Впрочем, парень и не пробовал сопротивляться: он слишком обессилел, чтобы бороться за свою жизнь.
— Что вы собираетесь делать, дядя? — только прошептал он.
— Сейчас увидишь!
Жиль присел на чурбан и принялся точить нож, захваченный из кухни. Потрясенный этими жуткими приготовлениями, Жилло издал душераздирающий стон.
В этот момент в подвал вошел маршал де Данвиль.
— А ну, прекрати визжать, как поросенок на бойне! — гаркнул дядя на племянника. — Если не замолчишь — прирежу!
Жилло тут же затих.
«Вроде бы он не собирается меня прикончить. Но что же он намерен делать?» — соображал парень.
— Так вот, — провозгласил Жиль. — Сейчас я устрою над тобой суд — и буду судить по справедливости. То есть — смягчу приговор, если ты того заслуживаешь. Отвечай мне честно!
— Разумеется, разумеется! Клянусь вам!
Жилло нервно косился на нож, старик же приступил к допросу.
— Стало быть, ты побежал за экипажем и выследил, куда монсеньор увез женщин.
— Верно, дядя.
— Тебя кто-нибудь заметил?
— По-моему, меня видел господин д'Аспремон, но, похоже, не узнал…
— А кой черт тебя понесло за каретой?
— Да просто так, интересно было…
— Вот и доинтересовался…
— О, дядя, как я раскаиваюсь…
— А какой дьявол тянул тебя за язык, когда ты выложил все Пардальянам?
— Не дьявол, а ужас… я испугался, что останусь без ушей!
— Слизняк! За уши он боялся! Я вот не колеблясь отдал бы этим негодяям все свое богатство, хотя по мне лишиться денег — хуже, чем лишиться жизни. Да понимаешь ли ты, какие несчастья ты навлек на нашего дорогого господина?
— Сжальтесь! Простите!
— А обо мне ты подумал? Как я взгляну теперь монсеньору в глаза?
Горе старого Жиля было абсолютно непритворным. Он схватился руками за голову и мучительно решал вопрос: что ужаснее — безвременная кончина или ярость хозяина. Но скоро управляющий сообразил, что Жилло может засвидетельствовать, сколь мужественно вел себя его дядя, даже под страхом смерти не выдавший тайну маршала. Значит, парню надо сохранить жизнь.
— Слушай же! — заявил Жиль. — Я не буду убивать тебя, а уж монсеньор пусть делает с тобой все, что пожелает. Но я обязан покарать тебя за трусость и измену; ты опозорил наше имя… Я не упоминаю уже о взломанном ларе…
— Это не я! Я тут ни при чем! — взвыл Жилло.
— Я уже не упоминаю о том, — хладнокровно продолжал управляющий, — что ты хотел обокрасть меня. Лучше бы ты меня зарезал, но не трогал золота… Однако я прощаю тебе это гнусное злодейство. Ну, а монсеньор выслушает тебя и сам решит, какого наказания ты заслуживаешь. Но ты не скроешь от хозяина ни одной мелочи из того, что здесь произошло.
— Богом клянусь!
— Ладно. Однако я отомщу тебе за ту подлость, которую ты устроил лично мне: ведь из-за твоей измены монсеньор может и меня вышвырнуть со службы. Так вот: за то, что ты предал и нашего господина, и родного дядю, желая уберечь свои дурацкие уши, я тебе их и отрежу! Это расплата за твое преступление!
— О, нет!.. Не надо!.. Смилуйтесь!.. — заголосил Жилло.
Но Жиль невозмутимо поднялся, проверил ногтем, остр ли нож, и шагнул к племяннику. Белый, как мел, Жилло попробовал было поторговаться:
— А может, отрежете только одно?
Но не успел он договорить, как управляющий оттянул правое ухо парня и отхватил его одним ударом ножа. Жилло истошно завопил, а ухо шлепнулось на землю.
— Хоть одно… хоть одно оставьте! — кричал Жилло, обезумев от ужаса и боли.
Затем бедная жертва лишилась чувств. А дядя спокойно ухватился за левое ухо, и в тот же миг оно упало наземь рядом с правым.
«От судьбы не уйдешь», — утверждают фаталисты. Похоже, Жилло на роду было написано потерять когда-нибудь свои огромные уши, которыми наделила его щедрая природа.
Закончив свое дело, Жиль удовлетворенно хмыкнул, но, обозрев недвижное, окровавленное тело племянника, заволновался:
— Как бы этот идиот не окочурился! Кто же тогда расскажет хозяину всю правду?
Жиль помчался в буфетную, откуда притащил воду, подслащенное вино, сердечный эликсир и ткань для перевязки. Он промыл парню раны, смазал их вином, аккуратно забинтовал и влил Жилло в рот несколько капель укрепляющей настойки. Жилло очухался, стал дико озираться по сторонам и наконец схватился руками за голову: он, наверное, решил, что все случившееся — лишь кошмарный сон. Однако ушей парень не обнаружил!..
Он горестно всхлипнул.
— Ну, что скулишь? — поинтересовался Жиль, ухмыляясь с дьявольским ехидством.
— А как же я теперь слышать буду?
— Осел — он и есть осел! — констатировал управляющий вместо утешения.
Затем он помог Жилло подняться, поставив его на ноги, и милые родственнички поплелись к выходу из подвала. Но вдруг они замерли: слабый свет догорающего факела озарил высокую мужскую фигуру. Перед дядей и племянником возник маршал де Данвиль!
— Монсеньор! — воскликнул Жиль и бросился на колени.
— Что тут происходит? — холодно осведомился маршал.
— О, монсеньор! Случилась страшная беда! Но я ни в чем не виноват, поверьте! Я сторожил их, как вы приказывали… Но злой рок… и мой дурак племянник…
— Говори же толком! — грозно потребовал Данвиль.
— Монсеньор, к несчастью, Пардальян узнал, куда вы увезли узниц. Я думаю, он уже освободил их.
— И ты тут ни при чем?
— Клянусь, монсеньор, это не я выдал вашу тайну! Спросите моего подлейшего племянника. Я только что отрезал этому уроду уши.
— Ладно, ладно. Мне вполне достаточно твоего слова, Жиль.
— Ах, монсеньор! — в полном восторге вскричал управляющий. — Для меня нет большей награды, чем ваше доверие. Однажды вы подарили мне целых пятьсот экю — и то я не так обрадовался.
— Значит, я могу полагаться на тебя?
— Я ваш преданнейший слуга, монсеньор! Говорите, повелевайте, моя жизнь принадлежит вам!
— Ты готов на все? Мы ведь должны разыскать беглянок…
— Прикажите — и я отдам всю свою кровь до последней капли…
— Что ж, пошли! Твоя хитрость нам очень и очень пригодится. Крови твоей мне не надо, но дело, которое я тебе поручу, будет потруднее, чем геройская смерть за своего господина в жаркой битве…
— Я не подведу вас, монсеньор!
Старик гордо вскинул голову. Еще бы! Маршал заявил, что верит его слову, будто Жиль — не простой лакей, а настоящий дворянин… Маршал советовался с ним! Беседовал с управляющим почти как с равным…
Жиль почувствовал, что силы его удвоились. Он не сомневался: его ждет победа, а потом и награда.
Задумчивый Данвиль поднялся по лестнице к выходу из погреба.
— Монсеньор, — спросил Жиль, — а что делать с этим болваном?
— С каким болваном?
— Да с моим племянником, — кивнул старик в сторону валявшегося на земляном полу Жилло, который уже успел снова потерять сознание. — Прикончить его?
— Нет, он нам еще будет нужен. Идем же, Жиль!
Глава 3ЗВЕЗДОЧЕТ
Но оставим на время маршала де Данвиля. Обуреваемый ненавистью и злобой, этот человек ищет способ устранить Пардальянов, похитить и спрятать в надежном месте Жанну де Пьенн. Маршал с нетерпением ожидает того дня, когда на руинах королевского дома Валуа встанет трон новых монархов — Гизов. Он рассчитывает, что Карл IX, а заодно и его младший брат Генрих Анжуйский, падут от пуль заговорщиков, и Генрих де Гиз возложит на свою голову корону Франции.
Оставим же Франсуа де Монморанси, несчастную безумицу Жанну и юную Лоизу: они пока скрываются в доме ученого Рамуса, но мы скоро к ним вернемся.
Прошло три дня с тех пор, как королевская процессия торжественно проследовала через Париж в Лувр. Вечером, после того, как часы на башне Сен-Жермен-Л'Озеруа пробили десять, две темные фигуры неспешно двигались по саду, который раскинулся вокруг нового дворца королевы-матери.
На месте современного Хлебного рынка, близ Нелльского замка, высился когда-то дворец Суассон. Нынешняя улица Кокильер именовалась тогда Нелльской — по названию замка. К дворцу Суассон прилегали с трех сторон улицы дю Фур, Гренель и Дез-Экю. При Карле IX часть улицы Дез-Экю была известна как де Ла Аш и вливалась в улицу Траверсин.
Екатерина Медичи распорядилась возвести особняк на том месте, где находились раньше дворец Суассон и Нелльский замок. Одновременно по приказу королевы-матери было начато строительство еще одного, более великолепного здания, которое прославилось позже как дворец Тюильри [1].
История же более скромного особняка королевы такова: Екатерина Медичи, одержимая страстью к приумножению своих богатств, приобрела огромный сад и заброшенный участок земли недалеко от Лувра. Она велела разобрать руины дворца Суассон. Потом за дело взялась целая армия мастеров — и словно по волшебству появилось новое сооружение, изысканное и прелестное. Орды садовников разбили вокруг жилища королевы дивный парк, украсив его прекрасными цветами. Екатерина, всю жизнь с тоской вспоминавшая родную Италию, не пожалела денег, приказав привезти во Францию лимонные и апельсиновые деревья и посадить их возле дворца. Королева очень любила роскошь и изящество, пленительные ароматы, цветы и духи. А еще она обожала запах крови.
В том конце парка, что был ближе к Лувру, по собственноручным рисункам Екатерины была построена башня в форме дорической колонны, которая удачно завершала архитектурный ансамбль. Башню возвели специально для Рене Руджьери, королевского астролога. Вот к ней-то и направлялись две темные фигуры, о которых мы недавно упомянули. Темные фигуры… поскольку Руджьери и Екатерина — а это были именно они — шли молча, с головы до ног закутанные в черное. Возле башни они остановились. Астролог извлек из кармана ключ и отомкнул маленькую дверку.
Они скользнули внутрь; перед ними были первые ступеньки винтовой лестницы, которая вела на верхние этажи башни. Внизу находилось что-то вроде рабочего кабинета — длинное мрачное помещение, где Руджьери хранил свои подзорные трубы, компас и другие инструменты. Что касается меблировки, то здесь был лишь стол, на котором громоздились горы книг, да пара кресел. Узкое окно, скорее напоминавшее бойницу, выходило на улицу де Ла Аш. В эту-то щель старуха Лаура, приглядывавшая за молодой фрейлиной королевы Алисой де Люс, и кидала свои письма, в которых доносила Ека