ство Евхаристии действует и в отсутствие милосердия и сострадания?
Есть и вторая причина, по которой этике милосердия придается обычно меньше значения, чем этике спасения. Требования этики милосердия явно выше человеческих возможностей. Поэтому широко распространено мнение, что их не следует понимать как безусловные, что существует много ситуаций и обстоятельств, на которые эти требования не распространяются (например, война). Кроме того, Христос говорил не только о милосердии. Поэтому на каждую цитату можно привести другую цитату, противоположную по смыслу. Хрестоматийный пример: Толстого, который, ссылаясь на слова Христа в Нагорной проповеди, понимал любовь к ближнему как отказ от насилия, Победоносцев опровергал другими словами Христа: «Я пришел принести не мир, но меч» (Мф. 10:34).
Проблема еще и в том, что эти два направления христианской этики не так-то легко сочетаются. В 1940 г. Г. Федотов в программной статье «В защиту этики» (а под этикой он понимал этику милосердия) констатировал, что в православии «мораль всегда считалась делом хорошим, социально полезным, но скучным, пресным и не имеющим никакого отношения к спасению»[35]. Хотя имен Федотов не называет, известно, что его упрек в пренебрежении этикой милосердия относился к богословию о. Сергия Булгакова[36], причем не к софиологии, а к учению о Церкви, с которым были согласны и другие профессора Парижского богословского института. Но с еще большим основанием он мог бы обратить этот упрек к новому направлению православного богословия, которое тогда только зарождалось, а впоследствии приобрело большую популярность. Речь идет о «неопатристическом синтезе» – соединении богословия восточных отцов Церкви и Григория Паламы с аскетической практикой. Вот как трактует этику один из авторитетных современных интерпретаторов неопатристического синтеза Сергей Хоружий: «Все человеческие действия и проявления, …которые активизируют, поддерживают, укрепляют конститутивное отношение… к Богу, по определению, являются благими, добрыми; те же, которые ослабляют и разрушают это отношение, являются, по определению, дурными, злыми»[37]. Конститутивное отношение – это целенаправленная трансформация человеком своего «энергийного состава», с целью стать способным к восприятию божественных энергий. Эта задача требует предельной концентрации, сосредоточения всех душевных сил. А милосердное служение ближнему требует прямо противоположного: соучастия в проблемах ближнего, затраты большей части своего времени и своих душевных сил на то, чтобы избавить другого человека от физических страданий (Швейцер), оказать ему помощь в трудных обстоятельствах (мать Мария Скобцова) или и то и другое (мать Тереза Калькуттская). Поскольку назвать такого рода деятельность злом язык не поворачивается, С. Хоружий просто выносит ее за пределы «этического пространства»[38].
5. Глубинные изменения в сознании как причина возникновения богословских проблем
Почему же рассмотренные в предыдущих разделах проблемы начали осознаваться лишь в последние столетия? Потому что изменился дух времени. В эпоху Возрождения и Просвещения возникло то, что А. Швейцер называл оптимистическим мировоззрением: глубочайшая вера в великое назначение человека на земле, в возможность преобразования мира и его устроения на началах разума и добра. Эта «гуманистическая» вера включала три составляющие: веру в возможность справедливого социального устройства (вплоть до построения Царства Божьего на земле); веру в возможность поставить силы природы на службу человеку; и веру в то, что миссия преобразования мира и жизни возложена на человека Богом. Именно вторая составляющая этой веры породила технический прогресс, который полностью изменил лицо мира и стал главной отличительной особенностью нашего времени.
Мысль о том, что технический прогресс может как-то повлиять на богословие, в первый момент кажется фантастической. Однако это влияние усматривается непосредственно. Геология, создавшая проблемы для христианского учения о грехопадении, возникла как ответ на потребность в эффективных методах поиска полезных ископаемых. А возникновение новозаветной библеистики, поставившей под вопрос христологический догмат, связано с изобретением книгопечатания. Не было сомнений, что именно Новый Завет надо печатать в первую очередь. Но с какой рукописи? В сохранившихся древних рукописях оказалось огромное количество разночтений. Так возникла новозаветная текстология: сопоставляя разные греческие рукописи, древние переводы, новозаветные цитаты раннехристианских авторов, ученые пытались устранить ошибки и искажения, неизбежные при многократном переписывании, и воссоздать наиболее древний текст. При этом неизбежно возникали вопросы, выходящие за рамки текстологии и касающиеся уже самого содержания новозаветных текстов: не связаны ли отличия более поздних текстов от более ранних с тем, что христианское вероучение устоялось не сразу и находилось в процессе формирования? А это и есть вопросы новозаветной библеистики.
В современной философии глубокое осмысление феномена технического прогресса связано с именем Мартина Хайдеггера. Если спросить «человека с улицы», пишет Хайдеггер, откуда взялся дизельный двигатель, он ответит, что его изобрел Дизель. Но если бы задолго до этого в философии не была заново продумана категория «природы» и не возникла мысль о возможности технического освоения природы человеком, никакому Дизелю никогда бы не пришло в голову что-то изобретать[39]. По мысли Хайдеггера, дело обстоит не так, что технический прогресс мало-помалу изменил европейское сознание, а в точности наоборот: именно глубинное изменение представлений о мире и о человеке, или, если воспользоваться философским термином, представлений о бытии, породили технический прогресс и, как следствие, привели к возникновению современной научной картины мира[40]. И оказалось, что два фрагмента этой картины (данные об относительно недавнем появлении человека на земле и выводы новозаветной библеистики) противоречат христианскому богословию.
О противоречиях между христианским богословием и современной научной картиной мира мне уже приходилось писать на портале Богослов. ру. Как показывают комментарии читателей, многие из них полагают, что этим противоречиям не стоит придавать особенно большого значения, поскольку научная картина мира все время меняется: сегодня она такая, а лет через 200 будет совсем другая. Однако при этом упускают из вида один важный нюанс. Научная картина мира действительно не стоит на месте, но ее развитие носит поступательный, необратимый характер. Дело в том, что любая новая теория, нацеленная на объяснение еще не объясненного, обязана учитывать все предыдущие научные результаты, которые были подтверждены опытом и приобрели статус научно установленных фактов. Научные открытия в геологии и палеонтологии, установившие, что возраст Земли не 6,5 тыс. лет, а неизмеримо больше, и что человек появился на Земле относительно недавно, уже приобрели такой статус. Поэтому независимо от того, удастся ли объяснить происхождение человека с помощью теории биологической эволюции (т. е. не выходя за рамки современной науки), наука уже никогда не вернется к представлению, что мир и человек возникли 6,5 тыс. лет назад. Значит, проблема грехопадения сама собой не исчезнет.
Хотя в отношении новозаветной библеистики это не так очевидно, но и здесь ситуация та же. За сто лет в дискуссии по поводу выводов Вайса – Швейцера были высказаны все мыслимые и немыслимые мнения, и после обсуждения всех «за» и «против» с их выводами согласились наиболее авторитетные в научном сообществе ученые (а за ними и большинство остальных). С середины 80-х годов никакой новой аргументации уже не появляется. Учитывая, что на сегодня в новозаветных текстах изучено не только каждое слово, но и каждая буква, вероятность того, что точка зрения науки по проблеме неведения Христа когда-либо изменится, практически равна нулю.
Если проблема неведения Христа и проблема грехопадения связаны с возникшим в эпоху Возрождения и Просвещения новым мировоззрением, то проблема христианской этики связана с кризисом этого мировоззрения. Нельзя отрицать, что благодаря гуманистической вере и порожденному ею энтузиазму был достигнут гигантский прогресс. Достаточно сравнить любое современное демократическое государство Европы с деспотическими государствами Средних веков – как с точки зрения уважения к человеческой личности, так и с точки зрения благосостояния. Однако на фоне технических достижений Нового времени вера в Бога уже не казалась необходимой и мало-помалу сошла на нет. В то же время возможности социального конструирования оказались довольно ограниченными, и попытки реализовать социальные утопии имели катастрофические последствия. В итоге гуманистическая вера постепенно свелась к вере в технический прогресс. И хотя пределов этому прогрессу пока не видно, утрата духовной составляющей веры привела к глубокому кризису. За внешним процветанием начали просматриваться признаки упадка: отсутствие достойной цели, смысла существования; деградация культуры; неуклонное уменьшение рождаемости; растущий наплыв мигрантов из третьего мира без надежды на их ассимиляцию. «Похоже, что европейская цивилизация не доживет даже до 2200 года, на который указал Шпенглер как на последний год ее существования. Пессимисты считают, что не доживет даже до 2100-го»[41].
Христианство предпринимало и предпринимает усилия, чтобы противостоять кризису и найти свое место в мире. В наше время в христианской мысли возникло новое направление, согласно которому христианская жизнь должна иметь не один, а два полюса: христианин должен стремиться не только к личному спасению, но и к тому, чтобы воплощать христианскую истину в мире. В России это направление развивалось такими мыслителями, как Вл. Соловьев и С. Франк. Оно представлено даже в социальной концепции Русской Православной Церкви