спам-письма и, самое страшное, — тишина от того, от кого ты ждёшь хоть что-то.
Я не винила Виктора. Больше не винила. Просто… всё затерлось. Умерло внутри. Погасло.
Я решила выйти.
На веранду. Хотя бы туда. Не из-за солнца. Не из-за свежего воздуха. Просто… стены начали давить.
Тапочки, старый кардиган бабушки, халат поверх пижамы. Волосы — спутанный пучок, лицо — без отражения.
Я села в кресло и взяла чашку, которую бабушка оставила с утра. Чай остыл, но мне было всё равно. Просто держать что-то в руках — уже означало, что ты ещё здесь. Что ты не растворилась.
Небо было странно ясным. Почти безоблачным. Но внутри — глухо и серо.
Я смотрела вдаль. На дорогу. На ветер, качающий ветви деревьев.
И думала: может, так и будет теперь.
Без сцены. Без Варюши.
Без него.
Просто жить. Тихо. Невидимо.
Как будто меня и не было.
Но разве можно забыть того, чья любовь стала домом?
Дверь калитки заскрипела. Я подняла глаза, думая, что это бабушка или, может, Полина вернулась из магазина.
Но нет.
На веранду поднялся он.
Костя.
Тот самый. Мой бывший. Моя ошибка. Мой позор.
Всё тот же ухмыл. Всё тот же пренебрежительный взгляд, как будто перед ним не человек, а мусор на дороге.
— Ну что, Алиса, — протянул, оглядывая меня с ног до головы, — как ты?
Я промолчала. Просто сжала чашку крепче. Ладони вспотели, но не дрогнули.
— Слушай, быстро у нас тут по деревне новости бегают. Я только в магазин зашёл — а мне уже в лицо: «Слыхал, Алиску-то арестовали, за ребёнка чуть не села». Я аж не поверил.
Он фальшиво присвистнул, качая головой, как будто скорбит.
— А потом подумал… да нет, вполне в её духе. Улетела когда-то такая гордая, типа талант. А в итоге что? Съела пыль, как и должна была.
Я всё ещё молчала. Ни одного слова. Только сердце било в горле.
Он хмыкнул и присел на перила, будто был тут хозяином.
— Я же говорил тебе, Алиса. Ты — никому не нужна. Ни с талантом, ни без. Ни красивая, ни умная. Обычная. Серая. Бездарность.
Слова впивались, как ржавые иглы. Не потому, что были правдой. А потому что… я когда-то в них верила.
Он встал. Выпрямился. Плюнул в сторону крыльца.
— Вот и получила. Всё, как заслужила. Сама.
Не успел он договорить.
Не успел сделать этот последний шаг — самый подлый, самый ядовитый. Как вдруг...
— Больно умный, да? —
ХЛОП.
Глухой, тяжёлый удар.
Костя отлетел назад, зашатался, схватившись за лицо.
Я вскочила с места. Всё тело застыло — и только сердце дёрнулось: резко, сильно.
— Ты чё!.. — заорал Костя, уже пошатываясь.
— Заткнись. — Голос.
Знакомый. До боли.
Твёрдый, как гранит.
Тёплый, как дом.
Виктор.
Он стоял прямо перед Костей. Широкоплечий, напряжённый, с лицом, где не осталось ни капли снисходительности.
— Ты кто такой, чтоб так с ней говорить? — продолжил он. — А? Кто?!