Костя поднялся на ноги, повёл плечом, будто собирался драться, но тут же отступил, когда Виктор шагнул вперёд.
— Да я… — пробормотал он, вытирая кровь из-под носа. — Ты вообще с какого…
— С того, — рявкнул Виктор, — что если ещё раз к ней подойдёшь — я тебе не только нос сломаю. Я тебе жизнь сломаю. Понял меня, клоун?
Костя вскинул руки.
— Ладно-ладно! Псих…
— Шагай. — Голос Виктора был ледяным. — Пока можешь идти своими ногами.
Костя посмотрел на меня — с ненавистью, с жалостью, с чем-то мелким и липким — и спустился с веранды, уходя быстрым, неровным шагом.
Я стояла, будто прибитая к полу.
Кровь стучала в висках. Сердце било так, словно вот-вот выскочит наружу.
А он… стоял передо мной.
— Что ты здесь делаешь? — выдохнула я. Голос — сорвался на середине. Почти шёпот.
Виктор сделал шаг ко мне. Потом второй — медленный, осторожный, будто подходил к хрупкому, едва живому.
— Я приехал за тобой, — тихо сказал он. — За своей женщиной. За своей Алисой.
Я замерла.
— А Вика?
— Вика? — он усмехнулся — коротко, с горечью. — Вика больше не проблема. Я всё знаю. Про ложь. Про записи. Про её «планы». Я слышал всё сам, Алис. Каждый яд, который она лила.
Я вскинула глаза на него — в неверии.
Он кивнул:
— Я поставил камеры. Да, я пошёл на это. Не ради мести. Ради Варвары. Ради тебя. Чтобы остановить её. Чтобы защитить.
Он посмотрел на меня, глубоко, до самого сердца.
— Я подал в суд. Забрал заявление против тебя. Официально. Все обвинения сняты. Все. Больше никто не посмеет на тебя даже намекнуть.
Я сделала шаг назад. Руки дрожали.
— Зачем ты это делаешь, Виктор?..
Он не двинулся с места. Только смотрел. Говорил — будто выдыхал каждое слово из самой души:
— Потому что я люблю тебя. Потому что скучал так, что забывал дышать. Потому что каждый вечер я искал тебя в телефоне, в пустых комнатах, в рисунках Вари, которая шептала твоё имя даже во сне. Потому что без тебя — всё это не имеет смысла. Ни квартира. Ни бизнес. Ни победа над Викой. Без тебя — это просто пыль.
Я не выдержала.
Слёзы — тёплые, горькие, настоящие — сами покатились по щекам. Я пыталась что-то сказать… но рот не слушался.
Он подошёл ближе. Тихо. Осторожно.
И заговорил снова — тише, как будто боялся разрушить:
— Мне не нужен шанс. Я не прошу прощения. Я просто хочу, чтобы ты знала: я здесь. Я рядом. Я всё ещё люблю тебя. И если ты скажешь «уходи» — я уйду. Но если хоть часть тебя… хоть крошечная часть… всё ещё помнит нас — я останусь. Навсегда.
Твоя очередь, Лисёнок. Остаться? Или снова закрыться?
Я стояла перед ним, вся в слезах.
Внутри — ком. Боль. Радость. Всё сразу.
Смотрела в глаза, в которых было всё — усталость, нежность, вина и такая любовь, что от неё трещало сердце.
— Дурак ты, Виктор… — выдохнула я. — Как ты мог так молчать? Почему не приехал раньше?..
Он хотел было ответить, но я шагнула вперёд и… просто обняла его.
Сильно. Насмерть.
Вцепилась в него, будто боялась, что если отпущу — исчезнет. Исчезнет снова.
Он прижал меня к себе — так, как только он умел. Мягко, но с такой силой, будто клал меня обратно в сердце, в дом, в жизнь.
— Я тоже тебя люблю, — прошептала я ему в грудь. — Слышишь? Люблю. Всегда любила. Даже когда ненавидела. Даже когда проклинала. Всё равно…
Любила.
— Прости меня, Алиса… — глухо сказал он. — За всё. Я был слепым идиотом. Но теперь я всё вижу. Всё понял. И никогда больше тебя не отпущу.
Мы стояли, обнявшись, долго. Очень долго.
А потом…
Со скрипом открылась дверь.
— Ну, наконец-то, — громко и довольно сказала бабушка, выходя на веранду с тряпкой в руках.
За ней — Полина. Улыбалась, как кошка, которая знала всё заранее.
— А мы уж думали, когда ты, Лисёнок, опомнишься, — хмыкнула бабушка. — Не каждый день такие мужики с кулаками приезжают. А этот — своё уже понял. Держи теперь крепко.
Он держал меня, будто боялся снова потерять. И, наверное, был прав — я действительно могла бы сбежать. Если бы не эти руки. Не этот голос. Не это тепло.
— Поехали домой.
Он кивнул. Ни слов, ни вопросов — просто открыл мне дверь машины. И пока я садилась, бабушка за моей спиной прошептала:
— Вот и хорошо. Теперь пусть держит и не отпускает.
В машине мы почти не говорили. Я смотрела в окно, а он — на дорогу. Но ладонь Виктора лежала на моей — тёплая, сильная. И я не убирала руку. Ни за что бы не убрала.
Дом встретил нас тишиной и вечерним полумраком. Всё было как раньше — только воздух теперь был другой. Густой. Напряжённый. Наполненный тем, что невозможно было больше сдерживать.
Он закрыл за нами дверь и сразу потянулся ко мне. Медленно
Я не ответила словами.
Просто встала на носочки и поцеловала его. В губы, в голос, в то место, где сердце.
Целовать Виктора было как вернуться в себя. В дом, в лето, в мечту, которую я когда-то закопала. Он ответил — мягко, глубоко, с той самой нежной настойчивостью, от которой у меня тряслись колени.
— Алиса, — выдохнул он мне в губы. — Я тебя никогда не отпущу. Ни за что.
— Тогда докажи, — прошептала я. — Покажи, как ты скучал. Покажи… как ты меня любишь.
Он поднял меня на руки так легко, будто я весила меньше воздуха, и понёс в спальню. Туда, где всё было нашим — запах, простыни, каждый занавес.
Он положил меня на кровать, опустился рядом — и снова поцеловал. Дольше, медленнее. Его пальцы скользили по моей щеке, по шее, по ключицам. Он будто заново изучал меня — взглядом, губами, кожей.
Каждое его движение было как извинение. Как признание. Как обещание.
Когда он расстёгивал на мне платье, пальцы дрожали. Серьёзно — у этого большого, сильного мужчины дрожали руки. А я лежала под ним — горячая, открытая, почти беззащитная — и впервые за долгое время чувствовала себя в полной безопасности.
Он целовал меня медленно, будто время больше не имело значения.
Целовал шею, плечи, запястья. Каждый сантиметр. И когда добрался до груди — я не сдержала стон.
Он знал, как трогать. Как ласкать. Как вести язык вдоль линии ребер так, чтобы я выгибалась к нему навстречу, цеплялась за его спину и терялась в себе.
Моя кожа была горящей. Моё тело — его.
Он не спешил. И от этого становилось только жарче. Он доводил меня до грани — снова и снова. Останавливался, ждал, смотрел в глаза.
— Чёрт, Алиса… — прошептал он, целуя меня в шею. — Ты сводишь меня с ума.
Он вошёл в меня резко — сдержанно, но глубоко. Я вскинулась навстречу, глухо задыхаясь, вцепилась в его плечи — и замерла.
Никаких слов. Только дыхание. Хриплое, срывающееся. И удары тел — точные, тягучие, как удар сердца.
Его движения становились резче, жаднее. Он накрывал меня всем телом, впивался в кожу, в губы, в ключицы. Горячий, тяжёлый, настоящий.
Я выгибалась, хваталась за простыни, царапала спину, терялась. Он держал меня за бёдра, двигался быстро, срывая дыхание. Не давал уйти. Не давал дышать. Только чувствовать.
Он вжимался в меня, будто хотел раствориться. Мы были сплетены — влажные, вспотевшие, дрожащие от переполненности.
Я стонала ему в губы, кусала плечо, задыхалась от собственных ощущений. Он отвечал — не словами, а телом. Напором. Теплом. Без остатка.
И когда всё внутри сжалось, запульсировало, взорвалось — я закричала. Без имени. Без смысла. Просто крик — из самого центра.
Он сжался надо мной, выдохнул сквозь зубы, уткнулся лбом в мою шею — и тоже сорвался. Резко. Глухо. Целиком.
А потом — тишина. Только биение наших тел и капли пота, медленно стекающие по спине.
Он остался во мне. Не уходил. Только прижал сильнее. И я не хотела, чтобы отпускал.
Никогда.
Эпилог
Алиса
Прошёл год.
Ровно триста шестьдесят пять дней с того момента, как я думала, что всё потеряно. С того самого утра, когда сидела на веранде в пижаме, с чашкой холодного кофе и ощущением, будто жизнь кончилась.
А теперь — всё иначе.
Мы живём вместе. Я. Виктор. И Варя.
Наша семья.
Настоящая. Тёплая. Живая.
Варя почти не вспоминает Вику — да и зачем? Всё, что связано с тем периодом, растворилось, как плохой сон.
Меня вернули в студию. С извинениями, с объятиями, с цветами от родителей. Надежда Михайловна лично провела собрание и сказала, что такие педагоги — редкость. А мои девочки… они кричали от радости. Я, кажется, тоже. Внутренне.
Жизнь вернулась.
Я стала улыбаться чаще. Виктор — отпускать шутки, как раньше. Варя — бегать по дому, словно солнце на ножках. Она болтает без умолку, устраивает спектакли с куклами, поёт песенки. Иногда садится на ковёр рядом с моими занятиями и делает вид, что тоже «работает».
А в один вечер…
Я готовила ужин. Что-то простое. Варя вертелась рядом, как всегда, в своей любимой майке с котиками, и вдруг замерла. Постояла немного… а потом тихо подошла ко мне, тронула за локоть.
— Алиса?
— М? — я повернулась к ней с улыбкой.
Она поёрзала, глядя в пол. Потом подняла глаза.
— А можно… можно я буду звать тебя мамой?
Маленький голос. Робкий. Тёплый.
Я не сразу поняла. А когда поняла — показалось, что сердце просто выпрыгнет из груди. Прямо в ладошки.
Я присела на корточки. Обняла её.
— Конечно, можно. Варюшка… если хочешь — зови. Я буду самой счастливой на свете.
Она улыбнулась. И потом — просто, буднично — сказала:
— Мам, а можно макароны с сыром? Побольше сыра!
И я поняла, что счастливей минуты у меня, наверное, не было.
Не потому что услышала «мама».
А потому что в этом слове было всё: доверие, дом, принятие.
Любовь.
Конец.