Услышав за спиной шум погони, оба Пардальяна резко повернулись к преследователям лицом. И снова, в который раз за этот день, два человека встали против воющей толпы. Проулок был неширок, и атакующие наступали узким фронтом. Но напор их все время возрастал.
Отец с сыном сражались, словно сказочные рыцари. Они отступали, но хлыст шевалье свистел в воздухе, нанося удар за ударом и оставляя кровавые отметины на лицах. Кинжал и шпага ветерана, будто когти тигра, терзали преследователей. Пипо пятился назад с грозным рыком; глаза его горели, как уголья. Те, кто отваживался сунуться слишком близко, тут же отскакивали назад; Пипо безжалостно кусал их за ноги…
Пардальяны отступали… Но куда? Неизвестно…
Вдруг за их спинами, шагах в двадцати, раздался страшный взрыв. Тут же послышался грохот: видимо, обвалилась стена. Пардальян-старший кинул быстрый взгляд назад. Он увидел, что проулок выходил на широкую улицу. А там тоже ревела толпа. Ветеран не сообразил сразу, в чем дело. Видимо, чернь штурмовала какое-то здание. Как раз сейчас нападавшим удалось взорвать одно из примыкавших к дому строений…
Перед Пардальянами бесновалась обезумевшая от ненависти толпа, и они были вынуждены, отбиваясь, отступать. А позади еще одна орда фанатиков осаждала дом, и отец с сыном неминуемо должны были с ней столкнуться. Пардальяны оказались между двух огней…
И случилось неизбежное: обе толпы слились. Отца и сына отбросило к отрядам, штурмовавшим дом. Они ничего не могли толком разглядеть: улица, на которую их вышвырнул людской поток, была затянута дымом; пыль стояла столбом; выстрелы из аркебуз сливались с криками нападавших.
Образовалась чудовищная свалка; кони давили людей, все смешалось. Пардальянов кидало из стороны в сторону, втягивало в водоворот, перед их глазами мелькали чьи-то перекошенные лица, сверкали клинки, раздавались проклятия.
Наконец их прижало к стене, и они заметили в двух шагах от себя широкую лестницу: ступени ее были разбиты, перила сломаны, и сама лестница, казалось, вот-вот рухнет. Они ринулись вверх и поднимались, поднимались, поднимались, не представляя, куда ведет эта чудом державшаяся лестница. Их никто не преследовал: уж очень жутко выглядели возвышавшиеся над развалинами лестничные пролеты, окутанные клубами черного дыма.
Отец с сыном одолели всю лестницу и оказались на узкой площадке, где раньше, видимо, была дверь. Но теперь, после взрыва, лестница вела в никуда. Последний марш упирался в высокую глухую стену. Одним прыжком Пардальяны взлетели на гребень стены. Едва они взобрались наверх, как за их спинами раздался оглушительный грохот и поднялось густое облако пыли и известки: лестница все-таки рухнула.
Сидя на гребне высокой стены, Пардальяны очутились между небом и землей. Вверху плыли клубы дыма и ревели колокола, а внизу разворачивалось кровавое действо…
Шевалье нагнулся и глянул вниз, но не в ту сторону, где только что обрушилась лестница, а в другую. Он всматривался в пелену колеблющегося дыма, пытаясь что-нибудь разглядеть в кипевшей у подножия стены толчее. И тут душа его содрогнулась… Сердце шевалье бешено заколотилось, губы задрожали, а в глазах застыло отчаяние…
Так что же он увидел?..
Он увидал двор того самого дома, который штурмовали с улицы. Двор был завален обломками взорванного здания, среди которых валялись трупы. Главная дверь дома была распахнута, и к ней прорывалась орда вооруженных людей. Ее пытались сдержать трое мужчин, сражавшихся на ступенях лестницы со шпагами в руках…
Нападавших возглавлял человек, с неистовой яростью рвавшийся вперед… А среди оборонявшихся выделялся высокий мужчина. Он уже почти обессилел и в отчаянии поднял глаза к небу, взывая к милости Божьей…
Шевалье узнал и того, что вел нападавших, и того, что отчаянно защищался. Атаковал Анри де Данвиль, а оборонялся Франсуа де Монморанси! Два брата встретились лицом к лицу! Жан узнал и дом, подвергшийся нападению. Это был особняк Монморанси!
— Черт! — рявкнул шевалье де Пардальян.
Глава 46КАК НЕКОГДА В ТУРИНЕ
Анри де Монморанси, маршал де Данвиль двинулся в путь с первым же ударом колокола в Сен-Жермен-Л'Озеруа. Его отряд в боевом порядке следовал за ним. Впереди шли двадцать пять приближенных дворян; затем триста наемников-кавалеристов; за ними катились три двухколесные повозки, груженные порохом, и шагали двести рейтаров, вооруженных аркебузами.
Они прошли совсем немного, когда маршал де Данвиль, поручив командовать отрядом одному из дворян, помчался вперед в сопровождении тридцати верховых. Этот авангард быстро подлетел ко дворцу Мем. На его воротах по-прежнему висела прибитая перчатка, которую оставил там Франсуа де Монморанси, вызвав брата на поединок.
И вот теперь Анри подошел к дверям своего покинутого жилища и крикнул:
— Эй ты, Франсуа де Монморанси, ты бросил мне перчатку?
И Анри с размаху ударил по перчатке кулаком. Тридцать всадников, недвижно застыв у него за спиной, взирали на своего господина. А на улицах уже начиналась резня, мелькали огни, слышались вопли и выстрелы.
Данвиль опять ударил по перчатке и срывающимся от бешенства голосом заорал:
— Где ты, Франсуа де Монморанси?! Посмотри: я поднял твою перчатку и принимаю вызов!
Он отодрал перчатку от ворот, прикрепил ее к луке седла и в третий раз крикнул:
— Ты трус, Франсуа де Монморанси. Ты не пришел принять мой вызов! Значит, я явлюсь к тебе!
Данвиль вскочил в седло, пустил коня галопом и вскоре присоединился к своим основным силам, которые переправлялись по Большому мосту через Сену.
Маршал Монморанси, как мы помним, нечасто появлялся при дворе: старая королева его ненавидела, король подозревал в связях с Гизами… Так что Франсуа ничего не знал о готовящейся резне. Но даже если бы до него дошли какие-то слухи, он все равно не тронулся бы с места: он и представить себе не мог, что кто-нибудь осмелится атаковать дворец Монморанси.
Итак, Франсуа знал, что его недолюбливают, но не предполагал, что является намеченной жертвой. На всякий случай он принял меры предосторожности. Во дворце жили несколько дворян; были среди них и католики, и гугеноты, но все они верно служили престолу и ненавидели войну. Эти люди и составляли двор герцога де Монморанси.
Маршал увеличил гарнизон дворца до сорока солдат и распорядился вооружить лакеев — их было человек двадцать. Всего набралось восемьдесят мужчин, способных носить оружие. Пороха, пуль, мушкетов и пистолетов во дворце хватало. Еды запасли на месяц.
Неожиданное исчезновение Пардальяна-старшего, а затем и шевалье, очень насторожило маршала. По вечерам он велел тщательно запирать дом.
Лоиза уже несколько дней не отходила от матери. Жанна де Пьенн по-прежнему пребывала в состоянии тихого помешательства. Она все еще считала, что живет в Маржанси, и порой шептала, прислушиваясь:
— Вот он идет! И сейчас я ему признаюсь! О, я трепещу…
Но когда Франсуа приближался к той, которую обожал, Жанна изумленно смотрела на него и не узнавала. Несчастный герцог с болью в сердце отступал…
А Лоиза страдала из-за неожиданного исчезновения шевалье. Но виду она не показывала: ее гордое и чистое лицо казалось совершенно безмятежным. Но страшная тревога терзала душу девушки.
В субботу вечером Лоиза сидела подле Жанны де Пьенн, склонившись над вышивкой. Но глаза девушки были устремлены куда-то вдаль. Безумная Жанна вроде бы дремала; но внезапно женщина очнулась, вскинула голову, прислушалась и прошептала:
— Наконец-то! Это его шаги… Но где же, где же он?
— Где же? Где же он? Увы, никто не знает… — эхом отозвалась Лоиза.
Именно в эту минуту в комнату заглянул маршал. И такой болью и нежностью отозвалась в душе его эта сцена, что Франсуа подошел, обнял одной рукой жену, а другой дочь и прижал их головы к груди. Но невыразимая тревога не покидала сердце маршала.
В ночь с субботы на воскресенье, около двух часов ночи во дворце Монморанси все спали; бодрствовала лишь стража. Царила полная тишина. Жанна де Пьенн и Лоиза легли в одной опочивальне. Маршал после десяти вечера удалился в свои покои.
Первые же удары колокола разбудили Франсуа де Монморанси. Он встал, оделся, накинул кожаную кирасу, пристегнул боевую шпагу и прихватил кинжал. Потом маршал выглянул в окно.
С улицы доносились странные звуки. Шум раздавался все ближе и ближе… Вдали уже гремели выстрелы. Оглушительно звонили колокола. Маршал несколько минут напряженно вслушивался и все больше мрачнел.
Франсуа поспешил в опочивальню Жанны и Лоизы. Девушка тоже вскочила с первым ударом колокола, быстро оделась и теперь одевала мать.
— Ты боишься, дитя мое? — спросил Франсуа.
— Нисколько, — ответила Лоиза. — Но что происходит?
— Сейчас выясню. На всякий случай накиньте дорожные плащи… И приготовьтесь к отъезду, девочка моя…
Франсуа спустился во двор. Там уже собрались, вслушиваясь в ночь, приближенные герцога. Солдаты заняли свои посты.
— Монсеньор! — вскричал один из дворян, молодой де Ла Тремуй, которого прислал к Монморанси отец, старый герцог де Ла Тремуй. — Монсеньор, я уверен: сторонники Гиза атакуют Лувр. Надо спасать короля! Слышите, слышите! Сражение идет уже в Лувре! [20]
Маршал покачал головой. Его беспокойство все возрастало. Нет! На Гиза это не похоже, тот бы действовал осторожней…
— Ла Тремуй и Сен-Мартен, — скомандовал Франсуа, — отправляйтесь на разведку к Сене.
Юноши выскочили из ворот.
Вернулись они около четырех утра. Взглянув на них, маршал понял, что Ла Тремуй и Сен-Мартен видели что-то ужасное: оба были смертельно бледны и дрожали.
— Маршал! — прохрипел Сен-Мартен. — Убивают гугенотов… всех до одного…
— Монсеньор! — вскричал Ла Тремуй. — Убивают моих братьев, повсюду — в домах, на улице, в Лувре!..
— Я пойду туда! — решительно сказал Франсуа де Монморанси.
И он скомандовал, как когда-то командовал войсками, идущими на Теруанн, навстречу армии императора Карла V: